Как же Натану хотелось сейчас рассказать всё, что он услышал от своего бывшего ученика — об оружии, подаренном для самообороны. Но обещание, данное юноше, не позволяло сего сделать. Надо прийти к этой информации каким-то другим путем, и тогда дело будет сделано — Виконта Викочку освободят.
— Увы, господин Лабазнов, ничего о «Жевело» сказать не могу, ибо не знаю.
— Понимаю. Каждый из нас внутри своих знаний и возможностей. Но вы же не затруднитесь дать общую характеристику Ранцову? Насколько возможно объемную — на фоне всего его класса, выпущенного из Ришельевского лицея год назад. Ведь многие продолжили высшее обучение в Лицее. А вот Викентий уехал.
— Это был прекрасный класс. Очень сильный, как говорят в таковых случаях педагоги. Уехал-то не один Ранцов.
— Да что вы! Как интересно!
— Я просто счастлив, что пересекся с такими достойными развитыми юношами.
— А какие есть показатели «силы», уникальности того выпускного класса?
— Поверите ли, я за этот год узнал, в разных местах случайно встречаясь с родителями тех юношей, что они в итоге поступили едва ли не во все университеты Российской державы. Не только ближайший — Харьковский, не только столичные, Московский и Петербургский, но и множество других.
— Поразительно! Как же так вышло?
— Ребята ориентировались на кафедры и видных ученых, что их ведут. В дополнение к тому — родители советовали поступать поближе к местам, откуда их семьи родом. Юноша из остзейской фамилии пошел в Дерптский университет; мальчик из польско-литвинской семьи — в Виленский. У одного бабушка имеет большое поместье на Волге — так он поступил в Казанский. И это я еще не говорю о Московском и Петербургском университетах! — По окончании вдохновенного спича лицо Горлиса озарилось улыбкой педагогической гордости за учеников.
— Ах, Натаниэль Николаевич, не могу сходу подобрать слов, чтобы выразить восхищение вашей работой и вашими учениками. Помните, Россия гордится такими, как вы!
— Искренне благодарен.
— Поверьте, еще немного — объяснение по поводу злосчастного пистолета — и ваш воспитанник поедет в Харьков, дабы продолжить учебу во славу российской медицины. Знали бы вы, как нужны хорошие врачи на войне!.. Вот, кстати, возьмите сей лист.
— Что тут?
— Наши одесские адреса. Мой и Бориса Евсеевича. С описанием, как к нам пройти, ежели появятся важные новости. Мы же всегда открыты для помощи людям!
Горлис вышел из кабинета жандармов с ощущением, что с души упал большой камень. Похоже, фронт благотворно повлиял на Лабазнова. Он вернулся оттуда другим человеком. Видимо, лучше осознал ценность человеческой жизни. Натан улыбнулся: он уж не стал расстраивать жандарма, говоря, что Ранцов выбрал специализацию не военной медицины, но прямо противоположной — родовспомогательной.
Сейчас бы только выполнить задуманное — найти, независимо от Викентия, подтверждение, что он покупал пистолет в подарок Ивете, для самозащиты. Натан решил поделиться этой мыслью с Дрымовым. Но не успел. Навстречу ему по коридору съезжего дома шла не кто иная, как Любовь Виссарионовна. Если бы вы, любезный читатель, могли ее увидеть в этот момент. Она будто бы сбросила не только гнетущие чувство тревоги за сына, но и лет 10–15. Лицо светилось, глаза блистали.
— Натаниэль Николаевич? Какая удача, я только подумала, как бы с вами увидеться, поговорить. А тут вы!
— Любовь Виссарионовна, могу сказать ровно то же. И у меня хорошие новости.
— В таком случае тогда сперва вы, а потом уж я расскажу.
— Я был у штаб-офицера по южным губерниям, капитана Лабазнова-Шервуда.
— Какая фамилия у него романтичная. Сразу Шервудский лес вспоминается.
— Вы правы, — улыбнулся Горлис. — Хотя, правду сказать, «лабаз» сей робингудский лес немного портит… Так о деле. По мнению Лабазнова, Викентия не следует держать под такой долгой стражей. Пусть учится во славу Отечества. Он же не станет бегать от следствия?
— Нет, конечно же. Мой Викочка не такой.
— Последняя загвоздка, однако, в том, что нужно некое объяснение по поводу… по поводу того предмета, о котором я вам говорил.
— Вы имеете в виду пистолет «Жевело»? — спросила женщина.
Натан неопределенно пожал плечами, ожидая дальнейших ее пояснений.
— Дорогой Горли, я сразу распознала ваш намек и отправилась по всем лавкам, магазинам, торговым рядам, где, как знала, бывает мой сын. И вот на Колонистской улице…
— Она же Немецкая.
— …Она же Немецкая, она же Лютеранская. Так вот — там есть магазинчик, в котором продаются разные механические изделия. Викочка покупал там учебную и медицинскую аппаратуру, инструменты. Продавцы того магазина рассказали мне, что недавно Викентий приобрел хороший пистолет. Когда его на всякий случай спросили, зачем, то он ответил, что для одной женщины, особы молодой, но решительной, которая хочет иметь уверенность в своей безопасности.
— А что ж они об этом раньше не сказали?
— Вот и Афанасий Дрымов меня об этом спросил.
— И что ж оказалось?
— В тот раз, когда нижние чины полиции пришли в магазин со своими вопросами про пистолет, продавца, который долго общался с Викентием при покупке, не было, он болел. А другой торговец, признавший пистолет и назвавший его покупателя, занимался только денежным расчетом. И ничего, кроме уплаченной суммы, назвать не мог.
— А вы всё разузнали и пересказали Дрымову?
— Да. Афанасий Сосипатрович был доволен.
— Что тут скажешь, не зря он столь критически относится к своим нижним чинам.
— Дрымов сказал, что должен еще сам получить это подтверждение у найденного мною продавца. А потом будет ходатайствовать об освобождении Викентия из-под стражи. Ежели жандармерия не окажется против. Но, судя по вашему рассказу, она же за?
— За.
— Вот, дорогой Натаниэль Николаевич, как у нас всё гармонично сложилось!
В святое воскресенье Фина не давала покоя Натану, утверждая, что он зарос совсем уж неприлично, на манер берберийского львенка. Горлис, не любивший стричься, тем не менее вынужден был признать, что толика правды в ее словах имеется. И потому в самом начале недели, 6 августа, отправился в Académie de coiffure. Но кроме стрижки у него было еще другое дело: пользуясь случаем, спросить у Люсьена де Шардоне о канатах, навязанных особыми узлами. Разговор этот был так своеобразен по тематике и очевидно непонятен окружающим, что при некоторой аккуратности завести его можно было и в куафёрской.
Сегодня у Grandmaître был мужской день. Но так вышло что не просто мужской, но еще и лицейский. Потому что вслед за Горлисом появился Брамжогло, а потом еще и Орлай. И Натаниэль Николаевич, и Никас Никандрович любезно предлагали Ивану Семеновичу, заслуженному седовласому статскому советнику, уступить их очереди. Но Орлай категорически отказался.
И Натан отправился на стрижку к Люсьену первым из этой педагогической компании. Шардоне не спрашивал, как стричь, ибо из предыдущих общений с Горлисом и, что еще важнее, с Финою, уже знал примерное направление. К тому ж он полагался и на свое вдохновение, согласно которому каждый раз вносил в стрижку нечто новое.
В ходе работы куафёр спросил Натана, что ж тот не пришел, как было договорено, на домашнюю стрижку. Горлис ответил, что, имея перед лицом пример благородства и скромности, каковой являет директор лицея Иван Семенович Орлай, он не может злоупотреблять ничьим вниманием и уступчивостью. Шардоне вежливо склонил голову, присоединяясь к сему утверждению. А далее Натан обратил внимание на узел, коим была завязана большая салфетка, предохраняющая его одежду от попадания в нее прядей и порошинок состригаемых волос.
— Господин де Шардоне, экий у вас узел ловкий на салфетке. А вы во всех узлах такой же специалист?
Люсьен не ответил, изображая, насколько сильно увлечен работой. Однако Горлису такое поведение показалось натужным, актерским (а он, как фактический муж большой артистки, хорошо знал это ощущение). Тогда Натан продолжил, всё так же негромко:
— Я почему спрашиваю, дорогой Люсьен, — давеча нашел в разных частях своего дома несколько одинаковых узлов презабавной формы. Много у кого осведомляюсь о них.
В середине сей фразы, вполне обычной и вежливой, руки, волшебные руки куафёра де Шардоне, обычно стрекозами порхающие над головой клиента, вдруг застыли. После чего Горлис просто физически ощутил волну страха, исходящую от Люсьена. И всё, что тот смог выдавить из себя — лишь несколько фраз мертвенным голосом:
— Увы, господин Горли, в этой сфере не разбираюсь…
И еще спустя несколько мгновений Люсьен продолжил работу, причем молча.
Так Натан понял, что попал в самое яблочко — именно куафёр делал эти узлы. При том он ужасно боится признаться в этом. Так и молчали до конца стрижки. И лишь, сдавая клиенту работу да спрашивая, как получилось, Люсьен смог изобразить нечто вроде улыбки.
Натан вышел на Дерибасовскую. Он был озадачен такой реакцией француза. Это требовало осмысления. Конечно же, первой напрашивалась мысль, что Шардоне виноват в смерти Иветы и сейчас боится разоблачения. Хотя так ли это?
Но тут Натан вынырнул из своих размышлений. Немудрено — с Преображенской на Дерибасовскую повернула голова воинской колонны, идущая парадным шагом под музыку. Горлис как завороженный пошел ей на встречу. Господи, как же красиво, как совершенно было движение этих русских военных, особенно во время поворота, осуществляемого под идеально прямым углом. Солдаты, исполнявшие это движение, делали его с такой идеальной слаженностью, синхронностью, что казалось, человеческие организмы десятков мужчин на такое просто не способны.
Только сейчас Натан вспомнил разговоры о том, что в Одессу прибыли гвардейские части, коих кораблями «Штандарт» и «Флора» переправят далее на фронт — для взятия Варны. У турок в болгарской Румелии дела и так плохи. А уж с прибытием таких молодцов, как эти воины, станут совсем безнадежными. Сейчас бы на Бульвар сходить. Оттуда прекр