– А вам? – стюардесса с улыбкой поворачивается к Макару.
– Ничего. Нет, дайте стакан воды.
В Москву прибывают в одиннадцатом часу. Еле находят место в зоне вылета.
– Пойду посмотрю книжки в киоске, – говорит Аля.
Киоск оказывается закрыт на пятиминутный перерыв. Рядом кофейня. Аля идет туда.
– Два капучино, пожалуйста.
Получив напитки, садится за столик так, чтобы видеть Макара. Телефонная трубка, разумеется, уже у его уха. Наклонился вперед, уперся локтями в колени, полы пальто в фиолетово-голубую клетку касаются ботинок. Что-то быстро говорит. Аля отпивает кофе – горько, добавляет сахар, размешивает пластмассовой ложечкой. Стакан с кофе Духова закрывает крышкой. Главное – улететь отсюда. Она смотрит на часы на руке – до начала посадки еще больше часа. За панорамным окном самолеты будто висят в пасмурном воздухе, расползаются в серости. В Москве холодно. И люди одеты в зимнее, теплое. Да, главное – улететь. Там Константинович их не достанет. Ой ли? Ну ладно – Константинович не отступится. Но и Духов упертый – он тоже не отступит от принятого решения. Они и в самом деле начнут все сначала, вычеркнут прошлое. Они смогут, она уверена.
Хорошее настроение возвращается, Аля покачивает ногой. Напевает про себя «Оранжевый галстук». Любуется Макаром. Все-таки за последний год он стал очень красив, и эти короткие волосы так идут ему. Ей стыдно, что засомневалась в нем утром. Нет, Макар не из тех, кто меняет решение. Если он что-то решил – значит, решил. Только сейчас Аля вдруг понимает, что он не только внешне похож на своего отца. В нем такой же стержень, как у Виктора, – не переломить. И все эти годы ожидания роли… Она отпивает кофе. Киоск с книжками наконец открылся. Аля оставляет на стуле пальто, чтобы место не заняли, подходит к киоску. Не торопясь, осматривает скудный ассортимент – ни одна из книжек не привлекает ее. Перебирает ретрооткрытки с видами городов, обнаруживает открытку с Ростовом – дама переходит трамвайные пути. В верхнем правом углу надпись: «Ростовъ на/Дону. – Rostoff s/Don. Садовая улица». Конечно, это не оригинал, копия с него. Улица на снимке многолюдна, но ни одного лица не разобрать; издалека на даму движется какое-то пятно, похоже, трамвай. Дама спешит, шаг широк, длинная юбка почти натянулась на ноге. «Я возьму вот эту», – говорит Аля продавцу, расплачивается.
Идет на прежнее место, пальто все так же лежит на стуле. Кофе еле теплый. А Макар все разговаривает. Она начинает отбивать пальцами ритм по столешнице. Все тот же «Оранжевый галстук». Засел вот, прокручивается снова и снова. Скоро объявят посадку. Голова немного побаливает – наверное, дорога слишком долгая, а кофе слишком крепкий. Нет, вспоминает Аля, боль появилась еще утром, даже, постойте-ка, еще вчера днем, когда покупали дорожную сумку. Выкатили ее из ряда остальных, принялись придирчиво осматривать нутро, отделения, кармашки, щелкали молниями, проверяли клейкость липучек, дурачились, разыгрывая придирчивых покупателей перед заволновавшимся продавцом: сумка была одна из самых дорогих. Аля открыла кармашек, помеченный пятном солнца, и обнаружила в нем дохлую муху. Бог знает, как она там оказалась. Ладно бы таракан или клоп, но муха? Это обстоятельство вызвало у Али и Макара взрыв смеха, поддержанный нервным смешком продавца. Потом они еще полдня сочиняли истории про эту муху. Сумку, конечно, купили, они это сразу решили, просто дурачились. Клетчатую красавицу наверняка грузят в эти минуты в багажное отделение самолета. Так вот боль появилась в тот момент, когда Аля расстегивала молнию на кармашке, за пару секунд до того, как обнаружить дохлую муху. Сперва это была даже не столько боль, сколько… смутное беспокойство, что ли.
А сейчас боль усилилась, определилась, стала осязаемой. Будто опять же муха с противным жужжанием сначала лишь изредка пролетала мимо, а теперь зачастила и вот уже касается виска, бьется в него и отлетает, промежутки времени между этими действами все укорачиваются. Аля находит взглядом Духова. Тот продолжает разговаривать по телефону, ходит взад-вперед между рядами кресел, заполненных ожидающими рейс пассажирами. Беседа длится больше двадцати минут. Неужели все это время они обсуждают здоровье Константиновича и произошедшее (якобы) нападение? Или Макар не выдержал и признался, что он и Аля улетают на Камчатку?
Она вскакивает, пытается разглядеть его лицо. Похоже, что это так! Макар выглядит еще озабоченнее, чем весь полет сюда. И явно оправдывается. Но какого черта он проболтался? Они договорились, что не скажут пока никому ни слова! К тому же, выраженное обычными словами, это решение звучит по-детски, потому что никому кроме них не известна вся ужасная его подоплека. Ее охватывает злость, она даже не замечает, как пальцы сжались в кулаки. В упор глядит на Макара, почти не мигая, вызывая – как медиумы духа – ответный взгляд. И дожидается: развернувшись и идя в обратном направлении, он останавливает на ней блуждающий взгляд, сперва бессмысленный, будто близорукий, – стекло кофейни, за которым она стоит, все-таки искажает, – но вот узнал, растянул губы в улыбке. Лицо напряжено, озабочено. Поднимает руку ладонью верх – сейчас, прости. Разворачивается, бредет теперь вдоль окна, обходя расположившуюся на полу компанию громогласных подростков с одинаковыми рюкзаками.
Аля садится, отхлебывает остывший кофе. Что она может, в конце концов, сделать? К тому же старикашка наверняка и так все знает. Скорее бы уже объявили о посадке. Она берет купленную в киоске открытку и принимается ее разглядывать. На даме темная юбка, белая блуза, белая шляпа. Ой, Аля подносит открытку ближе к глазам: похоже, что дама повернулась и смотрит в кадр, только лица совсем не разобрать. А это кто? Только сейчас она заметила, что рядом с дамой шагает мужчина, весь в белом, спутница почти полностью закрывает его. Или это все-таки фигура дамы так расплывается на снимке? Аля внезапно вздрагивает: а что, если Константинович и в самом деле только сейчас узнал от Макара, что его дорогой мальчик сбегает? Старикан не постесняется разыграть любые карты. Любые! «Макар у нас почти блаженный, ты же знаешь». Она опять вскакивает – надо прекратить их разговор, забрать телефон. Аля выискивает Духова, но его нигде не видно.
Возле выхода на посадку собралось уже много людей, все места на креслах заняты. Она глядит по сторонам – Макара нет. Куда же он делся? Вот она идиотка, нельзя было позволять ему сейчас звонить, не надо было оставлять один на один с этим монстром. Константинович обманет, вынудит остаться, использует какой-нибудь подлый предлог. Мерзкий старикашка обожает разыгрывать дешевые мелодрамы. Господи, да он способен и на то, чтобы задержать вылет! Позвонить и заявить о бомбе. Аля сжимает пальцы, по детской привычке засунув большой палец под все остальные. Как сторожевой смотрит по сторонам, выискивая Духова. Его по-прежнему нигде нет. Сердце учащенно бьется, изображение рябит, люди будто то выпрыгивают из поглощающей темноты, то снова растворяются в ней. А что, если старикашка организовал похищение Духова?! Или соврал таможенникам бог знает что, лишь бы те задержали дорогого мальчика. Теперь Аля никогда его больше не увидит, а саму ее, едва она выйдет на улицу, собьет уже поджидающая машина.
Да вот же он, Макар, прямо тут, смотрит на нее сквозь стекло кофейни, улыбается, заметив, что она наконец обнаружила его. Он в джинсах и рубашке, пальто перекинуто через руку темной подкладкой вверх. Трубка по-прежнему у уха, лицо расслабилось. Спокоен. Похоже, все как-то уладилось. Растерявшись, она изображает поцелуй. Он отвечает таким же гипотетическим поцелуем. Аля показывает на часы на руке, потом – на самолеты. Он кивает, свободная рука частит успокаивающими жестами – сейчас, сейчас, я помню, что скоро посадка, раскрывает пальцы на ладони – пять минут. Аля выдыхает, ставит стакан на стол, садится.
Боль в голове снова дает о себе знать. Аля прикрывает глаза, прикасается к виску. Нет, это не боль. Это неприятная мысль пытается выбраться из подсознания. Аля отчаянно пихает ее назад – уходи. А мысль упряма, точно мячик, – его топят, а он выпрыгивает назад каждый раз с еще большей силой. Именно эта мысль появилась вчера, когда Аля открывала молнию на клетчатой сумке. Имеет ли она право… Да что это… И все-таки – имеет ли она право встать на пути чего-то куда более значительного, чем она сама, чем их с Макаром отношения? Что, если Духову действительно суждено стать… ну пусть не великим, но хотя бы хорошим актером, то есть человеком, чья игра, чьи действия, публичный образ будут влиять на очень большое количество людей? Будут делать людей добрее, лучше, побуждать их на поступки? Или даже просто будут скрашивать им тяготы и скуку жизни? Имеет ли она право увести его с этого пути?
Ну хватит, это не смешно. И в конце концов, это его затея. Он сам предложил уехать, она только поддержала его. «Но ты же понимаешь, что по большому счету дело в тебе». – «Вовсе нет, это его решение». И он свободен, как и она, как и любой человек. А если бы Репин, или тот же Грабарь, или, как ее, Кшесинская решили бросить свои занятия и стать садоводом или учителем пения? Если бы кто-то увел такого человека с предначертанного пути? Может, сам несостоявшийся гений в итоге прожил бы действительно более счастливую спокойную жизнь, но что бы потеряли мы все? Возможно, если брать во внимание все громкие имена в искусстве, мир был бы сейчас куда более страшен и жесток, не случись этим людям выполнить свою задачу.
Ну так то Репин. Фильм с Духовым только выходит, и никто не знает, получилось или нет. О нет, ты знаешь. Старикашка уже назначил ему роль в новом фильме. Это просто недосып. Вот-вот объявят посадку. Аля, пытаясь отвлечься, в который раз рассматривает открытку, никак не разобрать – одна таки дама или рядом шагает спутник в белом. Нужна лупа, чтобы разглядеть. Духов меж тем с прижатым к уху телефоном бродит у окна. Там, снаружи, начался дождь со снегом, самолетов почти не видно. Духов опять надел пальто, пуговицы расстегнуты, непрестанно жестикулирует; поднимает что-то блестящее с пола – кажется, это крышка от бутылки или пуговица, слушает ответ из трубки, подбрасывает находку. Что-то недолго говорит в трубку, снова слушает. Все-таки похоже, что он объясняется. Ну и ладно. Аля теперь уверена в том, что он не отступит. Судя по всему, старикана объяснения Макара не убеждают. И не могут. А не думаешь ли ты, что Духов пытается убедить не режиссера, а себя? А? Представь, что ты