Перед ним стояла стеклянная литровая банка, закупоренная обычной полиэтиленовой крышкой, какие найдешь в любом доме, на любой кухне. В крышке было пробито несколько аккуратных круглых дырок, чтобы проходил воздух.
В банке летала, билась крыльями о края и не понимала, почему не может вылететь, большая бабочка с фиолетовыми и желтыми «глазами» на изящно вырезанных, хорошо прорисованных лепестках крыльев. Хозяин смотрел на бабочку и задумчиво теребил пальцами нижнюю губу.
Когда в кабинет вошел Феня, Хозяин ткнул в бабочку пальцем, детское любопытство, написанное на его лице, сменилось чем-то легким, завистливым:
— А красива все-таки, зараза… А, Феня? Феня вгляделся в банку, расплылся в улыбке:
— Вы белый человек, Хозяин, — сказал он.
— Почему белый, а не, скажем, розовый? У человека же розовая кожа.
— Ну… Так принято говорить. Белый, черный, желтый…
— Как флаг ООН. — Хозяин хмыкнул и переставил банку на новое место, чтобы замершая бабочка ожила. — По цвету кожи.
— Флаг ООН — голубой.
— Не люблю голубой цвет. В ООН сидят дураки, коли не знают, что это такое. Я бы давным-давно поменял флаг ООН на бело-черно-желтый.
Бабочка запоздало взмахнула крыльями и вновь попыталась взлететь, ударилась о прозрачную сферу, хлопнулась вниз на дно, спохватилась — сделала это как-то по-женски торопливо — и вновь взлетела.
— Давно уже замечено, что белые люди любят смотреть на горящие дрова и бегущую воду. Могут любоваться на это часами. А теперь я увидел, что у белого человека есть третье любимое занятие…
— Дурак ты, Феня! — благодушно заметил Хозяин. В речь Фени он не вслушивался, поэтому среагировал не на слова, среагировал на льстивую интонацию в фенином голосе.
— Так точно! — поспешно отозвался Феня.
— А с другой стороны, может, и не дурак, — задумчиво произнес Хозяин.
— И это есть, — сказал Феня. — Зачем вызывали, Хозяин?
— Из людишек наших, из тех, кто хлопнул Влада, на воле кто-нибудь есть?
— Нету. Все сидят. Все упрятаны, упакованы, все находятся в безопасности.
— Никто слабину не даст? Или, чтобы беспокойства не было… может быть, их лучше… того? — Хозяин провел себя пальцем по горлу. — А? — Хозяин не выдержал, поднялся в кресле и возмущенно произнес: — Надо же, летать не хочет, падла! Ожирела совсем! — Поднял глаза, посмотрел в упор на Феню. — Что скажешь?
— По поводу этого воздушного создания? — Феня повел подбородком в сторону банки с замершей бабочкой. — Или по поводу братанов?
— По поводу любимых хануриков наших. — Хозяин усмехнулся: — Братанов!
— Жалко, если их… — Феня повторил жест Хозяина, провел себя пальцем по горлу. — Не надо бы!
— А слабину не дадут?
— Не должны.
— Слово даешь? Гарантируешь? — Взгляд Хозяина сделался холодным, колючим.
— Гарантирую, — помедлив, ответил Феня. — Даю слово. Ребята не подведут.
— Ладно, пусть пока живут. — Хозяин вновь встряхнул банку с бабочкой, та, похоже, уже собиралась засыпать. Взмахнула крыльями запоздало и вновь увяла. — Вот так и мы! — сказал Хозяин. Вздохнул. — По Москве идут обыски. Здорово тряхнули Бейлиса, кое-что нашли. Тряхнули Жвачку, ничего не нашли. Тряхнули Лисовского. — Хозяин медленно поводил челюстью из стороны в сторону, снова вздохнул. — В Генпрокуратуре расследованием занимается какой-то Трибой… Еврей, что ли?
— Фамилия не еврейская.
— Они все не еврейцы, а красноармейцы… Так про себя говорят. Но когда дело доходит до проверки, то оказывается, что они не красноармейцы, а все-таки — еврейцы. Цепкий уж больно этот Трибой.
— Может быть, его малость припугнуть? Звонком по телефону.
— Не мешало бы. — Хозяин вновь встряхнул банку с застывшей в ней бабочкой. Бабочка взмахнула крыльями и осталась сидеть на дне банки. — А если ее сахаром покормить? — вопросительно произнес Хозяин, ни к кому не обращаясь, — Феня, с которым он только что беседовал, уже перестал для него существовать.
Феня это понял и поспешил исчезнуть: надо было заниматься делом — припугнуть «важняка из Генеральной прокуратуры по фамилии Трибой.
73
«Вновь пришлось пообщаться с семьей президента, — в неформальной, как принято сейчас говорить, обстановке, — записал в своем дневнике Вельский. — На пятидесятилетии Джулии — жены Сергея Миронова, главного врача президента, по-старому — начальника Четвертого управления Минздрава. Должность эта приметная, врачи, занимавшие ее, как правило, были высококлассными специалистами, хотя, если копнуть чуть пониже, на уровень, скажем, больничного этажа, то там насчет врачей говорят: «Кому как повезет!» Повезет — попадешь к хорошему врачу, выживешь, не повезет… Впрочем, не буду брюзжать, пусть это делают другие. Юбилей отмечали в загородном ресторане, среди дивной природы. Впрочем, местам этим далеко до тех, что имеются на Урале. А то, что есть на Урале, может быть только на Урале и больше нигде. И простому человеку может только сниться…
Президент много пил, мало ел, был по обыкновению шумен, а потом, при очередной смене блюд куда-то исчез, словно его вынесли из зала вместе с посудой.
Сразу стало тише. Несколько раз я ловил на себе настороженный взгляд жены президента, еще чаще — взгляды его младшей дочери. Было видно, что Татьяна хочет что-то спросить, но не решается. Явно, это связано с фигурантами по делу об убийстве Влада. Еда в ресторане, конечно, умопомрачительная — повара расстарались, наворотили тут такого… естественно ради президента.
В окружении его (я имею в виду окружение президента) появляются все новые и новые люди, большинство из них, как я понимаю, с сомнительной репутацией. Ведь если глаз наметан, человека нечестного отличить несложно, было бы только желание. Какие-то банкиры, которых едва ли не каждый день полощет печать, обвиняя в воровстве, а им хоть бы хны, они этих укусов даже не замечают, журналисты, готовые облизать задницу кому хочешь, лишь бы за это заплатили, некие ловкие молодые люди, сально посматривающие на дочерей президента, военные с генеральскими звездами на погонах и испитыми лицами — собутыльники…
Большинство из них отсеется, но часть обязательно останется и присосется к президентскому телу, и тогда нарисуется такой монстр, такой гигант, что всем правоохранительным органам вместе взятым с ним вряд ли удастся справиться. Называются такие мутанты Семьей.
Не хочется, чтобы в России родилась такая Семья, а президент наш стал «Крестным отцом». Над ним ведь и так многие смеются, а будут смеяться еще больше! Впрочем, не только смеяться, но и плакать. Для народа такой «Крестный отец» — большое горе».
74
Совещания со следственной группой, занимающейся расследованием убийства Влада, Вельский проводил регулярно. Можно было докладывать президенту, можно было уже провести несколько арестов, но для этого нужно получить «добро» президента — иначе никак, иначе окружение съест Вельского.
Начала сильно мешать младшая дочь президента. Ум у нее цепкий, натура мстительная, глаз ничего не пропускал… Вельский понимал, что однажды ему обязательно придется столкнуться с ней на узкой дорожке, и тогда она постарается уничтожить его.
Президент неожиданно пригласил Вельского в Кремль. Вельский приехал, а на президентском этаже — не протолкнуться от телевизионной аппаратуры, светло, как будто над Кремлем повисло солнце, растворилось в здешних помещениях.
Президент сидел в своем кабинете хмурый, сосредоточенный, с грозно выпяченной нижней губой, трезвый. Увидев Вельского, он крупной дугой выгнул одну бровь, указал на место за маленьким столиком. Спросил гордо:
— Ну доложите-ка нам, генеральный прокурор, какие дела вы расследуете? И вообще, как все обстоит… понимаешь…
Вельский был готов отвечать на этот вопрос в любом состоянии, даже во сне — слишком уже все глубоко въелось в кровь, в мышцы, в кости — и о деле об убийстве Димы Холодова, и о деле об убийстве Влада…
После вопроса президента операторы нацелили свои камеры на лицо генерального прокурора. Стало тихо. Тихо и жарко.
Вельский спокойно отодвинул от себя папку и, глядя прямо в глаза президенту, доложил, какие дела Генеральная прокуратура считает сейчас главными для себя и как по ним идет расследование.
Президент с хмурым видом кивал: так, так, так…
— Доложите об этом подробнее, — приказал он.
Но едва Вельский начал докладывать, как пресс-секретарь объявил о конце протокольной съемки — то, что должно происходить дальше, выходило за рамки протокола и считалось обычным делом Кремля.
Операторы задом, кланяясь, будто в буддистском храме, выволокли из кабинета тяжелую аппаратуру, пресс-секретарь притворил за ними дверь. Вельский раскрыл папку, чтобы на основании справок, документально подтвержденных фактов доложить президенту о расследовании, но тот предупреждающе поднял руку:
— Не надо, не сейчас… Потом.
Лицо у него обвисло, взгляд потерял твердость, он сделался совсем иным человеком — с очень маленькими желаниями и такими же маленькими возможностями. У Вельского вновь в мозгу всплыло нехорошее слово «семья». Есть слово «семья» хорошее, а есть слово «семья» нехорошее.
Как понял Вельский, президента совсем не интересовало, как идет расследование громких уголовных дел, о которых он только что спрашивал. Съемка была сделана лишь для того, чтобы вечером люди на своих телеэкранах увидели, что президент интересуется, как у нас в стране борются с преступностью. И вообще, президент жив, здоров, очень энергичен и не делает неадекватных, как принято сейчас говорить, заявлений… Очень аккуратное и непонятное это слово «неадекватный». Неадекватный чему? Заявлениям Коля или Маргарет Тэтчер? Или бормотанью пьяного сантехника дяди Пети, живущего в старом ельцинском доме? ‘Или чему-то еще? Неадекватный, и все тут. Появилось много новых дурных словечек, замусоривших русский язык, и как их выгрести оттуда, никто не знает.
В общем, президент жив, здоров, энергичен, часто и подолгу работает с документами…