Ну фантазировать так фантазировать! А что ежели Ивета и Люсьен, брат и сестра, осиротевшие, потерявшиеся, но теперь нашедшие друг друга, однако по какой-то причине не желающие открывать своего родства? Посылки для такого суждения слабые, однако имеются. Во-первых, внешнее сходство и схожесть натур. Во-вторых — туманное прошлое обоих…
Итак, можно предположить, что они — брат и сестра, которые поселились в Одессе. И затеяли здесь некую интригу, по ходу которой никто не должен знать об их родстве… Кстати, тут впору припомнить возгласы о ворах, якобы лезущих в окна его доходного дома. Что, если это не «якобы», что, ежели то Ивета сбрасывала веревку, а Люсьен взбирался по ней в ее окно?! На мансарде они держали родственный совет, намечали планы на будущее, после чего Люсьен тем же путем отправлялся обратно. Первый раз кричали «Воры», когда было еще не очень поздно. Второй раз — попозже. Возможно, после этого Ивета и Люсьен насторожились — и лазанье производилось лишь совсем глубокой ночью.
Также они могли быть не братом и сестрой, а любовниками. Что сказать, де Шардоне был очень любим одесситками, имел множество романов открытых. Еще больше — тайных (никто ж не знает, что происходит, когда он за двойную-тройную плату приезжает на домашний вызов, особливо в водевильных условиях отсутствия мужа). Чаще же для Люсьена высшей доблестью было не завести роман, но избежать его. И если у них с Иветой имелось взаимное амурное влечение, то зачем было скрывать его настолько хитроумно? Лишь из скромности?..
Теперь — по поводу предметов. Сейчас перед Натаном лежала разбитая фаянсовая птица, которая не могли ни спеть, ни рассказать. Правда, при подробном осмотре фигурка оказалась не такой дешевой, как подумалось вначале. Один осколок запрыгнул в щель между стеной и ножкой столика. И вот когда его выковыряли, на нем обнаружилось клеймо — Берлинский королевский фарфоровый завод. Впрочем, это немного давало для поиска — в Красных рядах подобных фигурок много. Что касается пистолета «Жевело», то его забрал Дрымов и обещал провести розыски по своей линии.
Более никаких вещественных доказательств нет. Ну не станешь же считать таковою пыль, смахнутую со стола.
В итоге получалось похоже на историю с завещанием Абросимова. Что-то известно, но не больно много. Какие-то подозрение имеются, но можно всё свести и к смерти по внутренним причинам, в первом случае — по болезни, в сём — из-за самоубийства. Две смерти в замкнутых изнутри комнатах… Тут, пожалуй, надо бы с Видоком посоветоваться, письмо ему в Париж написать, он с его опытом обязательно что-то посоветует. Тут же пришла мысль о другой эпистоле… Люсьен де Шардоне — наш дорогой Наследник Леонарда. Но мы же тут, в Одессе, мало что ведаем о происхождении как первого, так и второго. А тётушка Эстер умна и энергична. Может, ее попросить разузнать в Париже о великом куафёре Леонарде? Она наверняка сумеет помочь. Тоже хорошая идея. В общем, не зря сегодня поразмыслил, можно уж и на отдых идти.
Но вдруг Натан напрягся — вот! Вот еще одна вещь, которую он подзабыл. (Степан, сейчас отсутствующий, всегда на подобные промахи указывал.) Узел на крюке под подоконником! Сам Горлис в этом не больно разбирался, однако есть же люди, которые понимают. Узел ему показался непростым, как-то по-особому хитро навороченным. И снять его с крюка, имеющего на конце утолщение, не вытаскивая железку из стены, было невозможно. Однако надо бы забрать сей узел, а то вдруг служащие его развяжут, разрежут.
Или они сие уже сделали? Ведь Натан сказал своим работникам порядки в комнате навести и оставить ее на проветривание…
Аж пот прошиб от досады, ежели такое случилось.
Натан побежал в чулан за инструментами. Взял один лом, второй ломик и молоток побольше. Пока с таким скарбом дошел до нужной комнаты, жилец и жиличка, как назло попавшиеся по дороге, в испуге попятились, едва не закричав «Караул!» Оно и понятно — темно, вечереет, свечи в коридоре еще не зажигали. И так тревожно после смерти соседки, а тут еще некто с молотом и ломами. Но когда пригляделись — успокоились.
Придя в комнату Иветы, Горлис приладил один лом к крюку, второй лом, уперев в стенку, к первому. И начал бить молотком по верхнему концу второго лома… Что сказать, крюк был вбит на совесть — Степан Кочубей не подвел, выделяя мастеров для работ. Так что стучать пришлось долго и громко. Да еще ломы несколько раз падали, производя грохот в разных тональностях.
В напряженной атмосфере, установившейся в доходном доме, это не прошло незамеченным. Натан оставил дверь в комнату незакрытой. И вскоре в паузах между ударами заслышал шаги, причем не одинокие и разные: людей, поднимающихся по лестнице и идущих по коридору из других мансардных комнат. Так что когда крюк упал на пол, а с ним и два лома, то в раскрытый проем как раз заглядывали человек семь из числа обитателей дома. Причем все, и мужчины, и женщины, и даже дети, были вооружены разными вещами домашнего обихода.
Горлис взял крюк с узлом в ту руку, где молоток; подхватил ломы другой. И спокойно пояснил заглядывающим:
— Крюк под окном расшатался! Поменять надо…
После чего его жильцы еще долго рассказывали истории об удивительном хозяине Дома Горлиса, который столь сильно радеет о безопасности жильцов.
Ну, хоть это несколько подправило скверное к настоящему моменту реноме Натана в Одессе.
С утра Горлис отправился на почту. Пошел пешком, чтобы по дороге еще подумать о двух письмах, которые написал и собирался отправить. Вдруг что-то важное следует туда добавить.
В письме Эжену Видоку Натан рассказывал о грабежах через открытые окна. И спрашивал в общих чертах, какие у старшего товарища есть знания по сему поводу. Кроме того, описывал две истории с умершими людьми, найденными в комнатах, запертых изнутри. В обоих случаях окна были открыты, так что вариант, что злоумышленник выбрался через них, понятен. Но, может быть, есть еще некие хитрости?
Второе послание — тётушке Эстер и дядюшке Жако. Тут, в первую очередь, сообщалось, как поживает сам племянник, далее задавались вопросы, что нового и как здоровье у дорогих родственников. И лишь после этого Натан переходил к делу, рассказывал, что в Одессе некогда был знаменитый куафёр Леонард, о котором говорили, будто он делал прически самой королеве Марии Антуанетте. Но потом из города уехал, якобы вернулся в Париж. Сейчас же в Одессе есть другой прекрасный мастер сего дела, молодой Люсьен де Шардоне, каковой называет себя учеником и наследником великого Леонарда. Может ли тётушка Эстер, ежели у нее найдется время, разузнать в Париже, вправду ли был у французской королевы такой знаменитый куафёр Леонард, или же одесситы по своей обычной привычке преувеличивают? А ежели был, то каковы шансы, что в обоих случаях это один и тот же Леонард? Кстати, может, сей куафёр и ныне в Париже?
Мысленно сличив содержание двух писем, Горлис понял, чего не хватает первому посланию — душевности! Видок при всей его внешней строгости и жесткости бывал сентиментально самолюбив, тем более сейчас, когда ушел в отставку. Натан же писал ему только о деле и совсем ничего — свойского, дружеского. А ведь в этом году начали выходить мемуары Видока, и Горлис даже успел проглотить первый том. Написано было очень недурно, чувствовалось, что Видоку помогал кто-то из опытных писак с легкой рукой. Посему стоило и об этом сказать, похвалить старшего приятеля.
Так что, придя на почту, Натан сел за доделку письма. Для этих целей он оставлял на листах изрядные поля. Вот и тут пригодилось. На первом же листе Горлис дописал убористым почерком: «Как верный ученик при пересказе историй, держу интригу. Посему пока о деле. Но самое главное — в конце!» И на последнем листе дописал добрые слова о вышедшей книге.
Когда сотрудник почты обрабатывал для отправки Натановы письма, Горлис внимательно следил за действиями чиновника. Дело в том, что во время одного из воскресных обедов на Степановом хуторе, случившемся уже после памятного 1825 года, Надежда Покловская по дружбе открыла Натану важный секрет, узнанный ею от Сильвестра Романовича. Каким знаком на углу конверта почтовый чиновник помечает письма неблагонадежных людей, предназначенные для обязательной перлюстрации.
После этого Горлис предпринял особые меры предосторожности. Договорился с капитаном одного французского корабля, зашедшего в Одессу (давний общий знакомый его и Шалле). Тот взял откровенное письмо тётушке Эстер и отправил его в Париж из Марселя. В той эпистоле племянник объяснял новые обстоятельства, складывавшиеся в Российской империи после 14 декабря, и просил это учитывать в письмах ему. В том числе не упоминать впрямую о его австрийско-еврейском происхождении. И также сообщить об этом всем близким людям: сестрам, Карине, Горлисам из Мемеля. Разве что кроме сестры Ривки, живущей в Вильно. Она и так перестала поддерживать переписку. (Выйдя замуж, Ривка оказалась в очень строгой в вере семье. Натан теперь был для нее отступником, не достойным того, чтобы с ним общаться.)
Сейчас же Горлис с облегчением увидел, что специальных знаков на его конвертах проставлено не было. Это, конечно, не могло быть полной гарантией — кто знает, может, их сделают после его ухода. Но всё же какое-то успокоение давало.
Глава 13
Четыре недели прошли в обычной работе. Радовало, что она подходит к завершению. Библиотека Воронцова была переписана и систематизирована по самым разным основаниям: по языкам, на коих книги изданы, по фамилиям авторов, по темам. И это был прекрасный подбор. Горлис по ходу работы не раз с трудом удерживался, чтобы не бросить всё да не начать читать какую-то из книг, ну или так… хотя бы не пролистать.
Императрица с дочкой и Елизавета Воронцова с тремя детьми переехали из Дворца на Бульваре к морю за город — на дачу на Малом Фонтане, милостиво предоставленную бароном Рено. Уже 1 июля там было весело отмечен день рождения Александры Федоровны. Августейшие особы из семей помазанников Божьих — особая категория, их дни появления на свет отмечались. Министр императорского двора и уделов Пётр Волконский образцово организовал торжество. Тем более что в этот раз день выпал на святое воскресенье, будто сам календарь требовал праздника.