Император с женой и любимой дочерью поселились в нескольких уже полностью отделанных комнатах Дворца на Бульварной улице. Безопасность трех августейших особ в Одессе обеспечивал сам Бенкендорф, проявляя при этом большое рвение. На второй день Воронцов дал команду Натану подобрать что-то разнообразное к вечернему чтению императрице. Горлис привез заказ ко Дворцу (душещипательный роман на французском; увлекательная, легко написанная биография на немецком и сборник русской поэзии нового века). Но дальше порога его не пустили. Книги из рук в руки принял Александр Христофорович, лысоватый, чтоб не сказать лысый, эстляндец, с правильными чертами лица и всё еще модными баками-фаворитами[47]. Он тут же пролистал томики с видом столь строгим, будто ожидал увидеть там гремучую змею. И еще какое-то время всматривался в Натана острым взором, будто выискивая в нем турецкого шпиона.
Кстати, о шпионах. Главный охотник на них Степан Достанич был вызван царем на доклад и, кажется, прошел это испытание успешно. После чего на небольшой прием для узкого круга лиц явился, удивив всех, в гражданском костюме. В войну-то! Но для Горлиса сие новостью не стало. Он видел, как накануне Степан Степанович заходил к Ивете с очередным срочным заказом — вариантами шейных платков в тон новому фраку. Ну, как не похвастать обновкой в высшем обществе.
Что еще рассказать… Ах, да! Лабазнов-Шервуд просто расцвел в присутствии шефа жандармов. Впрочем, и царь относился к нему с большим благоволением, помня, что именно он был первым, кто донес об измене накануне мятежа 14 декабря 1825 года.
И как всегда бывает при приезде высочайшей семьи, бдительность порой становилась избыточной. Казалось бы, за последние недели в Одессе и думать забыли о поветрии оконных краж, настоящих или мнимых. Но тут глубокой ночью со двора опять донеслось: «Воры! Воры в окна! В доме хранцузском». Кляня себя за легковерность, Натан всё же вышел на улицу да обошел дом в несколько кругов. Однако никаких воров не заметил, при том, что полная луна всё хорошо освещала.
18 мая, в пятницу, Николай I с Бенкендорфом уехали на фронт. Вот так запросто, по-армейски, сели с утра в карету и поехали. А князь Пётр Волконский, министр императорского двора и уделов, поскакал впереди них, дабы заранее готовить суровый воинский быт в каждом из пунктов остановки. Нужно отметить, что высокие гости не стали задерживаться, чтобы отметить день рождения Воронцова. И то правда — не бог весть какой праздник. Да и праздник ли вообще, по сравнению со святыми именинами? (Чай, не евреи с их бар-мицвами[48].)
Бенкендорф уехал. А Лабазнов-Шервуд, как доложил по-дружески Афанасий Дрымов, пока что остался. Но в ближайшем будущем также собирался отбыть на Балканы. Так что ежели господин Горлиж хочет поговорить с ним о делах, то сейчас самое время. Попасть на прием к жандармам было несложно — нужно лишь прийти. Такую простоту нравов завел император, организовавший Корпус. По его размышлениям, голубой цвет мундира жандармов символизировал небесную чистоту их помыслов. Сами ж они призваны были исправлять в Империи любые недостатки, буде те объявятся, а также утешать страждущих, «утирая слезы вдов и сирот». С этой целью император подарил Бенкендорфу символический платок. Красивый. (Но, конечно, не столь прекрасный, как те, что подбирает и оторачивает наша Ивета.)
Натан постучал в кабинет штаб-офицера жандармов в субботу с утра. «Да-да, прошу», — приязненно ответили по ту сторону двери. Горлис вошел, поздоровался с капитаном за руку, а жандармскому поручику, сидящему в углу с пером в руке, только кивнул. Тот привстал и сделал ответный знак, однако из-за стола не вышел. Лабазнов же был — сама любезность:
— Премного о вас наслышан, Натаниэль Николаевич.
— Благодарю, Харитон Васильевич. Взаимно!
С самого начала Горлис почувствовал, как неловко, некомфортно находиться в этом кабинете. Вот сидит он лицом к Лабазнову, разговаривает с ним, любезничает. А за спиной — Беус, человек, внешность которого доверия не вызывала. Поручик походил на паука, только выпрямленного и иссушенного. Худой человек с продолговатым лицом, нездорового цвета кожей, массивным носом в форме «восьмерки» и сальными, до плеч, черными волосами. Последнее особенно изумляло, поскольку такие стрижки в чиновной Одессе не были приняты. (Тем более неуместные для города, где есть Люсьен де Шардоне.) Но самыми вызывающими были его глаза, очень темные, похожие на два глубоких тоннеля, во тьме которых, однако, иногда загорались веселые огоньки непонятного происхождения.
Но что делать, продолжать общение нужно. Лучше всего делая вид, что Беуса в этой комнате нету.
— Господин Горли, — сказал Лабазнов, попивая с громкими звуком остывший чай. — Я так понимаю, что вы пришли в связи с проверкой по завещаниям купца Абросимова?
— Именно так.
— Позвольте узнать, а что с наследниками? Они ведь в Одессе и ждут здесь разрешения вопроса?
— Нет, я уж их отпустил.
— Ай-яй-яй. А ежели среди них были злоумышленники? Скажем, эти братья Выжигины с двумя завещаниями.
— Я полагал, что власти известили бы меня о подозрениях. Я ведь гражданское лицо, не облеченное полномочиями. Не мог же я заставить людей, не крепостных, сидеть в Одессе неопределенно долго.
— И всё же зря вы со мной не посоветовались, отпуская их. Теперь, если будете заподозрены в соучастии со злодеями, мне придется защищать вас!
«Упаси бог от такой защиты, — подумал Натан. — Он просто издевается, прекрасно ж знает, что никакого недосмотра с моей стороны нет, однако на всякий случай виноватит — на будущее».
— Заранее вам благодарен, господин капитан! Однако я бы хотел обсудить возможности и сроки проверки второго и третьего завещаний.
— А они уж проверены! — заявил с неотразимой улыбкою Лабазнов.
«Что, опять издевается?! Он же с Бенкендорфом тут охраной царя занимался… Или правду говорит — до Вознесенска, в общем-то, недалеко».
— Каковы ж итоги? Я как душеприказчик обязан знать.
— Смею напомнить, господин Горли, вы душеприказчик — лишь по первому завещанию. А по второму или третьему вы — никто. Простите за юридическую справку.
— Безусловно, вы правы. Но покамест единственно признанным является лишь первое завещание. Так что же со вторым и третьим?
— И то и другое выглядят совершенно законными! Оба свидетеля, их подписавшие, — реальные, уважаемые люди, подтвердившие свои подписи.
— Но как могут быть законными два завещания, сделанные в один день? Мы ж не знаем, какое из них последнее!
— А вот тут закавыка. По уверениям свидетелей оных завещаний, одно делалось 18 октября, другое ж — 28-го. Но Абросимов, заполнявший их своею рукой, ошибся, да и они недоглядели. Так что второй раз тоже было вписано 18 октября, а не 28-е.
— Так пусть они оба скажут и присягнут еще на Библии, какое завещание было последним.
— Тут вторая закавыка. Они сами сего не помнят. Говорят, имена Пархомий и Ипполит весьма похожи.
— Так что же делать? Как разрешить возникшую апорию?
— Решением моим, как представителя Третьего отделения в Херсонской губернии и городе Одессе, посмертный счет Никанора Никифоровича замораживается. За исключением сумм необходимых для поддержания в достойном состоянии Дома Абросимова. Потому прислуга увольняется — за исключением дворецкого, печника и дворника. Рассмотрение дела переносится в Петербургскую канцелярию Корпуса жандармов. Да! Ответственность за сохранность дома до разрешения вопроса остается пока на вас. Вот бумага, мое представление об этом. Соблаговолите расписаться. Вот здесь…
Часть II. Смерти в запертых комнатах и заговор «Сети Величия»
Глава 11
Вскоре после этой встречи Лабазнов-Шервуд уехал на фронт, оставив на делах Беуса.
Степан Достанич, чуть побыв в Одессе, также отбыл в действующую армию. Вскоре вернулся, потом опять уехал…
А на фронте, судя по всему, события развивались для русской армии чрезвычайно успешно. В начале июня до Одессы дошли новости, что еще 30 мая пала турецкая крепость Исакча. «Начало положено!» — ликовали одесситы, будто сами шли на штурм. В остальном — в городе мало чувствовалось, что рядом идет война. Те же балы, Театр, Общество минеральных вод и иные развлечения.
Афанасий, выслушав пересказ Натана о встрече с Лабазновым и Беусом, только головой покачал. И головой же поклялся, что сам жандармский капитан всю неделю никакими иными делами, кроме как показательная охрана безопасности Государя, не занимался. Ну, разве что мог поручика в Вознесенск с поручением отправить, но это как-то сомнительно. Оставалось только в который уж раз признать, что Лабазнов-Шервуд — человек скользкий и опасный.
А еще Дрымов, слегка смущаясь, сказал, что его «Потапке, тьфу ты, то есть Прошке… в смысле просто Прошке без “тьфу ты”» скоро исполняется девять лет. А посему не может ли господин Горлиж («услуга за услугу») поговорить в Лицее, на каких условиях могут взять туда ребенка. И заодно уж на будущее и про девичье училище узнать — «Тинка-то быстро растет».
Горлис по такому случаю специально съездил в учебное заведение. Поговорил со всеми, разузнав тонкости поступления для дворянских сыновей (пасынок Прохор по отцу был дворянином) и не дворянских дочек (сам Дрымов наследного дворянства пока не выслужил). С Брамжогло интересно побеседовал о воронцовской библиотеке и об иврите. При обсуждении последней темы еще и Орлай подошел. А он в ней также знаток изрядный.
Что до госпожи Ранцовой, то она помолодела лет на десять, как всегда бывало при приезде сына. Виконт Викочка сдал экзамены досрочно, отчего прибыл в Одессу не в июле, как все, а в июне. Любовь Виссарионовна, отдавая должное подбору одежды Натана (она ж не знала, что благодарить за это нужно Фину), сказала, что хочет сделать подарок Викочке в честь успешного завершения первого курса. Тот просит набор шейных платков новомодной расцветки. Как полагает Натаниэль Николаевич, в смысле педагогики и мужской психологии — это хороший подарок, правильный? Господин Горли назвал выбор идеальным.