— Итак, есть ли вопросы? — сказал Натан гром-че обычного, чтобы не дать расслабленности охватить его.
И в это время дверь резко распахнулась. В просторную гостиную вбежал человек лет тридцати пяти в сюртуке, не дешевом, однако сидящем несколько неловко, и с цилиндром местами испачканном.
— Есть вопрос! — воскликнул вбежавший, отдыхиваясь после бега. — Могу ли я огласить другой вариант завещания?
Вот так новость! В зале загомонили.
У Горлиса защемило сердца — рановато он радовался, что дело идет к финалу и далее его можно будет сдать в архив, вспоминая, как о чем-то важном, значительном, хорошо и честно сделанном.
— Разумеется, можно. Но прежде позвольте узнать ваше имя, а также увидеть бумаги, его подтверждающие.
— Пожалуйста. — Нежданный гость протянул свой паспорт. — Выжигин Пархомий Михайлович.
Все понимающе кивнули. Ну, разумеется, естественно было ожидать, что с подобным заявлением выступит один из не явившихся до сих пор наследников.
Натан внимательно рассматривал паспорт. Приметы, записанные в бумагу, совпадали с человеком, имевшимся в наличии.
— Вот еще письмо, отправленное, видимо, вами. А вот иной вариант завещания, присланный мне дядюшкой Никанором полтора года назад.
Горлис первым делом посмотрел на дату завещания и с удивлением узрел: 18 октября 1826 года, два дня спустя после завещания, составленного с его участием! Взглянул на подписи свидетелей. Некие незнакомые фамилии, место удостоверения бумаги — город Вознесенск. Подпись Абросимова — взаправдашняя! (Занимаясь этим делом, Горлис успел изучить ее особенности в тонкостях.). Понятно, что бумагу нужно будет еще отдельно проверить, но пока нет оснований препятствовать ее оглашению, ибо всё законно.
Пархомий Михайлович зачитал завещание. Отличия были существенные. По нему прислуге доставалось втрое больше — по 3 тысячи. Девица Фина Фальяцци получала лишь пейзаж «Цветочки…» работы неизвестного мастера, висящий в гостиной комнате. Шесть родственников, кроме Пархомия Михайловича — по 129 тысяч. Дом Абросимова передавался в собственность епархии с тем, чтобы после продажи оного деньги были употреблены на возведение колокольни Спасо-Преображенского собора на Преображенской площади. А имущество, скромно названное «всем остальным», передавалось Пархомию Выжигину с формулировкой «за храброе продвижение русского купечества на неспокойных землях Кавказской области».
Горлис быстро посчитал в уме: 129 тысяч умножить на 6 будет 774 тысяч. К этому прибавить 24 тысячи, отдаваемых прислуге, — получается почти 800 тысяч. Таким образом, храброму русскому купцу на Кавказе доставалось более 650 тысяч рублей, чуть менее половины всего завещания.
Натан осмотрел зал, пытаясь понять, как новую ситуацию воспринимают присутствующие. Слуги, конечно, очень радовались. Фина сидела с отсутствующим видом: «И зачем ты меня сюда позвал, милый?» Но вот взгляд ее стал более осмысленным. Она внимательно рассматривала свое новое имущество, картину неизвестного мастера, полное название которой на табличке гласило: «ЦВЕТОЧКИ, растущие в Городском казенном саду г. Одессы». Похоже, Фина размышляла, стоит ли забирать отсюда сей шедевр?
Что касается остальных родственников, то они были не так уж расстроены, как можно ожидать. Ну, понятно, что 129 тысяч заметно меньше, нежели 194. Но это ежели придирчиво в них вглядываться. А так — там «единица», и здесь «единичка», там «девятка» и тут «девятка». Во-вторых, потеря денег, которые еще не были осознаны твоими, не так уж тяжела. В-третьих, следовало радоваться, что по новому варианту вообще никто из родственников не остался вне круга наследников, как сводная сестра покойного Анастасия Вязьмитенова-Абросимова по первому завещанию. В-четвертых, вовсе без денег оказалась эта иностранная фифа Фина. Зато прислуга, хорошие русские люди, получали втрое больше — как за них не порадоваться? И пятое — пожертвование не на какой-то туманный больничный фонд и убогую часовенку, а на колокольню главного одесского собора выглядело намного более достойным и благочестивым.
Натан вернулся к бумагам — сличил «свой» вариант завещания и новый. Но как всё же странно, что столь разные завещания Абросимов составил с разницей лишь в два дня. При этом, сделав второй вариант, не предупредил душеприказчика, занимавшегося первым. Да еще зачем-то для составления повторного завещания поехал в Вознесенск. Горлис высказал вслух сии сомнения, обращаясь к Пархомию Михайловичу. Но тот лишь ответил, что получил завещание почтой и ничего иного не знает. Зато брожение усилилось среди слуг. Дворецкий по фамилии Тассов, казавшейся Натану какой-то ненатуральной и потому лживой, поначалу несмело, но потом всё более твердо припомнил, что барин и вправду порой ездил в Вознесенск, имея там добрых приятелей. И все из прислуги его поддержали, каждый повторил, что в октябре 1826 года Абросимов ездил в Вознесенск.
— Что ж, — сказал Горлис. — На данный момент завещание, представленное Пархомием Михайловичем, следует считать последним, а значит, имеющим законную силу. Однако поскольку возник спор завещаний, мы еще должны будем провести дополнительную проверку. Ежели у вас есть возможность задержаться в Одессе на несколько дней, будьте любезны. Я ж обещаю, что в содействии с одесскими властями срочно займусь разрешением ситуации.
Меж тем входная дверь в гостиную после Пархомия Выжигина оставалась открытою. И ныне послышались приближающиеся шаги. Забавно, кто бы это мог быть? Неужто знаменитое дрымовское чутье взыграло и сюда спешит Афанасий?..
— Но также я должен еще раз, во избежание недоразумений, спросить присутствующих. Точно ли никто более не имеет других вариантов завещания упокоившегося Никанора Никифоровича?
Присутствующие меланхолично качали головами, показывая, что — нет.
А шаги были совсем уж близко. Перед входом в комнату они замедлились. И по тому, как печатался шаг, Горлис решил, что это точно частный пристав Дрымов пришел посмотреть, всё ли в порядке в подведомственной ему части города.
Но нет, это был не Афанасий Сосипатрович. В комнату вошел другой человек, во многом неуловимо похожий на пришедшего ранее Пархомия. Такой вид вообще имеют русские люди, пытающиеся заниматься разными делами в восточных губерниях на краю русской ойкумены.
— Имею! — сказал вошедший. — Я имею другой вариант завещания!
Фина расхохоталась, несколько театрально и слишком мелодично, но в целом довольно искренне. Просто после стольких лет работы в Опере она не умела смеяться иначе.
— Посмотреть ваш паспорт — позвольте, — сказал Горлис.
— Сделайте милость, — спокойно ответил вошедший.
Как и следовало ожидать, паспорт был выписан на имя Ипполита Михайловича Выжигина. И вписанные в него приметы совпадали с наличествующей внешностью.
Покамест Горлис осматривал паспорт, среди родственников раздались шепотки и кивки в сторону Пархомия Михайловича. Признает ли тот единоутробного брата, появившегося еще более неожиданно, чем он сам? Первый Выжигин и вправду вглядывался в лицо вошедшего, но, поскольку общаясь с душеприказчиком, тот стоял задом к нему, то разглядеть лицо не удавалось. И лишь когда Ипполит Михайлович повернулся к залу, брат Выжигин вскочил и медведеобразно направился к нему, роняя по дороге стулья.
— Ах, господи ты боже мой! Ип-по-ли-туш-ка! Ужель не узнаешь брата Пархомия?
— Пархоша! — воскликнул второй Выжигин столь прочувствованно, что люстры задрожали, а Фина слегка прикрыла уши, дабы не попортить слух. — Пар-хо-ша, где ж ты был годов-то столько? Всё не ехал?
— Да так всё, знаешь. То с калмыками торгую, то они к вам в Астрахань откочуют. То в ногайских кочевьях промышляю. То от горцев отбиваюсь… А как сам-то?!
— Так же точнехонько. То киргизцам накидаем по темечко. То они — нам. То соль варю. То икру белужью держу за зябры.
— О-о, так и мы в Кизляре ее майстрячим.
— Сказал тоже. Наша лучше будет!
— Нет, наша! Охолонь уж, братка.
Присутствующие доброжелательно взирали на препирательство братьев, давно не видевшихся. И кажется, даже немного завидовали такой интересной, насыщенной событиями жизни.
Горлис на общем фоне выглядел самым равнодушным и чувствовал себя бесконечно усталым. Его угнетала выявившаяся бессмысленность большой и долгой работы, проделанной им. Но нужно было брать себя в руки и продолжать руководить идущим процессом.
— Ипполит Михайлович, будьте любезны зачитайте вариант завещания, имеющийся у вас.
Только тут братья расцепились. При этом на лице Пархомия Михайловича проявилось вдруг тревожное выражение. Радость встречи с единоутробным — это одно. А завещание, возможно, урезающее твою долю, — совсем другое.
Когда второй Выжигин читал третье завещание, стало очевидным, что оно почти полностью совпадает с предыдущим, вплоть до картины «Цветочки», достающейся девице Серафине Фальяцци. Отличие было лишь одно: в роли главного выгодополучателя оказывался не Пархомий, а Ипполит Выжигин, причем с такой же формулировкой, в которой сменена была только география — «за храброе продвижение русского купечества на неспокойных землях Астраханской губернии».
Натан, первый пот которого уже высох, вспотел повторно и столь же обильно. Merde, он же позволил оглашать третье завещание, не посмотрев его дату. А вдруг оно составлено ранее второго и тогда силы не имеет. Руками, уже слегка дрожащими, Горлис взял лист с завещанием…
Ну что вам сказать, господа. Третье завещание было составлено не раньше второго. Однако и не позже. А в один с ним день! Причем в том же месте — городе Вознесенске и с двумя теми же свидетелями. Это было странно, скандально, необъяснимо!
Натан сказал об этом присутствующим и закрыл встречу. После чего отправился в банк, сдать завещания, и следом — к Дрымову.
Глава 10
Афанасий Сосипатрович был в своем кабинете в большом съезжем доме на пересечении Преображенской и Полицейской улиц. Выслушав взволнованный рассказ Горлиса, он сочувственно покачал головой: