По линии ОГПУ: в связи с внутренним и международным положением, а также с сокращением нашей сметы ОГПУ будет переживать сейчас очень трудное время и вместе с тем политическое значение ее работ и ее ответственность неимоверно возрастут. Необходимо мое присутствие как для обеспечения полной связи с ЦК, так и для самой работы ОГПУ и для наиболее безболезненного сжатия его аппарата, что по моей инициативе ныне проводится (уничтожение штабов войск ГПУ, отсечение и уничтожение хоз. предприятий, которыми мы за мирное время обросли).
В такой критический момент покидать мне Москву и работу было бы преступно.
По линии партийной: в связи с неликвидированным еще вопросом о «Рабочей группе» уезжать мне тоже на следует, ибо могу понадобиться.
Точно так же по вопросам ножниц, сжатия аппаратов я мог бы быть полезным.
Все эти вопросы в связи с международной ситуацией требуют величайшего темпа и напряжения всех партсил. Уходить в отпуск мне сейчас и психологически было бы очень трудно, и отпуск не дал бы мне того, что требуется от отпуска, тем более что здоровье мое требует не отпуска, а некоторого сокращения часов ежедневной работы, на что и испрашиваю согласия.
Ввиду этого, прошу снять с обсуждения вопрос о моем отпуске»{2164}.
Вот телеграмма Дзержинского в Политбюро ЦК РКП(б) от 18 июня в 20 часов 25 минут с просьбой дать ему отпуск на 5 дней с 22 июня «для подготовки к докладу о ВСНХ». Отпуск для подготовки к докладу(!). Политбюро удовлетворил эту просьбу на следующий день{2165}.
Характерной чертой Дзержинского была забота о бережном расходовании государственных средств, отсутствие всяких излишеств, экономия на всем не только потому, что ведомство безопасности «не производящее, а потребляющее», но и потому, что иначе поступать нельзя было в разоренной стране, когда на счету была каждая копейка. Поэтому не случайно соблюдение режима экономии было одной из важнейших задач всех структур органов ВЧК — ОГПУ.
Когда мы обращаемся к образам наиболее авторитетных руководителей ведомства безопасности, то есть к Ф. Э. Дзержинскому и Ю. В. Андропову, то видим многое, что объединяло их: оба были государственниками; оба общественные интересы всегда ставили выше личных; никто не мог упрекнуть их в использовании власти для личного обогащения или извлечения каких-либо выгод. Ф. Э. Дзержинский, введя строгую отчетность за расходованием бюджетных средств, переживал за каждую народную копейку, приход Ю. В. Андропова к власти «положил конец не только обильным пиршествам в Кремле, набегам разного рода руководителей высокого ранга на охотничьи угодья и заповедники по всей стране, подаркам начальству в десятки и сотни тысяч рублей… Были напуганы и владельцы роскошных дач…»{2166}.
И во всем этом был высокий нравственный смысл. Сегодня большая часть государственных предприятий перешла в частные руки, но жизнь для рядового россиянина, будь-то рабочий, крестьянин или служащий, не стала лучше. Несмотря на некоторые перемены в обществе за последние два года, все же ведущей и главной силой в стране остается чиновничество и крайне небольшой слой «олигархов», которые очень слабо связаны с тем, что принято называть реальным производством или национальным капиталом. «Наблюдая, как растут подобно грибам роскошные виллы и настоящие дворцы, принадлежащие не только банкирам, но также главным бухгалтерам, таможенным начальникам и спиртовым королям, недавним директорам совхозов и мясокомбинатов, овощных баз и рынков, руководителям пенсионных фондов и налоговых ведомств, генералам обнищавшей армии, главам спортивных федераций и главарям криминальных группировок, даже начальникам статистических управлений, самый обычный российский обыватель начинает нередко вспоминать о временах Андропова не с осуждением, а с ностальгией»{2167}. Он видит, что на глазах всех правоохранительных органов, в том числе и спецслужб, воруют миллионы и миллиарды долларов и рублей, СМИ открыто их называют, приводят конкретные факты (что стало бы немедленно началом разбирательства не только в ВЧК — ОГПУ), но мер не принимается. Значит, если воров почему-то не судят и не сажают в тюрьмы, кому-то выгодно под прикрытием чужого воровства скрыть свои махинации и масштабы хищений того, что создано трудом многих поколений.
В этих условиях трудно говорить об авторитете власти и о построении правового, тем более социального государства.
Опыт советского периода четко показал, что чем активнее руководители борются с преступностью в сфере экономики, тем выше у них авторитет среди населения и обеспечена повседневная поддержка со стороны работающего человека и тем большую ненависть испытывают к ней всякого рода преступники и проходимцы. Слова Владимира Маяковского — делать жизнь с товарища Дзержинского — не фраза, а насущный совет, как вести себя сегодня, когда более трети населения России живет ниже прожиточного уровня. И это на фоне жирующей и богатеющей буржуазии, которая все наглее ведет себя, выставляя напоказ богатства и изощряясь в их расходовании. Вероятно, правительство не знает, что «в этой стране» оно готовит социальный взрыв, который трудно будет сравнить со многими революциями.
Дзержинский учил соратников скромности, ограничению своих потребностей, исходя из реального положения дел в стране.
Вот как описывает очевидец кабинет председателя ВЧК на Лубянке: «Зайдя в кабинет Дзержинского, мы нашли его согнувшимся над бумагами. На столе перед ним полупустой стакан чаю, небольшой кусочек черного хлеба. В кабинете холодно. Часть кабинета отгорожена ширмой. За ней кровать, покрытая солдатским одеялом. Поверх одеяла накинута шинель. По всему было видно, что Феликс Эдмундович как следует не спит, разве только приляжет ненадолго, не раздеваясь, и снова за работу».
31 декабря 1920 г. Дзержинский распорядился убрать изо всех служебных помещений ВЧК излишнюю мебель и другие предметы обстановки{2168}. Несколько ранее, 5 декабря, он отдал распоряжение о снятии во всех подведомственных помещениях его портретов, оставив «только групповые снимки», потому что «неприлично это»{2169} В 1923 г., когда Дзержинскому стало известно, что его портреты «являются „украшением“ разных лавок, пивных, чайных, палаток и т. п. Центрального Трубного рынка и красуются почти во всех домах Цветного бульвара (центра разврата и притонов Москвы», он провел специальное расследование и выяснил, что каждый портрет навязывается торговцам управляющими домами и участковыми милиционерами по цене за 2 рубля золотом, при этом деньги за портреты они получали без расписок и квитанций. «Это доказывает, — писал председатель ОГПУ 28 ноября 1923 г. в ЦКК РКП(б) В. В. Куйбышеву, — насколько неблагополучно в московской милиции, которая занимается непристойным навязыванием портретов сов. работников как источником своего питания»{2170}.
В стране, где народ голодал и нищенствовал, остро ощущалась нехватка продуктов и товаров, а на счету у государства была каждая копейка, Дзержинский считал непозволительной роскошью затраты на обслуживание нарождавшейся советской номенклатуры. 31 августа 1922 г. он писал Кацнельсону: «Машины по Москве гоняют так, как будто бы мы богатейший народ с колоссальной промышленностью. Это растрачивается народное достояние. Откуда столько средств на шоферов, резину, бензин? В провинции же колоссальный недостаток средств передвижения. Между тем трамваи у нас ходят отлично, а тех, кто работает без ограничения времени, очень мало, т. е. количество лиц, которые должны пользоваться машинами, ограничено». Он предложил начальнику ЭКУ ГПУ изучить проблему и привлечь к этой работе А. Я. Беленького, П. П Рубинштейна, Ф. Д. Медведя и других. — «Обследованию этому я придаю большое значение»{2171}.
24 марта 1924 г. он писал Ягоде: «По городу ездят автомобили, купленные за границей. Нельзя ли бы было расследовать, сколько и кем и во сколько это нам обошлось и кто дал на эту покупку разрешение. Полагаю, что такие дела надо быстро расследовать для передачи или в Контр[ольную] комиссию или в трибунал. Между прочим, и Коминтерн имеет заграничную машину. Ездит на ней Мирович (со слов Мархлевского»{2172}.
Еще 9 апреля 1923 г. Дзержинский в записке Уншлихту и остальным членам Коллегии ГПУ предложил «упразднить персональные машины, в том числе и мою. Я слышал, что у нас 11 персон. машин. Если есть одна персональная, то будет всегда и больше. Надо упразднить это, а пользование машинами сократить максимально, заменяя, где возможно, лошадьми. Прошу обсудить и принять меры… Наше [Республики] финансовое положение катастрофично и надо проявить скупость во всем. Мелочи в совокупности вырастают в колоссальные цифры»{2173}. 23 сентября 1924 г. он писал Ягоде: «Экономия во всем — в том числе и в выписывании газет должна быть обязательной и для ОГПУ. Прошу представить мне данные, сколько газет мы выписываем и сколько это в месяц стоит, а также проект сокращения с l-го Х. Многие, в том числе и я, можем выписывать за собствен. cpeдства»{2174}.
В сентябре 1925 г. Дзержинский представил в финансовую часть ОГПУ расходную ведомость за время отпуска (16–28 августа), в которой отчитался за каждый рубль, потраченный за время отдыха (существовало тогда такое правило). Вот выдержки из этого документа: