– А другого имени на этом документе не было, когда вы его подписывали?
– Нет. Викарий Роббинс затем обратился к другой даме, стоявшей тут же, и попросил ее также расписаться, что она и сделала.
– Вы не видели в эту минуту ее лица?
– Нет: когда она подняла вуаль, она стояла спиной ко мне, а викарий смотрел на нее с восхищением, вероятно, потому, что она была очень красива.
– Ну, а потом что произошло?
– Не знаю, я тотчас после этого вышел из комнаты.
– Где вы находились, когда дамы уехали?
– В саду.
– В таком случае вы, конечно, видели их. Этот господин был с ними?
– Нет, это-то и показалось мне странным. Дамы уехали одни, а он ушел так же, как и явился; некоторое время спустя ко мне подошел викарий и велел молчать про эту свадьбу и никому не говорить о том, что я видел.
– Только вы, кроме священника, знали об этом венчании? Разве дома не было никого из женщин?
– Нет, мисс Роббинс тогда была в школе.
Во время этого разговора я начал, наконец, понимать, чего именно хочет от меня Грайс. Я поставил портрет Элеоноры на камин, а портрет Мэри на письменный стол. Кук стоял спиной ко мне. Когда он закончил говорить, я спросил, все ли он рассказал нам, что знал.
– Да, — подтвердил он.
– Послушайте, — проговорил Грайс, обращаясь к «Тонкому Чутью», — нет ли у нас чего-нибудь, чем мы могли бы угостить мистера Кука в благодарность за оказанную им помощь?
Сыщик кивнул и направился к небольшому шкафчику, стоявшему у камина. Кук следил за ним глазами, что было вполне естественно, затем сделал несколько шагов и остановился перед портретом Элеоноры, глядя на него с восхищением. Я почувствовал, как заколотилось мое сердце, но вдруг Кук обернулся и с удивлением воскликнул:
– Это она!
С этими словами он схватил портрет Мэри и поспешил к нам. Не могу сказать, что это открытие меня сильно поразило.
– По-вашему, эта дама обвенчалась с Клеверингом? Мне кажется, вы ошибаетесь, — с недоверием заметил Грайс.
– Я ошибаюсь? Но ведь я уже говорил, что узнаю ее при каких угодно обстоятельствах!..
– Я поражен, — сказал Грайс, глядя на меня с такой насмешкой, что в другое время я бы ужасно рассердился на него. — Если бы вы сказали, что венчалась вон та дама, — заметил он, указывая на портрет Элеоноры, — то я бы вовсе этому не удивился.
– Она? Да я ее в жизни не видел. Но не будете ли вы так добры назвать мне имя вот этой дамы?
– Если то, что вы сказали, правда, то ее зовут миссис Клеверинг.
– Клеверинг? Да, верно, так звали того господина.
Когда я остался наедине с Грайсом, он долгое время не нарушал молчания. Наконец он спросил меня:
– Вы, кажется, очень удивились этому открытию?
– Да, должен признаться, что был на ложном пути.
– По моему мнению, положение вещей очень изменилось. Пока мы считали, что Элеонора — жена Клеверинга, мы положительно ничем не могли объяснить этого убийства. С какой стати ее муж или она стали бы желать смерти человека, если от этой смерти им нет никакой выгоды? Но теперь, когда доказано, что именно наследница состояния, Мэри, и вышла замуж, все объясняется само собой. В таких случаях, как этот, мистер Рэймонд, нельзя упускать из виду тот факт, кому преступление приносит наибольшую выгоду.
– Но почему молчит Элеонора? — воскликнул я. — Я верю, что женщина может жертвовать собой ради своего мужа, но ради мужа своей кузины — никогда.
– Значит, вы все еще считаете Клеверинга убийцей?
– Но кого же еще считать убийцей? Ведь не могла же Элеонора иметь какое-нибудь, пусть и отдаленное, отношение к этому убийству?
– Конечно, нет, — подтвердил Грайс.
– В таком случае кто же?
И тут в голове моей зародилось ужасное подозрение.
– Кто? — переспросил сыщик. — Кто же, кроме той, которая хотела скрыть свой обман и воспользоваться смертью Левенворта, чтобы сделаться его наследницей? Кто же, кроме прекрасной, обольстительной…
– Не называйте имен, — воскликнул я, — вы наверняка ошибаетесь! Не называйте имен!
– Простите, пожалуйста, — сказал он, — но Мэри Левенворт, или, вернее, Мэри Клеверинг не раз еще будет упоминаться в этой истории. Неужели это вас удивляет? Я подозревал ее с самого начала.
Глава XXVIГрайс наконец высказывается
Я не в состоянии описать чувство, охватившее меня при этих словах. Грайс заметил мое волнение и сказал:
– Я вижу, что вас обуревают сомнения. Но неужели вас никогда не посещало подобное предположение?
– Не спрашивайте меня об этом. Я никогда не допускал даже мысли о возможности чего-либо подобного. Какие бы выгоды Мэри ни приобрела от смерти своего дяди, ей никогда не пришла бы в голову мысль убить его собственноручно!
– Почему вы так думаете? Когда речь шла о Клеверинге, — с иронией заметил Грайс, — вы рассуждали совершенно иначе — вы без колебаний готовы были обвинить его в убийстве.
– Но ведь он мужчина… Только если бы она сама, добровольно призналась мне в убийстве, я поверил бы, что она действительно совершила это преступление.
– Прочитайте протокол следствия, — заметил Грайс.
– Что мне за дело до протоколов! — воскликнул я. — Никакие протоколы не убедили бы меня в виновности Элеоноры! То же самое, конечно, относится и к ее кузине. У Мэри есть свои недостатки, но она не преступница — нет!
– В таком случае вы судите о ней совершенно иначе, чем ее кузина, — сказал Грайс.
– Я вас не понимаю, — прошептал я, и в глубине души у меня шевельнулось ужасное подозрение.
– Как? Неужели вы уже забыли то ужасное обвинение, которое одна кузина высказала в лицо другой в тот достопамятный день, когда было обнаружено убийство?
– Нет, но…
– Вы думали, что те знаменательные слова Мэри сказала Элеоноре? — Саркастичная улыбка скользнула по лицу Грайса. — Я не стал вас разуверять: достаточно было, чтобы один из нас напал на правильный след, другой мог пойти и по ложному.
– Как? Вы хотите сказать, что те ужасные слова были произнесены Элеонорой? Значит, все это время я находился во власти ужасного заблуждения, а вы ни одним словом не попытались избавить меня от него?
– На этот счет я должен сказать, что не без особого умысла так долго позволял вам идти по ложному следу. Голоса сестер очень похожи, и они стояли в таких позах, что Мэри вполне можно было счесть как обличительницей, так и обвиняемой. Хотя я был почти уверен в том, что правильно понял застигнутую нами сцену, все же счел необходимым оставить вас при ином мнении. В этом случае мы могли бы проверить истинность обеих версий, что было чрезвычайно важно. Получается, вы все это время думали, что Мэри обвиняла Элеонору, а у меня было противоположное мнение. И каков же результат наших поисков истины? В ваших действиях все время чувствовались сомнения и неуверенность. Чем дальше, тем больше вы запутывались в происходящем, я же, напротив, убеждался в том, что оказался прав в своем первоначальном предположении.
– Но, если Элеонора подозревает, что Мэри замешана в преступлении, вероятно, у нее есть для этого какие-нибудь основания? — спросил я, наконец, нерешительно.
– Да, я уверен, что есть. Неужели вы полагаете, что она бросила этот ключ в камин без особой нужды или постаралась уничтожить письмо, компрометирующее ее кузину, только ради своего удовольствия?
– Конечно, нет…
– И неужели вы до сих пор уверены в том, что Мэри не виновна, несмотря на перемену отношения к ней кузины после смерти их дяди? Подумайте о том, что вы совсем недавно познакомились с обстановкой, в которой жили сестры Левенворт, и видели Мэри только в таком свете, в каком она сама пожелала предстать перед вами.
– Но послушайте, — я сделал слабую попытку возразить, — ведь Элеонора такая же простая смертная и легко могла ошибиться в своих предположениях. И наконец, мы не знаем, на чем именно основываются ее подозрения. Клеверинг мог оказаться убийцей, точно так же как и Мэри, если судить по тому, что мы о нем слышали.
– Вы положительно не можете отказаться от мысли, что убийца — Клеверинг.
Я вздрогнул. Неужели это было действительно не так? Неужели я сужу о нем пристрастно и рассказ Харвелла о том кошмарном сне так глубоко запал мне в душу?
– Может быть, вы и правы, — продолжал Грайс, — я ведь не настаиваю на том, что мои предположения есть непреложная истина. Расследование позволит нам выяснить все детали, хотя я, откровенно говоря, сильно сомневаюсь в участии Клеверинга в этом деле. Однако многое в его поведении действительно вызывает подозрения.
– Особенно то, что он бросил свою жену.
– Но он никогда ее не бросал.
– Что вы хотите этим сказать?
– Мистер Клеверинг и не думал уезжать из Нью-Йорка. Он не исполнил требования своей жены и только сменил квартиру: он живет теперь в доме напротив ее жилища и целыми днями сидит у окна и следит за тем, кто входит в дом и выходит оттуда.
– Но ведь мне сообщили в Гофман-хаусе, что он уехал в Европу. У меня даже состоялся разговор с извозчиком, который доставил его на пристань.
– Совершенно верно.
– А затем Клеверинг отправился обратно в город?
– Да, он вернулся в другом экипаже и поселился в другом доме.
– И вы все-таки утверждаете, что этот человек вне всяких подозрений?
– Этого я не говорю. Но во всяком случае я не подозреваю его в убийстве Левенворта.
Я поднялся с места и начал молча вышагивать по комнате, но часы напомнили мне, что дело не терпит отлагательств. Я остановился перед Грайсом и поинтересовался, что он теперь собирается делать.
– Мне остается еще кое-что устроить, — сказал он.
– И что именно?
– На основании фактов, которыми я располагаю, предложить судебным властям арестовать мисс Левенворт.
До сих пор я сдерживался и даже теперь не вскрикнул от негодования, но я не мог уйти, не попытавшись прежде изменить его решение.
– Я не вижу достаточных оснований для того, чтобы поступать таким образом, — заметил я.