После того как Вельскому начали угрожать, чтобы не забирался слишком далеко в расследовании дела об убийстве корреспондента «Московского комсомольца» Димы Холодова, из кремлевской охраны прибыли несколько ловких парней в штатском — веселые, подвижные, рукастые, которые очень быстро сменили стекла в кабинете Вельского: вытащили из оконных проемов старые рамы с обычными стеклами и врезали стекла бронированные, от которых пули отскакивают, как горох от стенки.
Через два дня позвонил начальник управления охраны, с которым у Вельского сложились добрые отношения, сказал:
— Георгий Ильич, вам надо пересесть на новый автомобиль — из нашего гаража…
Вельский засмеялся:
— Старый автомобиль тоже из вашего гаража.
— Новый автомобиль — бронированный, — внушительно произнес начальник управления.
«Карта, находящаяся у меня в кабинете, — немой укор всем нам, в том числе и прокурорским работникам, — отметил в своем дневнике Вельский. — Не смогли мы противостоять незаконному акту, не уберегли свою страну от развала. В результате три ошалевших от собственной смелости и огромного количества выпитого мужичка подписали бумагу, которую Горбачев мог просто вышвырнуть в корзину либо повесить на гвоздик в одном месте. Но слабый, потерявший веру в свои силы, он этого не сделал — не посмел, пьяная воля троих властолюбцев восторжествовала, и всем стало худо… Выиграли от этого лишь единицы. Генеральная прокуратура могла опротестовать эту бумагу как незаконную, но не опротестовала. Верховный суд мог подать свой голос, но не подал… Почему все мы оказались такими беспомощными, безголосыми, тихими, как куры, что со всеми нами произошло? Где народ?
Карта изображает огромный Советский Союз, Россия на этом гигантском фоне кажется очень маленькой, зажатой, скорбной… Или мне это только кажется?»
На столе у Вельского лежала докладная записка руководителя следственной группы Трибоя о «кротах», сплавляющих налево служебные секреты. Вельский прочитал бумагу еще раз — четвертый или даже пятый, он делал это машинально и все не мог поверить в то, что происходит, — сморщился, будто у него заболели зубы. Поднял трубку первой АТС, главной правительственной телефонной линии, набрал номер директора Федеральной службы безопасности… Того в кабинете не оказалось — находился в Подмосковье.
Отрывать директора от дел Вельский не стал — вернется через пару часов на службу, тогда они и переговорят.
Бронированные стекла отливали легким зеленоватым оттенком, он, едва приметный, падал на розовые стены и несколько гасил легкомысленный колер — «цвет бедра испуганной нимфы», добавлял в него серой краски, отчего розовизна не так бросалась в глаза… В общем, нет худа без добра, хотя добра — всего крохотная щепоть, малая толика, а худа — большой котел…
70
«Кротов» оказалось трое, их выявила ФСБ. Все трое потихоньку таскали бумаги из кабинетов, занятых следственной группой, снимали с них ксероксы, дрожащими руками прятали копии за пазуху и, оглядываясь по-бандитски, бежали за очередной порцией «капусты» — пачками стодолларовых бумажек. Все трое были сотрудниками Министерства внутренних дел.
Их следовало бы посадить, но было сложно реализовать процессуальным путем оперативную информацию.
Решили уволить, снять с них погоны, поставить в личном деле штамп о профнепригодности и отправить на все четыре стороны, что министр внутренних дел и поспешил сделать.
На расширенной коллегии он объявил, мрачно похрустывая костяшками пальцев:
— Чтобы этих троих перевертышей никогда больше в милиции не было! Ни при каких обстоятельствах, ни в какой должности… Понятно? Если кто-то нарушит этот запрет — сам будет уволен. — Министр отставил от себя бумагу, держа ее брезгливо, за правый верхний краешек. — Вот эти люди. Подполковник Бугрицкий. — Министр чертыхнулся, поддел пальцем очки, сползшие на кончик носа, поправился: — Бывший подполковник… майор Бакиров и майор Потебенько… тоже бывшие. Если они вздумают поступить на службу в какой-нибудь ВОХР, то им придется начинать все сызнова.
71
Следом за Бейлисом был произведен обыск у руководителя одной из дочерних фирм, где у Бейлиса было восемьдесят процентов капитала, — у Владимира Жакова по прозвищу Жвачка. Последний был известен завсегдатаям многих российских ресторанов, он был прекрасным тапером, на разбитых полурастроенных пианино играл как Бог, вообще мог извлечь мелодию даже из разбитой бутылки, из деревяшки, на которую натянута одна-единственная струна, из двух полосок бумаги, приклеенных к губам… Но этот талант не мешал ему заниматься другим — Жвачка был близок к одной московской ОПГ — организованной преступной группировке. Оперативники, наблюдавшие за этой группировкой, несколько раз были свидетелями встречи Жвачки с лидером ОПГ, а потом записали секретные переговоры, касавшиеся убийства Влада.
Поскольку Бейлис был причастен к убийству, этот факт уже не подлежал сомнению и в следственной группе на этот счет имелись все доказательства, то важно было очертить круг виновных — кто еще мог быть замешан в этом деле? Конечно, люди, близкие к Бейлису.
Обыск в квартире Жвачки производили так же, как и в офисе Бейлиса, сотрудники налоговой полиции.
Был первый час ночи, когда они позвонили Жвачке в дверь квартиры.
В глубине огромной гулкой квартиры кто-то трубно заухал, закашлял, затопал ногами по полу и успокоился. Подполковник, руководивший группой, тот самый, который проводил обыск у Бейлиса, снова придавил пальцем черную кнопку звонка.
За дверью опять раздался трубный кашель, затем вновь все стихло.
Подполковник в третий раз надавил на кнопку звонка. Наконец полусонный, полупьяный, а может, и сильно пьяный либо полу-еще-какой-то голос поинтересовался:
— Кто там?
— Открывайте! Налоговая полиция! — потребовал подполковник.
— Гхы! — гулко кашлянул за дверью Жвачка. — А ну-ка налоговая полиция, покажи в глазок революционный мандат, дающий право на поздние визиты!
Подполковник поднес к глазку служебное удостоверение.
— Чуть дальше от окуляра, — потребовал Жвачка, — я сейчас аппаратуру на резкость наведу!
Весело крутнув головой, подполковник чуть отставил удостоверение в сторону.
— Налоговая полиция, говорите?
— Налоговая полиция, — подтвердил подполковник.
Жвачка продолжал за дверью хрюкать, куражиться — он был настолько пьян, что ничего, похоже, не соображал, куражился лишь по обычной потребности пьяного человека шуметь, болтать, куролесить, что-то обещать, с кем-то чокаться и тут же выплескивать из хмельной головы происходящее.
Подполковник, поняв это, прекратил улыбаться, пообещал Жвачке — грубо, напористо переходя на «ты»:
— Если сейчас не откроешь дверь, мы ее выломаем.
Жвачка перестал хрюкать — угроза подействовала, затоптался под дверью нерешительно, пьяно — было слышно, как он продавливает тяжелыми ногами пол. Чтобы Жвачка убедился в серьезности намерений пришедших и вообще чтобы окончательно додавить его, подполковник попросил «молотобойца» — здоровенного двухметрового сержанта в черной маске, с двадцатикилометровой кувалдой в руках — подойти к двери.
— Имейте в виду, я вооружен, — предупредил Жвачка, — у меня есть пистолет.
— Справимся, — с усмешкой пообещал подполковник и приказал «молотобойцу»: — Ну-ка, Сидоркин, громыхни один раз для острастки.
— Да у него все цепочки на двери разом отклепаются, товарищ подполковник. И половина замков вылетит из пазов.
— Ничего, бей. Я отвечаю!
«Молотобоец» ударил. Жвачка завопил благим матом, железный звон пошел по всему дому — в следующую секунду распахнул дверь.
— Ну вы и даете!
— Даем, — спокойно проговорил подполковник, — стране угля, хоть мелкого, но до… — Он выругался матом.
— А кто мне оплатит порушенное имущество?
— Господин Бейлис. Из денег, отпускаемых им на благотворительность.
Одну руку Жвачка держал за спиной. Подполковник подумал: «Уж не пистолет ли?» Лицо у него потемнело: он понял, что если этот дурак выдернет руку с пистолетом, то подполковник уже ничего не успеет сделать, его ребята пристрелят Жвачку. Он успел лишь пробормотать глухо, угрюмо: «Не стрелять!» — как Жвачка выдернул руку из-за спины.
В руке у него действительно был зажат пистолет. Марка незнакомая, что-то среднее между «ТТ» и наганом.
— Псыть! — сказал Жвачка и нажал на курок.
Из дула пистолета тоненькой сильной струйкой выплеснулась вода.
Пистолет был водяной.
За спиной подполковника щелкнуло сразу несколько взводимых курков.
— Тихо! — проговорил подполковник и предупреждающе поднял руку. Потом неторопливым, но ловким движением вытащил пистолет из пальцев Жвачки. — А ты, парень, в голове мозгов совсем не имеешь, — сказал подполковник, — ведь тебя могли застрелить. У нас же в инструкции это записано. — Подполковник швырнул водяной пистолет на пол, повернулся к сотрудникам, стоявшим на лестничной площадке, впереди стоял «молотобоец» со своим грозным оружием: — Входите, ребята, приступайте к работе.
— Значит, будете меня потрошить? — обескураженно пробормотал Жвачка. Он одновременно и понимал, и не понимал, что происходит, реакция его была запоздалой, пьяное лицо обвисло, сделалось угрюмым и в то же время бессмысленным. Он потянулся к водяному пистолету, лежавшему на полу, но подполковник ловким ударом ноги отбил его. Предупредил:
— Хватит баловаться!
Жвачка сник.
72
Хозяин сидел в своем огромном кабинете за гигантским столом. Ноги на американский манер положил на стол, но поскольку он был русским по происхождению, а не американцем и помнил свое прошлое: небольшую квартиру в хрущевском доме, где провел свою молодость, помнил окрики матери: «Не сори на пол, охломон!» — а когда у него из кармана случайно вываливалась бумажка и падала под ноги, она вообще могла отвесить подзатыльник; еще хуже было, если он оставлял в квартире грязь, — то сейчас под ботинки себе Хозяин заботливо подложил пару листов хорошей белой бумаги — стол будет чист.