– Отдай Алевтине, когда увидишь ее.
Коробка была от детской обуви, уже пожелтевшая.
– Я совсем не уверен, что увижу ее.
– Увидишь, – сказала уверенно. – Я стала ведьмой, вижу будущее. – Опять улыбнулась, показав широкие зубы. – А ко мне она как раз и не приедет. Я долго не могла решить, отдать ей это или нет. Ты, Андрей, уж сам реши, хорошо?
Углы у коробки были обиты, Жуковский потрогал их. Посередине коробка была тщательно обмотана скотчем.
– Если я узнаю что-то об Алевтине, позвонить вам, написать?
– Не нужно. Правда, не беспокойся.
Накинула шаль и вышла проводить. До калитки не пошла. «Просто захлопни». Позвала собаку, та подбежала и послушно села у ее ног. Собака уже истоптала весь свежий покров снега, но все-таки нашлось место и для следов от рифленых подошв Жуковского. Закрыв калитку, он, не зная, что делать, помахал этой странной женщине. Она помахала в ответ. Жуковский пошел по улице, прижимая коробку. Наверняка в коробке какая-нибудь ерунда. Крыша у матери Соловьевой явно поехала. Может, выбросить коробку в мусорный бак? Жуковский как раз проходил мимо. Ну ладно, сперва глянет, что там, а потом решит. Попозже. А сейчас он хотел успеть до отъезда взглянуть на краеведческий музей.
Коробку он открыл в поезде. Не сразу. Сперва заказал чай у проводницы, вытащил утренние ром-бабы из пакета. За окном проносились покрытые снегом равнины, синие в сгущающихся сумерках. Стекло стакана дребезжало о подстаканник. Жуковский тщательно размешал сахар, с аппетитом откусил ром-бабу. Напротив сидела молодая мамаша с презрительным взглядом и ее сынок с засохшими соплями под носом и даже на подбородке. Мальчик, забыв о своей пожарной машинке, открыв рот, следил, как Жуковский съел сперва одну ром-бабу, потом другую. Место рядом с Жуковским пустовало, там лежали сейчас его портфель и коробка. Напившись чаю, он вытащил из портфеля перочинный ножик, поставил коробку на колени. Занес нож над коробкой, задумался – а ведь будет видно, что коробка вскрыта. «Это непорядочно», – услыхал он голос с матери. «Снова закрою скотчем, только и всего», – мысленно ответил он ей. А кроме того, эта сумасшедшая женщина сказала ему решить, отдавать коробку Але или нет. А как он может решить, не зная, что внутри? К тому же вероятность, что он увидит девушку, была почти нулевой.
Жуковский принялся срезать скотч на боках коробки. Сопливый мальчик, не успев закрыть рот, наблюдал за новым представлением. Его мать, воспользовавшись случаем, клала ему в рот нарезанные заранее кусочки яблока и моркови. Волей-неволей мальчику приходилось их торопливо жевать и глотать, чтобы была возможность снова открыть рот. Разрезав все четыре полосы скотча, Жуковский положил нож на стол, взялся за крышку. Помедлил. А вдруг там деньги? Что тогда он будет делать? Или вдруг там… ну, молочные зубы, волосы, распашонки или еще какая-то дрянь в этом роде?
В коробке оказались бумаги. Ксерокопия выдержки из приговора Соловьеву Сергею Петровичу об осуждении его на пять лет за нанесение Соловьевой Дарье Алексеевне тяжких телесных повреждений. Пожелтевшая листовка (с дырочками от кнопок) о сбежавших опасных преступниках, три фотографии, одна из них обведена красным карандашом. Записка от руки на клочке школьной страницы из тетради в клетку. Нет, догадался Жуковский, это оторванный конец письма: «И помни не ты любовь моя, не наша маленькая сучька от меня не уйдете. Некуда не убегете. Я вас всюду на земном шаре найду. Вы мои, и навсегда будите моими. Скоро я к вам вернусь». Копия заявления от 1996 года о признании умершим гражданина Соловьева Сергея Петровича. Вырезанная заметка из газеты «В лесу неподалеку от села Воробьево обнаружен скелет мужчины, пролежавший в земле десять лет. Рядом был найден нож, а в кармане кольцо, завернутое в чудом сохранившийся листок настенного календаря с датой 9 августа 1992 года». На самом дне коробки лежала фотография, небольшая, черно-белая: мужчина, тот же самый, что и на листовке со сбежавшими преступниками, только тут с кудрявой растрепанной шевелюрой, красивая молодая женщина, в ней легко узнавалась та, в гостях у которой Жуковский побывал несколько часов назад, а между ними улыбающаяся маленькая девочка – Аля.
2006, десятые числа ноября, Ростов-на-Дону, Москва
Алеша сидел на скамейке на бульваре, вытянув ноги. Берцы на нем были новые, и он нет-нет да и поглядывал на них, любуясь. Похолодало, но здешняя листва еще держалась на деревьях, несмотря на порывистый и прохладный ветер, сквозь нее светило солнце. Алеша любил бывать в Ростове, и Ростов принимал его как родственника. Есть города, которые тебя оберегают, а есть такие, где каждый шаг – угроза твоей жизни или психике, где нужно всегда быть начеку. В Ростове Алеша мог расслабиться. Он прикрыл глаза, подставил веки южному остывающему свету. Стал слышнее перестук каблуков, шорох листьев, гонимых ветром по асфальту Пушкинской улицы, детские голоса, лай собак, взрывы смеха. Тень легла на его лицо, Алеша открыл глаза – перед ним стоял Духов. Длинное новое пальто в фиолетово-голубую клетку – ну а что, ему теперь все можно. Волосы почти отросли: такой топорщащийся подшерсток бывает месяца через два-три у вернувшихся из армии.
– Привет. – Алеша зевнул.
Духов сел рядом, запахло дорогой туалетной водой.
– Иван Арсеньевич интересуется твоими планами. – Алеша вытащил киндер, купленный в аэропорту. Снял обертку, она блеснула на холодном солнце. Пальцы уже подмерзли и не слушались.
– Передай, что скоро вернусь.
Выглядел Духов хоть и отдохнувшим, сытым женским вниманием, лаской, но казался озабоченным какой-то думой.
– Какого числа? – Алеша отломил шоколад, прожевал. – На следующей неделе начнутся мероприятия.
Духов не счел нужным отвечать. Быстро же люди превращаются в говнюков.
– Иван Арсеньевич надеется, что ты не подведешь его. Могу, если хочешь, помочь с билетами.
– Не понимаю вообще, зачем ты тут. – Духов поднялся.
– Иван Арсеньевич о тебе беспокоится. Не я же.
Духов что-то буркнул и направился дальше по бульвару.
– Погоди, – негромко окликнул его Алеша.
Обернулся. Экий франт все-таки сделался в этом пальто и волосах ежиком. Заважничал. Ну да это всегда в нем сидело.
– Он просил тебе кое-что передать.
Алеша вытащил из рюкзака конверт. В нем была фотография, где Алю держит под локоть рыжий толстяк и смотрит на нее похотливым взглядом. За ними вдалеке лес. Веселовский, художник, входивший в команду «Призрачного острова», сделал все как надо, как просил Константинович: убрал фотоаппарат, висевший на груди Али, стер старуху, лес приблизил. Поработал над лицами, теперь девушка выглядела испуганной, а рыхлый рыжий толстяк приобрел жесткую складку у губ, и во взгляде его, кроме страстности, появилось безумие, локоть девушки он теперь не придерживал, а грубо хватал. Алеша протянул конверт Духову. Тот взял, положил в карман пальто и быстро зашагал по бульвару, листья наперегонки ринулись за ним.
Алеша доел шоколад, глядя на удаляющуюся фигуру Духова, усмехнулся: а щенок-то обернулся волчонком. Ну ладно, всегда лучше так, чем наоборот. Вытащил из желтого пластмассового яйца игрушку. Принцесса. Такая у него была. Протянул девочке, скачущей рядом с матерью. Дел у Алеши до отлета было немного, самое приятное из них: сходить на Центральный рынок и купить вяленой и копченой рыбки – леща, рыбца, тарани, бабочку сома, толстолобика. Для Ивана Арсеньевича. Тот очень любит ростовскую рыбку. Но сперва надо кое-куда заглянуть. Он поднялся и пошел в сторону дома, где жили Духов и Аля. Он уже давно знал номер дома и квартиры, куда они сбежали.
Аля открыла дверь в шортах и маечке. Удивилась.
– Чего тебе?
– Макар дома?
– Ушел прогуляться.
– Я подожду?
Пожала плечами:
– Вряд ли он скоро вернется.
– Все равно немного подожду, – сказал Алеша и без приглашения вошел в квартиру. Разуваться не стал, направился на кухню, сел на стул. – Дай попить чего-нибудь.
Аля демонстративно налила в стакан воды из-под крана, протянула. Встала напротив. Если бы у него была сестра, то, наверное, такая. То есть он бы предпочел, чтобы она была такой.
– А у вас тут уютно. Когда возвращаетесь?
– Передай своему хозяину, что я все сделаю, чтобы Макар узнал, какой тот подлец.
– Уже пробовала? – спросил Алеша. – И как успехи?
– Вот что, Алеша… Я знаю, что ты пришел вынюхивать, оценить обстановку и доложить. Но я не собираюсь…
Алеша подвинул к себе рюкзак.
– Я хотел тебе кое-что передать.
Он открыл рюкзак, достал небольшой рулон.
– Что это?
– Недописанная картина, я так думаю.
Она взяла, развернула. На полотне было частично изображено молодое дерево, называлось, как Алеша уже выяснил, сейба. Листья – как ладонь с растопыренными пальцами. Под сейбой по мокрой траве бродила курица без прорисованного глаза и с зачатком недовоплотившегося хвоста.
– Прочитай, что написано на обороте.
Аля перевернула и прочитала вслух:
– Единственной подруге. Это вроде почерк Киры?
– Других ее подруг я не обнаружил.
– Она передала это мне? Но я не понимаю…
– Это африканский пейзаж. Говорю, потому что, может, так сразу и не поймешь. Прошлой осенью Тропик и Кира уехали в Африку. Она умерла там в первый же месяц от какой-то местной инфекции.
– Как это? – Аля уставилась на него. – Это шутка, что ли, ваша очередная? Очередной дебильный розыгрыш твоего хозяина?
– Могу дать адрес, где она жила в Африке, – съезди, если хочешь, проверь. Впрочем, можешь просто в посольстве узнать.
– А Тропик?
– Пропал. Никто не знает, где он.
Девушка села на стул, разглядывая картину. Минута, вторая, третья.
– Ладно, я пойду, – сказал Алеша.
Подняла взгляд и вдруг вскочила, налетела, начала бить, хлестать Алешу по голове, щекам, ушам, груди. Больно, звонко.
– Да что же вы творите с людьми! Какое имеете право!
Ее колотило, губы и веки дрожали. Алеша никогда бы не подумал, что девушка такого склада, как Аля, может впасть в истерику. Она виделась ему немного солдатом, как он сам. Способность к самопожертвованию ради чего-то большего, чем ты, – на это немногие способны. Он не сопротивлялся, не отклонялся, дал ей возможность выпустить пар. Потом схватил за запястья и держал так некоторое время. Она продолжала кричать и извиваться, а потом ослабла.