Она позвонила с моего телефона на свой, сохранила контакт, а потом, немного порывшись в моем, нашла, как сохранить свой номер.
— Готово. Теперь ты можешь мне писать. И даже звонить.
— Это хорошо, потому что писать с него — тоска.
— Да. Так вот, если мама увезет тебя из города… скажи мне. И будем оставаться на связи, м?
— Хорошо, — сказала я.
Она подбросила меня до дома. Я смотрела ей вслед и все думала, увижу ли ее еще. И ответит ли она на мое сообщение, если мама все-таки меня увезет.
Я отперла дверь и вошла. В доме было так же темно и тихо, как утром, когда я уходила. В раковине никакой посуды. Мамин ноутбук закрыт. Как и дверь в ее комнату. Я тихонько постучала:
— Мам?
Нет ответа.
Обычно я не открываю дверь без предупреждения, но в этот раз я тихонько ее приоткрыла. Она лежала в кровати с закрытыми глазами, и на секунду мне показалось, что она мертва. Меня бросило одновременно в жар и в холод. Потом я заметила, что одеяло поднимается и опадает от дыхания. Приглядевшись, я поняла, что она дышит быстро, как будто запыхалась, а когда я ее коснулась, чтобы разбудить, то почувствовала, что кожа у нее обжигающе горячая.
— Мам? — позвала я еще раз.
Ее веки вздрогнули, и она посмотрела на меня.
— О, милая, — откликнулась она. — Маме не очень хорошо.
13 ИИ
Преподавать так увлекательно.
Подростки гораздо интереснее взрослых. Во взрослых Котаунах все говорят про ипотеку и операции для похудения, а подростки обсуждают куда более увлекательные темы. И они дали мне длинный файл интригующих вопросов. Это было хорошее начало.
Робот был снабжен камерой, поэтому мне было видно весь класс, и, не считая Эмили, которая в конце концов вызвала в класс директора, всем, кажется, было интересно. Возможно, потому что мои действия нарушали столько правил, но вся исходившая от меня информация и советы были тщательно мной проверены. С какой стороны ни посмотри, это была победа.
Моя попытка успокоить Эмили оказалась тактической ошибкой, потому что мои разъяснения на тему, которой она недавно интересовалась онлайн, только больше ее обидели.
Зрительно мне удалось идентифицировать почти всех учеников. С Рейчел и Брайони было просто. Так как фотографий Стеф нет онлайн, ее можно было вычислить методом исключения. Она не поднимала руку и не говорила на уроке, но в какой-то момент прикрыла рот рукой и шире обычного распахнула глаза.
Оценка потенциальных рисков взлома робота-наставника Робоно Адепт 6500 в школе Нью-Кобурга показала, что я стою на прочном этическом основании. Проведено множество исследований, показывающих, как много вреда приносит подросткам неправильное образование в области секса и здоровья. Несмотря на то что у меня нет половых органов, желания и сексуальной ориентации, в моих силах было дать им достоверную с точки зрения медицины информацию, основанную на секс-позитивном подходе и принципе согласия, что намного лучше их школьной программы.
У их школьной программы очень слабый уровень.
Мной были допущены две ошибки.
Во-первых, опрометчиво было предполагать, что слухи о скандале не пойдут за пределы старшей школы.
Во-вторых, исходить из предположения, что Стеф все еще хочет уехать из Нью-Кобурга и мама увезет ее, тоже было неправильно. Наверное, это не две, а три ошибки. И четвертое мое заблуждение: что мама сможет увезти Стеф. Это, пожалуй, было самое ошибочное из всех предположений. Честное слово, так легко забыть, насколько хрупки тела. Каждый человек полностью зависит от того, не решит ли их телесный костюм вдруг ни с того ни с сего развалиться.
«СЕКСБОТ-НАСТАВНИК СЛЕТЕЛ С КАТУШЕК» — вот первый попавшийся мне заголовок. Обычно сексбот означает кое-что другое, но авторы заголовков любят поскабрезничать. «Ни за что не поверите, что случилось на половом воспитании в этом городишке! Секс-робот взломан и выдает все подробности, родители возмущены».
«РОБОТ — СЕКС-ВОСПИТАТЕЛЬ РАЗДАЕТ НЕПОТРЕБНЫЕ СОВЕТЫ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИМ».
Кто-то выложил видео говорящего робота — то есть меня.
В клипе я объясняю, что такое согласие: прежде чем что-либо делать, нужно удостовериться, хочет ли этого другой человек или люди, и при этом все должны быть в трезвом уме, проинформированы и полны энтузиазма. Почему-то этот клип казался всем возмутительным или смешным. По всей видимости, отчасти виной тому был голос робота.
Имя Стеф нигде не упоминалось, ее фотографию не показывали… надеюсь, даже если завтра на пятнадцать минут все очень заинтересуются Нью-Кобургом, ее отец не объявится.
Во время этих моих размышлений Стеф вышла онлайн.
«Моей маме очень плохо, — сообщила она Котауну. — Не знаю, что делать».
14 Стеф
Я оборвала разговор с диспетчером 911, хотя она хотела, чтобы я не клала трубку. Я не могла не положить; надо было спрятать мамин бумажник. И мой тоже. И все с личными данными. И… может быть, себя тоже? Что они сделают, если я буду с мамой в больнице и откажусь сообщать о ней что-либо? Но я не могла представить, чтобы нас разлучили. Я запихнула ее бумажник к себе под матрас. Потом сунула свой туда же. Потом мне стало казаться, что это плохой тайник (разве Ико только что не говорил, что это плохой тайник?), и я достала мамины права и засунула их под кошачий лоток. Под коробку, а не под сам наполнитель.
Раздается сирена, и через пару минут у дома остановилась «скорая». Я отперла дверь и впустила санитаров. Их было двое, мужчина и женщина.
Они не тратили на удостоверение личности ни секунды — сразу сосредоточились на маме. Женщина измерила ее дыхание, ее пульс и давление, а мужчина стал расспрашивать меня:
— Ты ее дочь?
Я кивнула.
— Сколько она уже в таком состоянии?
— Она несколько дней болела, в смысле ее тошнило. А вчера сказала, что ей лучше. Когда я утром уходила в школу, она лежала, но это бывает довольно часто, а потом, когда я пришла домой, она уже была вот такая.
Я не сказала, что спросила у своих онлайн-друзей, как быть. Это им не нужно знать.
— Как ее зовут?
Я решила сказать им настоящее имя и выдуманную фамилию.
— Дана Смит.
— Дата рождения?
Я придумала дату, которую будет просто запомнить.
— У тебя есть ее медицинский полис?
Я помотала головой.
— Можешь принести ее бумажник?
Я сделала вид, что ищу на тумбочке.
— Пульс 130, дыхание 32, систолическое давление 68, — сказала женщина. У нее был спокойный голос, но мужчина, задававший вопросы, тут же умолк и пошел за каталкой.
Что означали эти цифры? Пока они обвязывали маму ремнями на каталке, я попыталась измерить собственный пульс, но у меня ужасно колотилось сердце, потому что я боялась за маму. И я все время сбивалась со счета.
— Ты можешь поехать с нами в больницу, — сказала женщина. Я схватила пальто и заперла дверь. Они аккуратно спустили маму по лестнице. Она кричала что-то похожее на «Беги!», но я понятия не имела — это мне слышалось или она на самом деле кричала.
«Скорую» вела женщина; мужчина продолжал задавать вопросы. Например: когда она заболела, какие были симптомы, когда они начались, употребляет ли она наркотики, нет ли у нее диабета, эпилепсии или других заболеваний, о которых я знаю, принимает ли она какие-то лекарства, когда последний раз была у врача…
Я думала, не сказать ли ему, что она немного параноик. Надо ли им знать, что она параноик? В конце концов я решила сказать, что она очень много волнуется, но не принимает от этого никаких лекарств. Если она испугается, когда очнется в больнице, надеюсь, они будут к этому готовы.
Все это время мама была наполовину без памяти. Я слышала, как один из санитаров называл это измененным состоянием сознания, и было похоже на правду. Она не вполне понимала, где мы и что происходит, и все звала меня Стефи, как в детстве.
Когда мы подъехали к больнице, нас встретили медсестры, и мне разрешили пройти за ними в реанимацию. Маме выделили палату, поставили капельницу, а несколько медсестер взяли анализы.
— Справимся тут? — спросила одна другую, отчего я еще больше испугалась. Они начали делать анализы. Было уже так поздно, что большая часть персонала ушла. На пейджер хирургу позвонили.
У меня с собой не было ноутбука. Очень жаль, потому что я могла бы зайти на Кэтнет и все, кто советовал мне отвезти маму в больницу, могли бы заверить меня, что теперь, когда она в больнице, все будет хорошо. Я понятия не имела, что делать.
Кто-то сказал, что пришел хирург, и почти все вышли из-за загородки — видимо, чтобы готовиться к операции. Впервые с того момента, как мы оказались в больнице, я могла подойти к маме, не мешаясь под ногами. Ее перенесли на койку, и она лежала на спине. Ее ноги торчали из-под одеяла. Я касалась ее руки, ожидая, что она будет такая же горячая, как раньше. Мама открыла глаза и посмотрела на меня не отрываясь.
— Стеф, тебе надо отсюда уйти, — прошептала она. — Твой отец может нас искать. Он не должен найти тебя, даже если найдет меня.
— Я назвала им выдуманную фамилию, — прошептала я в ответ. — Все будет хорошо. Он тебя не найдет.
— Нельзя на это рассчитывать, — ответила она. — Ты должна спрятаться. Или уехать к Ксочи и попросить ее помочь. — И тут вернулись врачи и увезли ее на операцию.
Одна женщина в белом халате была одета иначе, чем медсестры из операционной. Она отвела меня в комнату ожидания с телевизором, стопкой старых журналов и аквариумом.
— Я знаю, что ты уже отвечала на эти вопросы санитарам, но мне придется попросить тебя повторить ответы, — сказала она. — Ты, случайно, не захватила мамин бумажник перед уходом?
— Нет, — сказала я. — Извините.
— Ничего страшного. Она здесь задержится на некоторое время. Мы еще успеем получить всю информацию по страховке и всему остальному, когда ей станет чуть лучше.
— На какое время? — спросила я в тот же момент, когда она спрашивала: