На опушке, перед полями, где начинались владения Джона Берри, стоял одинокий домик. Владелец умер несколько месяцев назад, а его сын, на тот момент нелегальный иммигрант в Штатах, домой, по слухам, не стремился. Зачем нужен дом, когда в округе нет работы, хоть тресни? Да и вообще, попав в Америку, оттуда мало кто возвращается.
Оставалось только позвонить агенту по недвижимости и сообщить, что нашлись желающие избавить его от этой обузы. Дом достался мне за символическую плату, плюс обещание выслать почтой вещи.
— Пустая Долина? — переспросила мать с ужасом. — Что ты там потеряла, что за бред?
— Не потеряла, а нашла! — рассмеялась я в ответ. — Все остальное мне не по средствам.
Мои родители слыхали про Долину — известная в здешних местах история. В начале двадцатого века некий фермер, не иначе как в приступе пьяного энтузиазма, решил полностью искоренить вредителей на своей земле и опрыскал всю территорию мышьяком. Результат несколько превзошел ожидания: все живое на полях увяло и погибло.
— Это ж черт знает где, — возмутилась мать. — А как мы тут будем одни, без тебя?
— Всего несколько минут на машине, — ответила я. — К тому же мне уже двадцать шесть, сколько можно жить с родителями!
На самом деле, переезжай хоть на Луну, все равно пришлось ежедневно по дороге с работы заглядывать к родителям до тех пор, пока они оба не умерли, что произошло через десять лет, в течение одного года.
Немного погоревав, я осознала, как чудно ехать с работы прямо домой, нигде не задерживаясь. Одинокая жизнь на отшибе поначалу меня вполне устраивала, особенно после изматывающей суеты с больными родителями. Заходишь после работы в свой уютный чистый дом, прихватив по дороге ужин, диск с фильмом и бутылку вина. Ни забот, ни хлопот, чего еще желать? Меня это радовало, ну, не знаю, как минимум год.
Но, как говорится, к хорошему быстро привыкаешь, и в конце концов такая жизнь начала приедаться. Становилось одиноко.
У меня нет ни братьев, ни сестер, ни близких друзей, оставаться старой девой я никогда не мечтала. Меня вовсе не распирало от радости по поводу того, как замечательно складывается жизнь и как прекрасно мне живется самой по себе. Если на то пошло, я с детства представляла себе свою cемейную жизнь вполне обычной, как у всех нормальных людей.
Я не блистаю красотой и элегантностью, но далеко не уродина и никогда не испытывала недостатка внимания со стороны противоположного пола. Но, увы, мне так и не встретился тот, с кем или для кого хотелось бы жить. Что ж, стало быть, такая судьба.
Тем не менее я никогда не чуждалась общения.
Так что, когда в 2001 году Джон Берри огорошил меня известием, что земля под моим домиком на самом деле принадлежит ему и он продает ее под застройку, я обеспокоилась исключительно о неприкосновенности своего жилища.
— Какие разговоры! — заверил он. — У тебя нет полных прав собственности на землю, но дом принадлежит тебе, ты же его купила. Застройщику пришлось бы его у тебя выкупать, но он это делать не собирается — будет строить вокруг. К тому же он особо не безумствует. Всего несколько домов, а дальше как пойдет. Хочет построить элитный поселок — большие навороченные дома для серьезных состоятельных парней, которые не любят, чтобы их беспокоили. Пустая Долина, совсем рядом с Марвудом, городок в двух шагах. Раскупят сразу.
— Неужели он и правда не собирается менять название? — с изумлением переспросила я. На рубеже столетия по всей стране там и сям возникали подобные проекты, копии американских предместий для привилегированного меньшинства. Им непременно давали названия из лос-анжелесского телефонного справочника: Холмы, Высоты, У озера.
— Нет, не собирается, — ответил Берри. — Он в полном восторге, ему кажется, что это придает уникальный шарм. Рассчитывает заткнуть за пояс всю округу своими ценами.
Дома росли на моих глазах, один за другим: все как один огромные, но не одинаковые. Благодаря их непохожести мой скромный маленький домик не так уж сильно бросался в глаза. А потом застройщик пригласил ландшафтных дизайнеров, и те устроили вокруг всех домов живую изгородь, точно такую же, как вокруг моего. Он решил таким образом сохранить исторический облик Долины.
Увы, на этом застройщик, видимо, перенапрягся, и вкус ему изменил. Вместо первоначального замысла он решил устроить «закрытый» поселок и обнес все забором, а перед въездом повесил огромную кованую вывеску, на случай если кто заблудится в поисках Пустой Долины — единственного населенного пункта между Марвудом и следующей деревней на другой стороне леса.
Вот так мой скромный одинокий домик на выселках нечаянно оказался членом элитного клуба.
Я искренне обрадовалась, что у меня наконец-то появятся соседи. Дома пронумеровали от одного до семи, и мой домик, после некоторых сомнений застройщика относительно его места на участке, стал номером четыре. В самой середине.
Одни приехали и обосновались надолго, другие не задерживались, соседи менялись. Но для меня все они были новенькими.
Я старалась дружить со всеми. Надеюсь, они это помнят — я действительно очень старалась.
Полицейские, которые суетятся сейчас вокруг моего трупа, не знают обо мне ровно ничего. Да и вообще еще ничегошеньки не поняли. Последние двадцать четыре часа у них ушли главным образом на борьбу с оккупировавшими дом насекомыми и не столь заметными, но оставившими зримые следы своего присутствия грызунами. Об их деятельности красноречиво свидетельствовали мои обгрызенные пальцы на руках и ногах. Удивительно, как от меня вообще хоть что-то осталось.
Это все жара виновата. Благодаря необычно холодным весне и началу лета поначалу мои дела шли не так плохо — сидела себе в кресле и не спеша разлагалась. В том самом кресле, к которому в вечер моей смерти Рон из №7 пригнул меня и три с половиной минуты предавался бурной страсти, а потом ушел, засунув в карман мои скомканные трусики.
Надеюсь — его же пользы ради, — он уже успел от них избавиться.
Но вот наступил конец мая, и погода встала с ног на голову: началась жара, и у меня в гостиной стало оживленно.
Потрясающе, как долго никто не обращал на это внимания — ох уж эти соседи. Никто, ни один не зашел проведать. Даже Рон. А Крисси удосужилась позвонить в полицию, только когда мой домик уже стал напоминать улей.
Неужели они меня так ненавидели?
Бедные детективы, мне их даже немного жаль. Ни в жизнь не докопаются, кто меня убил.
Фрэнк
Фрэнк Бразил никогда не бравировал отсутствием брезгливости и уж тем более не собирался начинать сейчас, перед этим трупом, точнее, тем, что от него осталось. Всякий раз как взгляд падал на бурую оплывшую массу, желчь угрожающе вздымалась из желудка по пищеводу.
Даже Эмма, его напарница, выглядела чуть менее румяной, чем обычно, — сегодня ее кожа казалась на несколько оттенков бледнее, несмотря на толстый слой косметики.
— Омерзительно, дальше некуда, — решительно постановила она. Она не умолкала с момента прибытия на место. Фрэнк гордился своими передовыми взглядами: он придерживался мнения, что между мужчинами и женщинами нет никакой разницы и что представительницы слабого пола ни в чем не уступают мужчинам, даже напротив, превосходят их практически во всем. В этом мнении его сначала укрепляла мать, а потом любимая жена Мона.
Но боже… Эмма. Как же с ней тяжело. Вроде совсем еще молода, откуда столько занудства и морализаторства.
— Бедная женщина. До чего ж мы докатились? Как соседи могли не заметить ее отсутствия? Хоть бы один постучался, побеспокоился. Ты бы видел, что пишут про них в социальных сетях. И где, спрашивается, ее родственники?
Фрэнк пожал плечами. Не то чтобы ему хотелось спорить. Сам он жил в старом комплексе социального жилья для малоимущих, ныне облагороженном, где, несмотря на обилие студентов и молодых специалистов, соседские отношения сохранялись до сих пор. Вот, только на прошлой неделе на поляне между домами спонтанно организовался футбольный матч. Папаши, офисный планктон, студенты и дети — участвовали все.
Умри кто из соседей, все тут же заметят потерю бойца, хотя домов в комплексе далеко не семь.
— Это просто никуда не годится, когда пожилых бросают вот так, на произвол судьбы, — не унималась Эмма. — Надеюсь, правительство снова запустит социальную рекламу, пора напомнить, что надо навещать одиноких пенсионеров. Уж теперь-то придется.
— Пожилых? Эмма, ей было пятьдесят пять! Всего на два года старше меня.
— Так и что, Фрэнк, ты же сам уходишь со службы через три месяца, — ответила Эмма. Фрэнк схватился за голову: как объяснить двадцативосьмилетней, что пятьдесят три — еще не старость? Что причины его ухода — усталость, депрессия и равнодушие. Он проработал больше лет, чем она прожила, и слишком многого насмотрелся за это время. Пропало сострадание. А когда кончается сострадание, пора уходить — это понимает любой вменяемый полицейский.
Отвернувшись от Эммы, он устремил взгляд в окно. Кто-то поднял жалюзи, чтобы впустить в комнату свет. Благодаря воротам на въезде изолировать место преступления оказалось несложно, и пресса на дворе не толпилась, на территорию заехали только полиция и машины спасательных служб. Соседи, до сих пор так и не высовывавшие носа из своих домов, проснулись сегодня в центре грандиозной движухи.
Криминалисты уже провели предварительный анализ следов ДНК с места преступления. Их оказалось очень много — целая коллекция. Если не подтвердится несчастный случай или самоубийство, если окажется, что Оливию Коллинз убили, им придется попотеть, перебирая всех, кто здесь «наследил». Мало того, по словам криминалистов, на полу рядом с телом обнаружились еще и остатки засохшей спермы.
— Наверняка у нее был мужик, — произнес он вслух, ни к кому не обращаясь.
— Думаешь? — переспросила Эмма. Она натянула перчатки и взяла с комода фото в рамке. Криминалисты уже закончили в гостиной — все поверхности опылены и протерты, каждый дюйм сфотографирован, — но следователи не снимали бахил и синих резиновых перчаток. Фото запечатлело еще совсем юную Оливию в блузе с широким воротником и в полосатом джемпере, как носили где-то года до 1985-го, стриженную под горшок. — Не очень-то она симпатичная. И потом, она… — Эмма замолчала, словно передумала договаривать следующую фразу.