Все лица, подавшие такое заявление, найдут полную защиту от шантажистов, будут немедленно выслушаны, и будут приняты самые решительные меры для привлечения виновных к строгой ответственности и удовлетворения пострадавших.
Только при этих условиях ВЧК может гарантировать родственников и знакомых от шантажа и вымогательства со стороны темных личностей, действующих от имени Всероссийской Чрезвычайной комиссии»{242}.
24 ноября 1920 г. Ф.Э. Дзержинский подписал приказ о тщательной проверке все обстоятельств дела лиц, привлекаемых к ответственности. Он отметил, что в органы ВЧК на местах поступает много заявлений и указаний на незаконные и преступные деяния того или другого ответственного партийного или беспартийного советского работника, как и вообще граждан, с просьбой возбудить против него дело и привлечь к ответственности. Часто авторами подобных заявлений являются лица, не заслуживающие никакого доверия, а мотивами подачи заявлений — сведение личных счетов, желание дискредитировать того или другого сотрудника, а иногда и убрать его с дороги ради своей личной карьеры. Часто даже подписанные заявления являются анонимными или с подложными фамилиями; в таких случаях необходимо найти самих заявителей, «тем более, что подложные заявления часто носят чисто белогвардейский характер».
«Вызов на допрос ответственных сотрудников или задания агентам по выяснению материалов, указанных в заявлении, тем или другим путем получают огласку, и на этом основании начинаются разговоры — сплетни, преувеличенные толки, весьма вредно отзывающиеся и нервирующие тех, к кому они относятся. Необходимо оберегать честь и доброе имя ответственных партийных и советских работников, а поэтому недопустимо, когда возникают о ком-либо сомнения, называть их имена при допросе свидетелей, если нет прямого обвинителя, который берет на себя всю ответственность за свое обвинение. В случаях, когда возникает против кого-либо только подозрение, необходимо проверить его основательность с таким расчетом, чтобы сама проверка не запачкала имени работника».
Во избежание безосновательного дискредитирования сотрудников советских учреждений и граждан при самом расследовании якобы совершенных ими преступлений, а также, чтобы не дать основания толкам о безнаказанности ответственных сотрудников, Дзержинский приказал:
«1. Всякое заявление, поступившее в органы ВЧК, о преступной деятельности советских работников и вообще граждан, должно быть внимательно просмотрено и сохранено в строжайшем секрете.
2. Лиц, подавшее заявление, основательно обследовать, и, если возбуждать дело, то только в том случае, если подавший заявление заслуживает доверия, заявление его не является клеветой и податель его может быть вполне ответственен за свое заявление.
3. Если после такого расследования заявление окажется ложным, основанным на сведении личных счетов и т. п., привлечь заявителя к ответственности по обвинению в ложном доносе и дискредитировании Советской власти.
4. О всех материалах, поступивших в органы ВЧК, порочащих советских или партийных работников, сейчас же сообщать председателю исполкома, парткома или других советских н партийных органов по принадлежности, и в дальнейшем свои действия согласовать с этими товарищами…»{243}.
Ведение наиболее важных дел было на контроле у председателя ВЧК. 30 декабря 1920 г. он направил телеграмму в Тулу А.И. Каулю, чтобы были прекращены всякие допросы Сундукова и, как только позволит его здоровье, прислать его немедленно в Москву. Было также предложено не выносить приговоров по делам левых эсеров максималистов и анархистов и в исполнение не приводить, а все дела, законченные следствием, направлять в Москву ВЧК со своим заключением, оставляя арестованных в Туле до особого распоряжения{244}.
Поскольку в конце 1920 г. Бутырская тюрьма была переполнена арестованными по различным делам, Дзержинского дал указание всем уполномоченным СО ВЧК, ТО ВЧК и начальникам специальных отделений ОО ВЧК в конце 1920 г. в 3-х дневный срок «пересмотреть все дела, как находящиеся в следственной разработке, так и дела осужденных, на предмет изменения меры пресечения в отношении арестованных. Дела на арестованных, предназначаемых к освобождению, немедленно докладывать начальникам соответствующих отделов на предмет рассмотрения и утверждения заключений. В отношении арестованных, к коим не может быть изменена мера пресечения, выяснить возможность их перевода в тюрьмы по месту рождения. Переводы в Бутырскую тюрьму с сего числа прекратить. Учетно-Регистрационному отделению впредь до особого распоряжения политических заключенных направлять в Лефортовскую тюрьму, прочих — в Таганскую тюрьму.
Начальникам отделов впредь вменяется в обязанность на сношениях в учетн. — регистрац. отделении о тех или иных передвижениях арестованных указывать, в какую тюрьму арестованный должен быть направлен»{245}.
Дзержинский непримиримо относился к отступлениям следователей от требований советских законов и нормативных актов. 21 марта 1921 г. он предложил ответственному сотруднику ВЧК Т.П. Самсонову по делу А.А. Ховрина «призвать следователя к порядку за искажение слов арестованного». Ховрин будто-то бы сказал, что он не только эсер, но что работал и будет работать по заданию этой партии. Но арестованный передал, что он этого не говорил, — «я ему, безусловно, верю.
Прошу призвать следователя к порядку за искажение слов арестованного и прошу дать не о нем отзыв. Что касается Ховрина, то прошу без моего ведома его не арестовывать, прошу об этом сообщить и МЧК»{246}.
Приказом Дзержинского 14 мая 1921 г. всем следователям и уполномоченным было вменено «к неуклонному руководству»:
«1. Каждый гражданин, содержащийся под стражей, должен был допрошен с предъявлением ему обвинения в письменном форме не позднее 48 часов с момента взятия его под стражу.
2. Следствие…должно быть окончено не позднее месячного срока с момента начала следствия;
3. В случае невозможности…в установленный срок мотивированное постановление на предмет продления срока следователем должен быть внесен на утверждение ближайшего судебного заседания Президиума ВЧК».
Дзержинский требовал от сотрудников точного знания всех обстоятельств дела. Характерны вопросы председателя ОГПУ А. Андреевой, Г.Г. Ягоде и В.Д. Фельдману 29 июля 1924 г. по делу рабочего Москалева, умершего в тюрьме:
«1) Какие доказательства, хотя бы и косвенные, что Москалев был меньшевиком в прошлом и настоящем и что принимал участие в распространении листовок. В деле, присланном мне о Москалеве, совершенно голословно говорится в одном месте «меньшевик», а в другом «бывший меньшевик». О распространении нет ни слова. Проверено ли агентурное голословное утверждение?
2) Запрошена ли была ячейка до ареста и после ареста? Если да, то почему в деле нет следов?
3) Испрашивали ли Вы разрешение на арест рабочего и у кого? И вообще какие у нас в настоящее время меры и формальности для ареста рабочего?
4) Почему дело Москалева, хотя он настойчиво утверждал, что не виноват, так долго у Вас тянулось?
5) Т. Ягода говорил мне, что Москалев должен быть скоро освобожден. В таком случае, какой смысл был его держать?
Поручаю т. Фельдману расследовать правильность и обоснованность ареста Москалева, его 1,5 месячное содержание, выяснить, кто именно вел дело, почему не обратил внимание на необоснованность, почему не ускорил проверку по отношению к рабочему. Прошу т. Фельдмана проверить, какие существуют указания о порядке ареста рабочего и порядке ведения их дел, и выработать меры, обязующие величайшую осторожность в арестах и величайшую внимательность при ведении самого дела. Москалев был допрошен один только раз. Свидетельских показаний о нем в деле нет. Видно, для следователя нет различия, сидит у него рабочий или белый офицер.
О результатах доложите.
Такие случаи, как с Москалевым, готовят гибель ОГПУ как органу рабочей диктатуры»{247}.
Важное значение председателем ВЧК-ОГПУ придавалось взаимоотношениям органов безопасности и парткомов при ведении следственных дел. Необходимо отметить, что парторганы оказывали воздействие на работу следователей. Поэтому центральные и местные комитеты вынуждены были разъяснять недопустимость этого, потому что коммунисты-преступники уходили от ответственности. 22 февраля 1922 г. в «Известиях ЦК РКП (б)» было опубликовано решение ЦК РКП (б) по этому вопросу: «В случае же, если совершенный проступок члена РКП является не только нарушением партийной дисциплины и невыполнением партийных решений, но и одновременно нарушением законов Советской власти… — таковой должен привлекаться к ответственности помимо наложения партийного взыскания на общих основаниях через судебные и административные органы советской власти»{248}.
Насколько тщательно Дзержинский знакомился с работой следователей свидетельствуют его многочисленные пометки после 31 июля 1922 г. на заключении следователя Грункина по делу К.А. Рончевского: «Ну и заключение. Шедевр. Все это чепуха. Отто знаю — это маньяк. Докладывал мне, что Урицкого убили евреи (Подчеркивания и выделение в тексте Ф.Э.Дзержинского — Авт.). Надо проверить, кто это составитель этого доклада». Обратимся к самому документу: «Заключение по делу № 12376: «1922 года, июля, 11 дня я, врид пом. нач. След. Отдела ГПУ Грункин, рассмотрев законченное дело по обвинению Рончевского Константина Алексеевича, В чем? Вот так дело, наводящее на мысль нашел Рончевский Константин Алексеевич, 27 лет, сын морского врача, тайного советника, в старой армии был прапорщиком понтонного батальона, обучался в Институте путей сообщений. В 18 г. присоединился к партии С.Р. левых, с конца 18 г. был членом РКП. Во время чистки был исключен за не изжитие буржуазной психологии и не проявление себя на партработе. С 18 г. работал в Вечека, в 21 г. был нач. админорг ПП ГПУ Ю.В., в настоящее время служит уполномоченным ИНО ГПУ.