– Значит, на том этаже, где находился мистер Левенворт, никого не было?
– Никого.
– В котором часу вы легли спать?
– Около одиннадцати.
– Вы не слышали в доме никакого подозрительного шума приблизительно в это время?
– Нет, ни малейшего, — последовал решительный ответ.
Когда дворецкому предложили рассказать с самого начала, при каких обстоятельствах было обнаружено тело его господина, он сообщил обо всем в малейших подробностях, совершенно спокойно, не сбиваясь и не путаясь в показаниях.
– Как отнеслись молодые хозяйки к вашему открытию? — спросил коронер, когда дворецкий закончил свою речь.
– Они тотчас последовали за нами и вошли в комнату, где было совершено убийство. Мисс Элеоноре сделалось дурно при виде покойного.
– А какое впечатление произвело это зрелище на другую барышню — кажется, ее зовут мисс Мэри?
– Не могу сказать, потому что в это время я ходил за водой для мисс Элеоноры.
– Когда мистера Левенворта перенесли в спальню?
– Как только мисс Элеонора оправилась от обморока.
– Когда же она пришла в себя?
– После того как ей брызнули в лицо холодной водой.
– Кто же дал приказание перенести покойного?
– Мисс Элеонора; она подошла к нему, дрожа всем телом, и попросила мистера Харвелла и меня перенести его на постель и послать за врачом. Мы исполнили ее просьбу.
– Она вместе с вами отправилась в спальню дяди?
– Нет.
– Где же она была в это время?
– Она осталась у письменного стола.
– Что она там делала?
– Я не мог этого видеть, поскольку она стояла ко мне спиной.
– Долго она там оставалась?
– Когда мы вернулись назад, ее там уже не было.
– Где «там»? Около стола?
– Нет, ее не было в комнате.
– Вот как! Когда же вы опять ее увидели?
– Она снова вошла в комнату, когда мы уже собирались уходить из библиотеки.
– Было ли у нее что-нибудь в руках?
– Я ничего не заметил.
– Не показалось ли вам, что на столе чего-то не хватает?
– Право, я об этом тогда вовсе не думал.
– Кто оставался в комнате, после того как вы оттуда вышли?
– Кухарка Кэт, горничная Молли и мисс Элеонора.
– А мисс Мэри?
– Ее не было.
– Господа присяжные, не желает ли кто-нибудь из вас задать свидетелю вопрос?
Среди присяжных возникло оживление: один из них, маленький нервный человечек, который уже давно нетерпеливо ерзал на своем месте, заявил, что у него имеются некоторые вопросы к допрашиваемому.
– Я к вашим услугам, — ответил дворецкий.
Но, пока маленький человек отдувался и собирался с духом, его опередил другой присяжный. Он сказал:
– Поскольку вы уже два года служите здесь, как вы говорили, не могли бы вы сообщить нам, все ли в этой семье жили в мире и согласии между собой?
– На мой взгляд, да, — ответил дворецкий, немного подумав.
– Племянницы Левенворта были в хороших отношениях со своим дядей?
– Да, конечно.
– А как они относились друг к другу?
– Прекрасно, насколько мне известно; впрочем, я не имею права судить об этом.
– Насколько вам известно? Значит, вы допускаете, что могло быть иначе?
Томас с минуту колебался, потом решительно заявил:
– Нет, я уверен, что не ошибаюсь.
Присяжному, по-видимому, очень понравилась такая сдержанность дворецкого, который не считал себя вправе судить об отношениях господ между собой. Он с довольным видом опять уселся на свое место и знаком дал понять, что у него больше нет вопросов к допрашиваемому. Тогда маленький нервный человечек тотчас вскочил со своего места и спросил:
– В котором часу вы сегодня открыли двери в доме?
– Около шести.
– Мог ли кто-нибудь после этого выйти из дома, не будучи вами замеченным?
Томас при этом вопросе с видимым беспокойством оглянулся на слуг, толпившихся в углу комнаты, но тотчас ответил решительно:
– Нет, не думаю, что кто-нибудь мог после шести часов выйти из дома так, чтобы я или кухарка не заметили этого. Ведь нельзя же среди бела дня выскочить на улицу прямо со второго этажа — для начала надо спуститься по лестнице. К тому же наружная дверь закрывается с таким треском, что это слышно во всем доме, а кто захотел бы выйти через черный ход и сад, тот непременно прошел бы мимо кухни, и кухарка увидела бы его.
Эти слова, видимо, произвели на всех присутствующих должное впечатление. Дом был найден утром запертым на все запоры, а после этого никто из него не выходил, следовательно, убийцу надо было искать в доме.
Присяжный, задавший последний вопрос, огляделся вокруг с видом полного удовлетворения и, не желая, очевидно, свести на нет произведенный эффект, молча уселся на свое место, отказавшись от дальнейших расспросов.
Так как, по-видимому, никто больше не собирался допрашивать дворецкого, то последний, судя по всему, начал терять терпение и спросил:
– Желают ли господа задать мне еще какой-нибудь вопрос?
Никто на этот призыв не отозвался, и дворецкий с облегчением вздохнул и поспешно направился к прислуге, явно обрадованный тем, что наконец-то тяжелое испытание завершилось. Это невольно бросилось мне в глаза, но у меня не было времени поразмыслить над этим, поскольку начался допрос моего нового знакомого — мистера Харвелла, секретаря, который был правой рукой покойного.
Харвелл выступил вперед с видом человека, который сознает, что от его слов зависят жизнь и смерть других людей. Его внешнее спокойствие и достоинство, с которым он держался, произвели на всех самое выгодное впечатление, и даже мне он показался уже не таким антипатичным, как поначалу. Его внешность не говорила ни против него, ни в его пользу: это был один из тех ничем не примечательных мужчин с гладко зачесанными волосами, которые встречаются на каждом шагу. В своей жизни этот человек испытал, по-видимому, больше горя, чем радости, и был лучше знаком с мрачными, нежели со светлыми сторонами жизни.
Коронер немедленно приступил к допросу:
– Ваше имя?
– Джеймс Трумен Харвелл.
– Каков род ваших занятий?
– Последние восемь месяцев я служил личным секретарем покойного мистера Левенворта.
– Вы, кажется, последний, кто видел его живым?
При этом вопросе молодой человек высокомерно поднял голову и проговорил:
– Ни в коем случае! Вы, вероятно, путаете меня с человеком, который убил мистера Левенворта?
Подобное заявление походило скорее на шутку дурного тона, и попытка отнестись таким образом к расследованию трагического происшествия произвела на присутствовавших в комнате самое тягостное впечатление; общее настроение тотчас изменилось не в пользу допрашиваемого. По-видимому, он и сам это почувствовал, но, несмотря ни на что, еще выше поднял голову.
– Я хотел спросить, — уточнил коронер, возмущенный подобным ответом, — были ли вы последним, кто видел мистера Левенворта, перед тем как он был убит?
Секретарь скрестил руки на груди. Я не мог понять, хочет ли он этим движением скрыть охватившую его дрожь или только пытается выиграть время, чтобы собраться с мыслями.
– Я не могу дать вам на это однозначного ответа, — проговорил он наконец серьезно. — По всей вероятности, я последний видел его живым, хотя, когда живешь в таком большом доме, трудно утверждать это с полной уверенностью.
Заметив, что присутствующие не удовлетворены его ответом, секретарь добавил:
– Я, в соответствии со своими обязанностями секретаря, иногда должен был приходить к мистеру Левенворту и поздним вечером.
– Не могли бы вы сообщить нам, в чем именно состояли эти обязанности? — спросил коронер. — Иначе говоря, какого рода занятия поручал вам мистер Левенворт?
– Отчего же нет? Вам, быть может, известно, что покойный обладал огромным состоянием, и поскольку он пользовался репутацией человека чрезвычайно доброго и отзывчивого, то ему отовсюду приходили разного рода прошения, которые я и должен был вскрывать, а также отвечать на них. Его частная корреспонденция помечалась всегда особым знаком, которым и отличалась от прочей переписки. Но это еще не все. Мой патрон прежде занимался торговлей чаем и не раз бывал в Китае, поэтому он был очень заинтересован завязать более тесные отношения между нашим отечеством и этой страной. Чтобы познакомить американцев с Китаем, со всеми его традициями и народом, патрон начал писать книгу на эту тему. Моя помощь ему в этом деле ограничивалась тем, что я каждый день писал часа три под его диктовку. Последний сеанс приходился на поздний вечер, между девятью и одиннадцатью часами. Мистер Левенворт был человеком чрезвычайно пунктуальным и любил точность во всем.
– Вы говорите, что писали под его диктовку каждый вечер. Значит, и вчера также?
– Да, как всегда.
– Что вы можете сказать относительно его настроения? Не заметили ли вы, что он был взволнован или обеспокоен чем-нибудь?
Секретарь нахмурил брови и произнес с расстановкой:
– Поскольку он, надо полагать, не имел ни малейшего понятия о том, что смерть его близка, чего ради он стал бы волноваться или беспокоиться?
Коронер, недовольный тоном, которым свидетель давал показания, строго заметил:
– Ваше дело отвечать на вопросы, а не задавать их.
– Прекрасно. В таком случае я должен сказать, что, если даже мистера Левенворта и посетило какое-либо предчувствие близкой смерти, он не сообщил мне ничего об этом и даже казался более углубленным в работу, нежели всегда. Когда я уже собирался уйти, он сказал мне: «Не пройдет и месяца, как можно будет отдать эту книгу в печать, не так ли, Джеймс?» Я прекрасно помню его слова, потому что в ту минуту он наливал себе вино; каждый вечер перед сном патрон выпивал бокал вина. Я уже взялся было за дверную ручку, но остановился на пороге и ответил: «Конечно, мистер Левенворт». — «В таком случае выпьем за успех моей книги», — произнес он и налил бокал также и мне. Я сразу выпил все вино, а хозяин — только половину. И когда мы нашли его утром мертвым, бокал стоял в том же положении на письменном столе.