На Московской конференции советские дипломаты вновь поставили вопрос о послевоенных границах СССР. Англичане и американцы постарались избежать каких-либо заявлений по существу, и стороны в итоге подписали лишь ряд общих деклараций о послевоенном устройстве Европы. Однако на сей раз советская сторона не намерена была оставлять проблему повисшей в воздухе. Красная Армия гнала немцев на запад, и роль СССР в коалиции возрастала. Говорить с Кремлем с позиции более сильного было уже невозможно.
Вопросы послевоенного переустройства Европы и мира вновь встали со всей остротой на Тегеранской конференции. В конце 1943 года ни у кого уже не возникало сомнений в том, что Гитлер обречен. От Германии требовалась безоговорочная капитуляция. Но что делать дальше с побежденной страной? Американцы предлагали раздробить ее на несколько государств, чтобы раз и навсегда покончить с «германской проблемой». Советская сторона отнеслась к этому предложению осторожно.
Одним из главных вопросов для Сталина был вопрос западной границы СССР. Под давлением советского лидера Рузвельт и Черчилль вынуждены были в общем и целом согласиться с его предложениями: восточная граница Польши пройдет по так называемой «линии Керзона» (в общем и целом соответствует западной границе СССР образца 1941 года), а взамен Польша получит территории на западе за счет Германии. Кроме того, Сталин обозначил претензии Советского Союза на часть германской Восточной Пруссии с городом Кенигсберг.
Несмотря на то что западные лидеры в частном порядке признали советские претензии справедливыми, вопрос был далеко еще не решен. На протяжении всего 1944 года он не сходил с повестки дня. В частности, в феврале 1944 года Сталин писал Черчиллю:
«Мне представляется, что первым вопросом, по которому уже теперь должна быть внесена полная ясность, является вопрос о советско-польской границе. Вы, конечно, правильно заметили, что Польша в этом вопросе должна быть руководима союзниками. Что касается Советского Правительства, то оно уже открыто и ясно высказалось по вопросу о границе. Мы заявили, что не считаем границу 1939 года неизменной, и согласились на линию Керзона, пойдя тем самым на весьма большие уступки полякам. А между тем Польское Правительство уклонилось от ответа на наше предложение о линии Керзона и продолжает в своих официальных выступлениях высказываться за то, что граница, навязанная нам по Рижскому договору, является неизменной. Из Вашего письма можно сделать заключение, что Польское Правительство готово признать линию Керзона, но, как известно, поляки нигде об этом не заявили.
Я считаю, что Польское Правительство должно заявить официально в своей декларации, что линия границы, установленная Рижским договором, подлежит изменению и что линия Керзона является линией новой границы между СССР и Польшей. Оно должно об этом заявить так же официально, как это сделало Советское Правительство, которое заявило, что линия границы 1939 года подлежит изменению и что советско-польской границей должна быть линия Керзона.
Что касается Вашего заявления полякам о том, что Польша могла бы значительно раздвинуть свои границы на западе и на севере, то, как Вы знаете, мы с этим согласны с одной поправкой. Об этой поправке я говорил Вам и Президенту в Тегеране. Мы претендуем на то, чтобы северо-восточная часть Восточной Пруссии, включая порт Кенигсберг, как незамерзающий порт, отошла Советскому Союзу. Это единственный кусочек германской территории, на который мы претендуем. Без удовлетворения этой минимальной претензии Советского Союза уступка Советского Союза, выразившаяся в признании линии Керзона, теряет всякий смысл, как об этом я уже Вам говорил в Тегеране».
Однако в Москве волновались не только по поводу границы. Отношения с польским эмигрантским правительством тоже внушали опасения. Советское руководство опасалось возврата к ситуации тридцатых годов, когда на западной границе страны находился «санитарный кордон» – цепочка государств, правящие круги которых были настроены враждебно по отношению к СССР. Образно говоря, просторной квартиры было недостаточно – нужны были еще и нормальные соседи. Поэтому Сталин оказывал давление на британцев, требуя, чтобы те добились изменений в составе польского правительства в изгнании, сделав его более удобным партнером. «Вам, я думаю, понятно, что с нынешним Польским Правительством мы не можем восстановить отношений. И в самом деле. Какой может быть смысл в восстановлении отношений с правительством, когда нет никакой уверенности, что завтра мы опять не будем вынуждены прервать эти отношения из-за какой-либо очередной фашистской провокации с его стороны, вроде «Катынской истории». На протяжении всего последнего периода Польское Правительство, где тон задает Соснковский, не прекращает враждебных выступлений против Советского Союза. Крайне враждебные Советскому Союзу выступления польских послов в Мексике, Канаде, ген. Андерса на Ближнем Востоке, переходящая всякие границы враждебность к СССР польских нелегальных печатных изданий на оккупированной немцами территории, уничтожение по директивам Польского Правительства борющихся против гитлеровских оккупантов польских партизан и многие другие профашистские акты Польского Правительства – известны. При таком положении без коренного улучшения состава Польского Правительства нельзя ждать ничего хорошего. Исключение же из его состава профашистских империалистических элементов и включение в него людей демократического образа мысли, можно надеяться, создало бы надлежащие условия для установления хороших советско-польских отношений, решения вопроса о советско-польской границе и вообще для возрождения Польши как сильного, свободного и независимого государства. В таком улучшении состава Польского Правительства заинтересованы прежде всего сами поляки, заинтересованы самые широкие слои польского народа. Напомню, кстати, что в мае прошлого года Вы мне писали, что состав Польского Правительства можно улучшить и что Вы будете действовать в этом направлении. Тогда Вы не считали, что это будет вмешательством во внутренний суверенитет Польши», – писал Сталин Черчиллю.
1941 год никогда больше не должен повториться – таким был лейтмотив действий советского руководства. А для этого было необходимо, чтобы к западу от советских границ находился пояс дружественных, а не враждебных государств. Можно было называть это «сферой интересов», «сферой влияния» или «подушкой безопасности» Советского Союза – суть от этого не меняется.
Однако западные союзники были не слишком заинтересованы в наличии у Советского Союза такой «подушки безопасности». Черчиллю в его кошмарах все еще снилась советизация Европы – в первую очередь восточной. Для этого действительно были определенные основания. В первой половине 1944 года советские армии вышли к западным границам СССР. Останавливаться на достигнутом они явно не собирались. Впереди были государства Восточной Европы.
Уже в начале мая Черчилль с беспокойством спросил Идена, что он думает по поводу перспективы «коммунизации» Балкан и Италии. Такое развитие событий, считал британский премьер-министр, недопустимо. В предшествующие месяцы он не раз предпринимал попытки подменить высадку в Северной Франции высадкой на Балканах. Это был бы удар не только в «мягкое подбрюшье» Гитлера, но и во фланг советским армиям, которые Черчилль в идеале хотел бы вовсе не пустить в Европу. Но в мае 1944 года даже такой закоренелый мечтатель, как сэр Уинстон Черчилль, не мог тешить себя иллюзиями по поводу успеха подобной операции. Тем более, Рузвельт в данном случае был не на его стороне. Нужно было договариваться с русскими.
5 мая Иден в обстановке строжайшей секретности запросил советского посла Гусева, согласится ли Кремль на честный размен: СССР не мешает англичанам в Греции, а Лондон закрывает глаза на любые действия СССР в Румынии. Советское руководство ответило осторожным согласием, однако указало на необходимость заручиться поддержкой США. Рузвельт весьма прохладно относился к практике раздела сфер влияния, так что вопрос на некоторое время повис в воздухе.
Тем временем советское руководство решило взять обустройство Восточной Европы в свои руки. Не удается договориться с польским эмигрантским правительством? Что ж, пусть продолжают сидеть в Лондоне, пока Красная Армия освобождает территорию Польши. 21 июля был образован Польский комитет национального освобождения (ПКНО) – по сути, альтернативное правительство страны. На следующий день комитет выступил с манифестом, в котором, в частности, говорилось: «400 лет длился период беспрерывных конфликтов между поляками и украинцами, поляками и белорусами, поляками и русскими – с ущербом для обеих сторон. Сейчас в этих взаимоотношениях наступил исторический перелом. Конфликты уступают место дружбе и сотрудничеству, которые диктуются обоюдными жизненными интересами. Дружба и боевое сотрудничество, начало которому положено братством по оружию польской армии и Красной Армии, должны перерасти в прочный союз и добрососедское сотрудничество после войны». 26 июля ПКНО и советское правительство заключили между собой формальное соглашение о сотрудничестве.
Это был шах и мат. Лондонские поляки, до этого считавшиеся легитимными представителями польского народа, внезапно оказались перед угрозой остаться эмигрантами навечно. Советская сторона показала, кто в реальности контролирует Польшу, и ясно продемонстрировала свою заинтересованность в послевоенной судьбе страны.
Но это было только начало. Летом 1944 года советские войска прорвали оборону финнов на Карельском перешейке. Хотя финской армии ценой больших потерь удалось не допустить полного крушения фронта, стало ясно, что, если сегодня ничего не предпринять, завтра русские пройдут по Эспланаде в центре Хельсинки. 25 августа финское правительство запросило Москву об условиях мира. 4 сентября боевые действия прекратились по всему фронту. Финские войска успели еще и повоевать со своими недавними немецкими союзниками, выдворяя их из страны. 19 сентября 1944 года было подписано соглашение о перемирии, предусматривавшее возврат к границе 1941 года и дополнительную передачу Советскому Союзу района Петсамо.