— Ох, мэм, просто сил моих нет! Может быть, доктор даст мне пока таблетку. Давайте зайдем к нему, мэм, и попросим. Очень прошу вас, давайте зайдем.
— Надо сделать срочный укол в десну! — поддержала пожилая дама. — Нельзя же так мучиться! — И когда они скрылись за дверью кабинета, повернулась к попугаю: — Видишь, как повезло тебе, негодяй, что ты не с зубами родился. — Тот, словно поняв, довольно поцокал огромным клювом. — Да и нам, пожалуй, так лучше тоже, — посмотрев на его клюв заключила она.
— Не волнуйтесь, Джойс, не волнуйтесь! Вас ведь так зовут? Все нормально, вот наши документы, вот ордер на арест доктора. — Тот уже сидел на месте пациента в зубном кресле с залепленным ртом и в наручниках. — Возможно это недоразумение, и мы его скоро отпустим. А сейчас вы должны очень спокойно выйти из кабинета и сообщить даме, что у доктора оказались сразу два тяжелых больных. Обоим нужна серьезная помощь, и ее он сегодня принять не сможет. И сразу же закроете входную дверь на ключ.
Бледная медсестричка вышла в приемную и Торнвил услышал как она произносит нужные слова. Он тут же отдал по связи команду подогнать фургон. Еще через минуту дантист был туда упакован.
— Все, — сообщил Торнвил девушке, у которой на белых щеках появились нервические красные пятна. — Инспектор останется с вами и даст необходимые инструкции. Не надо волноваться.
— Но… у него же болит зуб, сэр, — очумело произнесла та, глядя на темнокожего полицейского, просто плакавшего минуту назад от боли. — Я дам ему таблетку?
— У меня нет с собой наличных за таблетку, шеф, — обращаясь к Торнвилу, заметил тот.
— А много нужно?
— Я дам бесплатно.
— Тогда он возьмет, — прощаясь со своим сотрудником за руку согласился полковник.
Блюм приготовил для допроса в одном из нижних помещений специальную комнату: без окон, мягкий ковровый пол и кирпичная стенка вокруг. Торнвил встретился с ним глазами и все понял.
— Садитесь, доктор Вернер, присаживайтесь, — обратился Блюм к арестованному, предлагая ему место с противоположной от них стороны стола. — Сейчас полковник снимет с вас наручники. Вы извините, что мы вынули все из ваших карманов, и наши люди сняли нож, который висел у вас сбоку на поясе. Или, точнее, кинжал. Кстати, зачем вам этот очень острый предмет? Это ведь не хирургический инструмент, если я правильно понимаю? Он не мешает при работе с бормашиной?
— Не мешает, и это мое дело, — угрюмо выговорил тот. — Я протестую против подобной формы задержания. Требую, чтобы мне немедленно дали бумагу и ручку. Я напишу заявление прокурору.
— Не беспокойтесь, доктор, мы предоставим вам потом бумагу и даже, возможно, ручку. Но пока ничего этого нет. Вы же видите, у нас голый стол с вмонтированным магнитофоном. И если вы ответите всего на несколько наших вопросов, я думаю, и сами не захотите писать прокурору. К тому же, мы не подчиняемся обычной окружной прокуратуре. Мы не полиция. И не налоговая полиция. Мы политическая контрразведка. — Блюм улыбнулся и развел руками, как вынужденный просить о снисхождении человек. — У нас сюда, знаете, даже адвокатов не пускают. Ну, не положено!
Торнвил заметил как исподволь задержанный осматривает комнату.
— В чем меня обвиняют?
— Нет, доктор, что вы? Мы вас не обвиняем. Нас просто интересуют два ваших пациента. Их фамилии Кэмпбелл и Чакли. Не припоминаете?
— У меня слишком много пациентов.
— Я понимаю, но тем не менее они лечились у вас. Они записаны в вашей регистрационной книге.
— И что же из этого?
— Странно, прежде они долгое время ходили к другим врачам. Постоянно к одним и тем же.
Доктор пожал плечами:
— Возможно, их не устраивало лечение.
— Действительно, ха, мы с полковником не подумали! А что у них было?
— Послушайте, я не могу запомнить сотни пломб. В их карточках все записано.
— Верно. Мне их передали по факсу, когда вы совершали сюда маленькое воздушное путешествие. — Блюм вытащил из нижнего ящичка стопку бумаг. — Посмотрим, для примера, покойную мисс Кэмпбелл.
— Покойную?
— А вы не знали? Да, ныне покойную, как, впрочем, и Чакли. Он тоже… того. Посмотрим… на приеме Кэмпбелл была у вас четыре раза. Четыре пломбы. Я соответствующие зубы не буду называть, хорошо?.. А вот то место в протоколе осмотра трупа, которое касается ротовой полости. Там указаны эти четыре пломбы, мистер Вернер.
— Так в чем же дело?
— Дело в том, что у нас очень хорошие эксперты. Они указали и возраст пломб. Возраст самой младшей — два года. — Блюм даже слегка приоткрыл рот, изображая свое удивление в картине. Потом закрыл его на секунду, чтобы произнести: — Надо мне говорить, что и с Чакли такая же история? Все поставленные вами пломбы, оказывается, задолго до этого уже благополучно стояли.
Человек некоторое время думал.
— Да, — произнес он, наконец, со вздохом. — Вы меня поймали. Не понимаю только — почему контрразведка… Да, это фиктивное лечение. Я был хорошо знаком с названными вами людьми. Государственная страховка, вы понимаете? Люди просто заходят на минутку и регистрируются в журнале, ну а нам, врачам, дополнительный заработок. Уверяю вас, многие практикуют такой метод. У меня отберут лицензию?
— Не думаю, доктор, во всяком случае не мы. Значит Чакли и Кэмпбелл были вашими хорошими знакомыми?
— Ну да, и оказывали эти мелкие любезности. Знаете, мне один попугай в три тысячи долларов обошелся.
— Ой, как сейчас все дорого! Близкие знакомые, а вы про их смерть ничего не знали…
Если бы доктор мог выругаться, то выдал бы что-нибудь очень крепкое.
— Я просто скрыл это от вас, — зло проговорил он. — Знал об их смерти и даже был на похоронах.
Блюм вздохнул и, откинувшись на спинку кресла, лениво произнес:
— Спецслужба Белого дома сфотографировала всех, кто был на их похоронах. Вы просто не попали в объектив, да? — Тут же благодушие сошло с его лица, он двинул корпус вперед и впился глазами в сидящего напротив. — Вы еще не поняли, доктор?! Наша фирма не специализируется по зубочисткам!
— Понял, — после паузы произнес тот. И медленно процедил: — Я вас прекрасно понял…
Неожиданно Торнвил увидел как преобразилось его лицо. Будто в комнате вдруг заиграл неизвестный гимн. Стремительно поднявшись, человек смотрел на них широко открытыми глазами с мрачным и торжественным ликованием.
— Вы кое-чего не учли.
Теперь Торнвил заметил в его глазах подобие презрительной улыбки.
— Чего же, мой друг? — опять меняя тон на ласковый, осведомился Блюм. — Ну, подскажите.
Человек быстро развернулся и выставив вперед голову ринулся на противоположную стенку.
Пок!..
Двое других спокойно наблюдали из-за стола…
— У нас здесь все стенки такие упругие, — прервал паузу Торнвил. — Возвращайтесь, доктор, садитесь.
— Да, пожалуйста, доктор, — затараторил еще любезнее Блюм, — садитесь, присаживайтесь, ну что вы там…
Человек стоял неподвижно, опустив голову, и было слышно как он дышит короткими быстрыми рывками.
— Я же говорил вам про зубочистки, — подождав, досадливо произнес Блюм. — Ну, не де-лаем мы их!
— Зато теперь знаем, что не ошиблись с вами, — добавил Торнвил. — Сразу начнете давать показания, или часок отдохнете?… Кофе?
— Да, доктор, а если хотите есть, вас покормят.
— С ложки, чтоб вы ее не проглотили.
Юдуф умер через год. Хак узнал о смерти прямо в кузнице, где помогал хозяину. Впрочем, тот уже много раз просил не звать его так. К Хаку с самого начала стали относиться в семье не как к подобранному на улице оборвышу.
Это были благородные люди, хотя и простые. Сейчас Хак понимал, как мало знал до этого о своем народе.
Они совсем неглупые, хотя ужасно любят довольствоваться пустяками. И строят на этом свои отношения. Великое, конечно, им недоступно, зато в малом они просто мастера. Порой он почти приходит в восторг от ловкого умения и изобретательности хозяина, когда вместе с ним работает в кузнице. И некоторые из соседей нравятся ему. Вот только Бог не дал им великих помыслов. Они не герои и не способны такими стать. Однако они и не заслуживают той жалкой участи, чтобы ими управлял такой мерзавец, как Юдуф… Теперь ими будет управлять его сын. Тот боязливый мальчик, который всегда уступал ему, когда они играли вместе. Хотя он на год старше Хака. У Хака против него нет зла. Только за что Всевышний наказал его самого, забрав Юдуфа прежде, чем Хак вырастет и сам убьет его?.. Такова воля Всевышнего. Значит Он освободил его от первой задачи и указал на вторую, и теперь единственную — отобрать императорский трон, которым не могут, согласно Священным книгам, владеть потомки подлого убийцы. А среди всех других наследников первый по старшей родовой линии — Хак. Да исполнит он Небесную волю!
Дантист Вернер не заговорил. Ни в тот день, ни через неделю. Он просто молчал на допросах. Сидел и ничего не отвечал. Прослушивание телефонов вскоре решено было прекратить. Кто-то определенно пытался выйти на доктора. Это были очень короткие явно проверочные звонки из автоматов. Из нескольких разных городов страны. Перехватить такого звонящего силами местной полиции просто невозможно. И несомненно люди Независимого уже поняли — в чьих Вернер руках.
— Что-то изменилось в его лице за эти дни, патрон, — сказал Торнвил после седьмой неудачной попытки, когда они, обозленные, поднялись в кабинет к Блюму.
К тому же вчера при разговоре с Вашингтоном им откровенно дали понять, что ожидали куда больших результатов.
— Вы тоже обратили внимание на его лицо?
— Лицо не просто жесткое, но определенно с каким-то новым выражением.
— Или другое лицо?
— Что вы имеете в виду, патрон?
— Сам не знаю… Ладно, Стенли, дальше мы так продолжать не можем. Совершенно ясно, что он ничего не скажет. Нужно прибегнуть к радикальным приемам.
— Гипноз?
— И как можно быстрее.
— Наша служба всегда применяла гипноз только по специальной санкции прокурора. Но речь шла о людях, которым было официально предъявлено обвинение в государственной измене. Представить такие улики сейчас мы не в состоянии.