Леонова,б. раньше в Риге, где вышла замуж с парт. тов. Леоновым — кретином и калекой.
Обратить на нее внимание — из Риги по подозрению она была отослана (муж откомандирован)»{1214}.
Дзержинский внимательно следил за работой общественных организаций, которые могли быть связаны с зарубежными спецслужбами. 16 августа 1921 г. он писал Менжинскому о «Союзе эсперантов-коммунистов» — «Сегодня Оргбюро решило их ликвидировать, но выяснилось, что это была самозваная организация, идеальная для постановки против нас шпионажа. У них отделы и связь с заграницей — в Ревеле, Праге и др. городах. Необходимо поручить Артузову и Могилевскому заняться ими. Надо снестись с Соловьевым и Залуцким»{1215}. 18 июня 1926 г. председатель ОГПУ обратился к Мессингу с запиской: «Для меня, безусловно, ясно, что в Комитете по делам изобретателей нечисто ни на счет денег, ни на счет сношений с заграницей. Между тем никак нельзя к ним подойти. Нет ли у Вас материалов и каково Ваше мнение? Все, что у Вас есть по этому комитету, пришлите Герсону, которому я поручил заняться этим делом»{1216}.
Органы безопасности приняли меры к тому, чтобы периодическая печать не была источником информации для противника.26 апреля 1923 г. И.С. Уншлихт обратил внимание органов ГПУ на появление в ряде журналов и газет статей о военной промышленности с указанием адресов заводов, числа рабочих, производственных программ и других сведений, представлявших военную тайну. ГПУ довело до губотделов список 69 предприятий военной промышленности, и чекистам было вменено в обязанность не пропускать о них сведения в печать{1217}.
В параграфе 26 перечня сведений, не подлежавших оглашению, утвержденном зампредом РВСР М.В. Фрунзе 14 апреля 1924 г., были указаны и «сведения, прямо или косвенно относящиеся к оперативной работе органов ОГПУ». Еще раз было подчеркнуто, что публикация фактов, хотя бы и косвенно относящихся к работе ОГПУ, разрешается только с ведома ОГПУ и ПП ОГПУ. С 17 августа 1925 г. Президиум ВЦИК запретил посылку секретных печатных материалов в Центральную книжную палату, предложив направлять таковую в местные органы ОГПУ{1218}.
В документах, принятых 1917–1926 гг., особо подчеркивалось, что необходимо и в самих органах безопасности «строго следить за исполнением всех положений о сохранности секретных сведений, шифров и секретной переписки. Всех, не умеющих соблюдать конспирацию, привлекать к ответственности и подвергать строгим наказаниям вплоть до лишения права работать в ВЧК. Болтунов и неуместно интересующихся секретами, удалять из органов ВЧК». Необходимо понять и учесть, говорил Дзержинский в те дни, что «государство воплощается в людях, а сплошь и рядом в советских учреждениях на трех-четырех сознательных коммунистов приходятся сотни буржуазных служащих, пропитанных капиталистической психологией…»{1219}.
Руководство ГПУ снова обратило внимание своих сотрудников на сохранность и пересылку секретных документов, в первую очередь, приказов, циркуляров, шифров и других материалов по вопросам оперативной деятельности. Так, 27 октября 1922 г. ГПУ отметило, что «хранение и учет приказов во многих местных органах поставлены крайне небрежно»{1220}. Это было необходимо, потому что участились случаи, когда чекистские документы становились достоянием иностранных разведок и эмигрантских центров. Утрата секретных документов и шифров вела к раскрытию специфических методов работы органов безопасности.
Но подчас пропадали не только документы. Достоянием противника становились даже святая святых — шифры. У после Гражданской войны выяснилось, «что раскрытие шифров было детской игрой для польских специалистов», поскольку в «Красной Армии в тот период еще применялись кодовые таблицы, сохранившиеся со времен империалистической войны», имевшиеся, конечно, и у поляков{1221}.
В 1921 г. Дзержинский поручил Уншлихту «издать приказ, чтобы Шифровальный отдел шифрованные телеграммы посылал в одном экземпляре только адресату, оставляя у себя в разносной книге отметки: номер телеграммы, число, откуда и от кого, кому и ясную расписку получателя. Размножение таких телеграмм должно быть урегулировано особыми правилами, проект которых было поручено разработать Спецотделу{1222}.
31 марта 1921 г. своим приказом Дзержинский объявил «для строгого и неуклонного исполнения», что «секретные бумаги, доклады, следственные дела, информационные бюллетени, оперативные сводки, дислокации и вообще все пакеты с надписью «совершенно секретно» посылать только курьерами, а не почтой, ввиду возможности пропажи их»{1223}.
Некоторые губЧК (губотделы ГПУ) издавали свои газеты и журналы, где помещали материалы о структуре чекистского аппарата и методах его работы. Это вело к отступлению от общих правил конспирации. 16 марта 1923 г. распоряжением Уншлихта и приказом ГПУ от 23 мая 1923 г. всем губотделам ГПУ было запрещено без санкции ГПУ печатать документы, доклады, брошюры и отчеты с описанием методов работы, давать какие-либо сведения для печатных изданий. Это право было предоставлено центральному аппарату. С 3 апреля 1926 г. ни одно печатное произведение о чекистах не издавалось без разрешения зампреда ОГПУ Г.Г. Ягоды{1224}.
Принцип конспирации нередко нарушался и уволенными сотрудниками, занимавшимися литературной деятельностью. Поэтому были приняты меры к запрету ими публикаций о работе органов безопасности, кроме статей «общего характера»{1225}. С 20 августа 1925 г. приказом ОГПУ все чекисты при увольнении были обязаны давать подписку о том, что при занятии литературной или сценической деятельностью, прямым или косвенным путем не будут разглашать в печати, при чтении лекций, написании сценариев и т. п. сведений об агентурно-оперативной работе органов ВЧК-ОГПУ.
Подписка давалась по определенной форме и обязывала бывших чекистов согласиться на цензуру своих произведений: «Я, нижеподписавшийся… даю настоящую подписку в том, что, если по увольнению из органов ОГПУ буду заниматься литературной или сценической деятельностью, то обязуюсь ни в коем случае не разглашать прямым или даже косвенным путем в печати (периодической или непериодической), сценической деятельности, литературных и т. п. диспутах, лекциях и отдельных выступлениях сведений об агентурно-оперативной работе ВЧК и ОГПУ, как в прошлом, так и в настоящем, а в тех случаях, когда вышеуказанные произведения уже имеются в виде рукописей, подготовленных к изданию — не продавать издательству или не выпускать автор(ским) изданием без согласия на то соответствующих органов ОГПУ, для чего их предварительно передавать последним на просмотр»{1226}.
Несмотря на грозные приказы и другие принимаемые меры случаи нарушения сотрудниками конспирации были не единичными. В середине апреля 1917 г. по рапорту заведующей отделом по борьбе с контрреволюцией МЧК Н. А. Рославец на имя Ф.Э. Дзержинского о хищении из отдела текста с ценными бумагами, находившимися в незапертом шкафу у следователя Тер-Каспаряна, председатель ВЧК распорядился подвергнуть следователя аресту на месяц с исполнением обязанностей»{1227}.
17 июня 1922 г. у фельдегеря ГПУ Маттисона была похищена секретная почта. 10 июля 1922 г. Дзержинский поручил В.Л. Герсону сообщать о том, «как наказан фельдъегерь (его фамилия), у которого пропала почта, удален ли он, установлено ли за ним наблюдение. Какие меры приняты против повторения таких случаев? Что дало расследование здесь и в Ростове? Кто ведет это следствие здесь и в Ростове? Может ли быть подозрение, что фельдъегерь был подкуплен? Необходимо обдумать средства предупреждения таких случаев с особо секретными пакетами. Может быть, посылать в таком случае двоих. Прошу сделать письменный доклад для доклада в ЦК»{1228}.
Похищенные пакеты были найдены. Фельдкорпус принял дополнительные меры для обеспечения надежной охраны секретной корреспонденции.
Важнейшей задачей органов безопасности в годы нэпа было пресечение деятельности спецслужб противника на границе и в приграничных районах страны.
В годы Гражданской войны немало было желающих выехать за рубеж. Но органы ВЧК пресекали эти попытка. 30 июня 1918. на Ярославском вокзале были задержаны И. В. Вох, И.М. Нагавецкого, С.К. Жубра,М. Золотницкого и Г.В. Петросяка, которые хотели выехать во Францию на Западный фронт за исключением Петросяка, провожавшего своего товарища — Закржевского.
26 сентября 1918 г. Ф.Дзержинский и Э.Прухняк подписали заключение, в котором было указано, что Закржевский, «проживая в Москве, как человек не безграмотный, знал по газетам отношение французской миссии к нашим внутренним делам и несмотря на это, считал возможным войти в связь с нею. Закржевский не может быть рассматриваем как человек несознательный, втянутый в дело другим лицом.
Предлагаю направить его в концентрационный лагерь как французского военнопленного».