В какой-то момент дом огласился радостными детскими возгласами. Вслед за этим в кабинет забежали Семён и Рина. Увидев в комнате незнакомого человека, они на миг притихли. Мальчик строго кивнул головой, а девочка сделала быстрый книксен. После чего оба начали радостно обнимать папá. Следом пришли няня с трехлетней Софи и Елизавета Ксаверьевна. Она же увела Михаила Семеновича поприветствовать императрицу с царевной, дети побежали вслед за ними.
А Натан остался в кабинете и теперь уж наверняка понял, что августейшую семью ему сегодня увидеть не удастся. Граф Воронцов вернулся через полчаса, и они продолжили работу. А в ней снова потеряли счет времени.
Но вдруг раздался какой-то дальний выстрел. Что бы это могло означать? В окно был виден только военный корабль. Но что за флаг на нем — не разглядишь. Успокаивает только то, что у турок сейчас, кажется, нет флота, который мог бы ходить в экспедицию до Одессы. Михаил Семенович достал подзорную трубу из одного из ящичков стола (причем из первого же им открытого, что означало — он точно знает, где что лежит). Следом отворил окно и стал высматривать, что там в море. Натан тоже пытался вглядываться, но невооруженным глазом, а это было много труднее.
Воронцов резко захлопнул окно, сложил трубу и сказал, итожа:
— Что ж, Натаниэль, полагаю, на сём наша сегодняшняя работа закончена.
— Что случилось, Михаил Семенович? Нечто плохое, чрезвычайное?
— Нет, напротив, событие радостное… Давайте складывать бумаги. Да аккуратно, по разделениям, дабы ничего не перепутать. Эта стопка — рассмотренные списки с отчеркнутыми книгами. Эта — нерассмотренные. Здесь — прочие наброски и замечания.
Они начали в четыре руки сортировать исписанные листы. Натан какое-то время сдерживал любопытство. Но потом всё же не стерпел и спросил:
— Ваше сиятельство, это какие-то новости с фронта прибыли?
— А я что ж, так и не сказал, что там увидел?
— Нет. Только отметили, что событие радостное.
— Так оно и есть. Наш государь-император Николай Павлович прибыл на корабле. Сейчас он идет на малом куттере к нашему берегу. И мы все вместе пойдем его встречать — с великою радостию.
Однако! Натан-то уж думал, что царицу с царевною сегодня не увидит, а тут к нему сам император явился. Преинтересно! Будет о чем написать наполеоновскому гвардейцу дядюшке Жако. Так сказать, от нашего императора — вашему императору!
Воронцов тем временем не медлил, а начал уже распоряжаться. Горлису велел ждать в гостиной, сам же пошел к жене в детскую. Поскольку дверь туда была открыта, то Натан слышал отдельные слова диалога: «император», «четверо в странной форме», «готовить?», «кухня военная — без изысков», «всего сколько?», «еще охрана, Бенкендорф», «матросам — накрыть в рабочей комнате». Горлис понял, что это распоряжения по поводу предстоящего ужина.
П. Соколов. Портрет императрицы Александры Федоровны с дочерью Марией на берегу Черного моря (1829)
Пока Михаил Семенович давал распоряжения, открылась дверь другой комнаты, и из нее вышла привлекательная женщина и девочка лет восьми-десяти. Обе — в платьях, которые можно было назвать простыми в своей роскоши. Неяркого песочного цвета со светло-коричневыми полосками у матери и светло-голубыми — у дочери. С драгоценностями бело-голубого цвета, одновременно и скромными, и очень дорогими.
Девочка крепко держала в руках гибкую ивовую ветку с леской и рыболовным крючком. Мать, Александра Федоровна, что-то негромко говорила ей на ухо. А русская царевна Мария Николаевна отвечала ей спокойно и просто, тоном, не терпящим возражений: Ich möchte diese Angelrute nehmen[55]. Говоря эту фразу, девочка посмотрела в глаза Горлису. И Натан подумал, что, пожалуй, не видал раньше у детей, тем более девочек, столь решительного пронизывающего взгляда. Тут и императрица почувствовала, что в гостиной есть кто-то, кроме них, резко выпрямилась и также посмотрела на Горлиса. Но у нее взгляд был совершенно иной — куда более теплый и приветливый. Натан, ранее с императрицами так близко не сталкивавшийся, резко, до хруста в шее, кивнул головой. В придачу — щелкнул каблуками, как ему показалось, с медвежьей ловкостью Афанасия Сосипатровича. Царица царственно улыбнулась Горлису ровно настолько, насколько заслуживал человек его звания и внешности, и пошла с девочкой, не выпускавшей удочку из рук, встречать отца и мужа. За ними засеменила воспитательница.
Наконец и Воронцовы закончили обсуждение. Михаил Семенович взял за руки двоих детей и также направился в сторону берега. С ним — няня, державшая на руках маленькую Софи. Ну а графиня Воронцова пошла на кухню — распоряжаться насчет приготовления царского ужина, скромно, без изысков, в духе военного времени.
К берегу вела надежная многоярусная лестница из толстого бруса. Куттер с белым парусом был уже совсем близко к берегу. Так что всем пришлось идти живей, чтобы оказаться на берегу не позже царствующей особы. Натан и сам поспешал. Но всё одно вид толпы, торопящейся с равной старательностью, будь то князь или царица, прислуга или охрана, казался ему весьма забавным, даже смешным.
Старания встречающих увенчались успехом. Они оказались на деревянных подмостках, ведущих к камням, омываемым морем, на полминуты ранее того, как куттер с монархом уткнулся в песчаную отмель. Два дюжих матроса бросили якорь и, спрыгнув с суденышка, готовы были аккуратно снять Николая и донести до берега, чтобы он не замочил ног. Но царь показал им, что во время войны подобные церемонии излишни, и ловко спрыгнул в воду, замочившись по… Ну, скажем так, несколько выше коленей. Следом с той же решительностью последовали за ним четверо военных в несколько странной, эклектичной форме. На какое-то мгновение сложилось так, что на корабле остались два человека — в небесного цвета мундирах. Чувствовалось, что шефу жандармов Бенкендорфу очень не хочется мочить ноги, но делать нечего — пришлось и ему прыгать. Тут же за ним оказался в воде и штаб-офицер Лабазнов. Выстроившись клином, во главе которого был, разумеется, император, все семеро пошли к берегу, плескаясь морской водой.
«Царь-то наш… Как прост… И сколь прекрасен…» — прошелестело среди встречающих. Горлис подумал, что он не стал бы спорить ни с тем, ни с другим. Однако… в царской подчеркнутой простоте ему почудилась искусственность. Как будто бы каждое действие или жест планировалось к увековечиванию новоявленным Нестором-летописцем: «Сего дня, 27 июля 1828 года Его Императорское Величество Николай I, прибыв к семье, ждущей его на отдыхе под Одессой, спрыгнул в воду, словно простой рыбак…»
Царь ловко заскочил на мосток, после чего смог наконец обнять дочь, как стало теперь видно, удивительно на него похожую, и следом — жену. Горлис, не привыкший к придворным церемониям и этикету, стоял чуть ближе других. И потому до него донеслись слова, сказанные русским монархом при встрече с супругой: Meine geliebte Mouffy[56]. Но снова — показалось, что сказано сие было этак — не громко, но и не тихо, а ровно настолько, чтобы немногим, но кому-то, было слышно, как царь любит свою милую Муффи.
И тут Натан почувствовал на себе обжигающе негодующие взгляды. То были Бенкендорф и Лабазнов, по-прежнему стоявшие на песке и не смевшие пока забираться на подмостки — в столь трогательную минуту. Горлис понял, что стоит, пожалуй, действительно несколько неудачно и, сделав несколько быстрых шагов, зашел за спину Воронцову.
Августейшая семья, решив, что довольно объятий, выразила намерение идти к дачному дому. Вся толпа мгновенно перестроилась, прижавшись к перилам мостков, дабы царственные особы могли пройти по образовавшемуся коридору. И тут вдруг раздался легкий треск начинавшей рваться ткани. И вновь — какая удача (или неудача?) — именно из того угла зигзагообразных мостков, где стоял Горлис, лучше всего было видно, что происходит. Крючок от удочки любимой дочери зацепил военный мундир отца за… Ну, скажем так, несколько ниже спины. Все застыли с выражением лица: «Ничего не происходит. Решительно ничего!» И лишь глаза самого важного для государства чиновника — министра двора и уделов князя Волконского — выражали полное отчаяние.
Николай остановился и посмотрел на дочь своим знаменитым наводящим ужас холодным взглядом, которого, как говорят, никто в империи выдержать не может. Однако девятилетняя Мария отзеркалила ему ровно таким же колючим взором, дополненным еще детским упрямством. Поняв, что нашла коса на камень, царь смягчился, отвел руку за спину, нащупал крючок, вырвал его резким движением (одна из горничных охнула, будто бы крючок вырываем был из ее одежды или даже пышного тела). Надежно вогнав крючок в удилище, которое царевна по-прежнему не выпускала из рук, монарх поцеловал Марию Николаевну в макушку и сказал: Oui! Ma fille a attrapé un gros poisson[57]. Встречающие облегченно рассмеялись, как бывает, когда ожидается большой конфуз, но всё вдруг заканчивается благополучно.
Все пошли по мосткам, а потом по лестнице. Теперь уж Горлис решил не высовываться из-за спины Воронцова. Зато у Бенкендорфа и Лабазнова появилась наконец возможность показать свою нужность. Они споро поднялись по лестнице на самый верх. И начали обозревать окрестности с таким суровым видом, будто янычары ожили и где-то высадились числом не менее орты[58]. Тут к янычарам… То есть нет, извините за описку — тут к жандармам подтянулся князь Волконский, после чего все вместе отправились обходить дозоры, охранявшие дачу.
Рядом с Натаном поднималась та самая удивившая его своею форма четверка. В верхней части их костюмы имели вид русского одностроя: мундиры, фуражки. А вот от пояса и ниже — разнобой. Во-первых, сами пояса представлял собой кушаки с вышивкой более-менее дорогой, но у всех разной. Неширокие полотняные штаны, которые Степан называл