Надійку такому обучить не помешает.
Потом — чай с цукатами. Так на кухне и засиделись. Натан подробно рассказывал о множестве накопившихся криминальных событий. О смерти Абросимова и странной истории с двумя завещаниями, написанными в один день. О гибели Иветы Скавроне и последующем аресте студента Ранцова. А также о том, как подозрения на совершение убийства, падавшие на последнего, потом вдруг перешли в обвинение в создании заговорщицкой организации «Сеть Величия». И совсем новое — о гибели куафёра Шардоне. Рассказал также о письме Видока и переписке с Парижем и Веной, из которой стала яснее персона великого куафёра Леонарда и его вероятного сына Люсьена.
— О-так-о, — подытожил Степан, придавленный горой информации. — Та ти, я бачу, и без меня неплохо справляешься.
— Где ж «неплохо», — сокрушенно махнул рукой Натан. — Скверные истории — одна за другой. И я ни в чем еще не разобрался. Вот сейчас подумал, может, оттого и вступил в переписку с тётушкой и сестрой, что с тобой посоветоваться не мог.
— Не скромничай, друже. Всё ты правильно делал. И то, что Вену и Париж про Леонарда поспытал, верно, я б всё одно рассказать не смог, бо не знал… Да, Надійка мне рассказала, как она с отцом твоей переписке помогает. Молодцы — правильно придумали… Но главное — что ты хоч трохи Лабазнова с Шервудом приструнил.
— Лабазнова с Беусом…
— А, ну так — Лабазнова с Беусом. Но две штуки и я тебе рассказать могу. Перво-наперво давай те узлы, что у Иветы и у Люсьена нашлись, посмотрим.
Они вернулись в кабинет. Натан разложил на рабочем столе все четыре узла. Кочубей стал внимательно их рассматривать, каждый по отдельности. И то, как он делал это, походило на досмотр, производимый ранее капитано Галифи. Положив узлы обратно на стол, Степан сказал:
— Я, Танелю, знаю, что это за узлы колдовские.
— И что же?
— Редкая штука, цыганская выдумка. «Узел любви» называется.
— Цыганская?! Точно? А ты откуда знаешь?
— На моєму хуторі цыган, с тех, что на откупе, как-то на всю зиму в пожильцы напросился. Ну и клинья к одной нашей казачке подбивал напропалую. Навроде как Осип к Луцьке когда-то. Так той циган дівчині разные вещицы дарил, на таком узле привязанные.
— Но почему ж это «узел любви»?
— А ты погляди его вот так. Петля-петля-петля наброшены. А вот тут похоже на сердце, як його на католицьких іконах малюють.
Натан вгляделся — действительно, есть какое-то сходство. Прав был Галифи, узел и вправду магический. Символ!
— Вот как… Значит, Люсьен не просто вожделел, а любил Ивету.
— Да ну — «любил». Якби любив, вінчатися повів! — сказал Кочубей и осекся, вспомнив, что гостит в доме живущих невенчано, и тут же начал исправляться, чтобы вновь не ссориться. — Ну, в жизни оно по-разному бывает… То я сказал, вспомнив про Осипа-многоженца.
Горлис, в свою очередь, предпочел не заметить неловкости приятеля:
— Чем еще твои слова важны — они показывают контакт Люсьена с цыганами не как враждебный. Впрочем, зачем он искал ту цыганку Тсеру, всё равно неясно.
— То так.
— А второе?.. Что ты еще хотел сказать?
— Второе, друже, ще цікавіше. Из тех казаков наших, что на Кавказ уехали, один атаман с моим отцом переписывается.
— Так-так, интересно!
— Коли він дізнався, что Лабазнов поехал жандармским штаб-офицером в Одессу, то написал, чтобы остерегались сего человека, потому что он вроде как по всему Кавказу ездил с какими-то инспекционными полномочиями. И от его дел всюду скверным духом посмердивает.
— Постой, Степко, по всему Кавказу, говоришь? Так, может, он и до Астраханской области доезжал?
— Може, там близько.
— Прекрасно! Эти братья Выжигины со своими двумя завещаниями и раньше сомнительно смотрелись. А при таком раскладе — и подавно.
— Ну так, Танелю.
— Выходит, у него в тех краях — знакомые жандармские офицеры. И он с ними мог заранее сговориться насчет подставных наследников Абросимова.
— Саме те!
— Тогда вопрос только в одном — откуда, как могли взяться два дурацких завещания, наверняка поддельных, помеченных одним днем?
— Те саме… Будем тумкать, Танелю.
Глава 27
Работая с архивом, Горлис сначала взялся за письма Разумовского 1803–1806 годов, ключевых для его поисков. Тут, кстати, были забавные подробности. Оказывается, Андрей Кириллович дружил с Бетховеном, меценатствовал. И именно благодаря ему были сочинены «Русские квартеты». Интересно-то как, не менее, чем автографы Вольтера.
Вообще же эпистолы оказались очень разные. Письма в Петербург канцлеру и министру иностранных дел Александру Воронцову изучать было проще (там разве что не очень разборчивый почерк Разумовского мешал). Перечитав их, Натан ничего для себя полезного не нашел. И занялся перепиской с Лондоном, с Семеном Воронцовым. Но она оказалась весьма заковыристой. Видимо, опасаясь, что в долгой околичной дороге письмо может попасть в чужие руки, два посла выработали особый птичий язык, со своими кодовыми словами и сложными речениями. Поэтому пришлось вернуться к началу переписки, в 1790-е годы, когда система таких кодовых слов и намеков только начинала складываться.
И в разгар этой увлекательной работы, имеющей к тому же большой практический смысл, Горлис вдруг получил срочное послание от Воронцова, продолжавшего руководить осадой Варны. Было это посреди недели, 12, кажется, сентября.
Михаил Семенович давал новое поручение — временно отложить разбор семейного архива и срочно заняться совершенно другим делом. А именно — подготовить доклад о польском и венгерском короле, ходившем в поход на турок и погибшем под Варною. Горлис, конечно же, сразу понял, что речь идет о Владиславе III Варненчике. Но знал он о нем только самые общие сведения: был такой король, занявший престол в юном возрасте, храбро воевавший, но погибший от рук янычар в молодом возрасте. Однако же тут было прошено, да нет — приказано сделать о сей исторической личности доклад, причем в сжатые сроки. Вот так задача — и как невовремя. Ведь у Натана распланировано (и обещано «синклиту») совсем иное.
Но делать нечего, Горлис взялся за подготовленные списки воронцовской библиотеки — желая узнать, что там есть об истории Европы XV века. Начал перелистывать, перечитывать тома, дававшие надежду найти нужную информацию. В связи с этим, кстати, пришлось пояснить Достаничу, что получено новое задание от генерал-губернатора, прямиком с фронта. Потому вынужден отставить всё остальное.
Однако и работа в воронцовской библиотеке не очень помогла. Натан пришел в скверное расположение духа. Он-то надеялся быстро и толково написать прошеное и вернуться к запланированным делам. Но вместо этого уж несколько дней потрачены впустую. А Воронцов ждет. И что ж дальше делать? Выход оставался один — обратиться за помощью к Орлаю. Тем более что такой вывод Горлис сделал в пятницу вечером. А завтра ему нужно было идти в Лицей, заниматься с учениками.
Это дело, которое он раньше искренне любил, в последнее время превратилась в чистое мучение. Любовь Виссарионовна, надежды не теряющая, старающаяся выглядеть бодро, на самом деле страдала из-за того, что ее сын по-прежнему под арестом и с очень туманными перспективами на освобождение. Она еще две субботы назад перестала спрашивать у Горлиса, как дела. Но вопрос этот был написан на ее волевом лице. А ведь Натан когда-то наобещал ей положительный ответ. Но пока не имел его. И приходилось прятать глаза…
Орлай, человек всегда хронически занятой, задал один встречный вопрос: чье задание и насколько срочно? Пришлось честно отвечать — что от самого Воронцова и уже очень срочно. Тогда Иван Семенович отложил всё в сторону, занявшись докладом самолично. По его словам, к лицейскому преподавателю истории обращаться не стоило. Тот не очень сведущ в этой теме. Орлай же — сам из тех краев, где Варненчик сражался за свои короны и оберегал их от чужих посягательств. И он много читал об этом.
Они сели за работу в тот же день. Уже на исходе его директор Лицея предложил подключить к работе третьего специалиста, ежели тот не откажет, — Брамжогло. Никос Никандрович имел основательные познания в истории. Более того, будучи фанариотом, он знал османский язык и читал исторические работы на нем, так что мог знать историю Владислава Варненчика в подробностях, в Европе мало известных.
Брамжогло, любивший делиться своими знаниями, конечно же, не отказался. К тому же тема эта, как он пояснил, его самого издавна интересовала. Договорившись о принципах работы, троица вынуждена была сделать перерыв на святое воскресенье. И с утра понедельника вновь засела за составление доклада. Ко вторнику доклад был вчерне готов. Нужно было только свериться по хронологическим и генеалогическим таблицам — с датами и написаниями имен. Ну и переписать его набело.
А с утра в среду, 19 сентября, с фрегатом «Штандарт» из-под Варны пришло письмо от Воронцова, написанное — для тех, кто хорошо его знает, — в тоне изрядно раздраженном. Михаил Семенович вежливо спрашивал, не забыл ли господин Горли о задании, полученном неделю назад. Упрек всё же был не совсем справедлив — тема-то непростая. Но Натан понимал, что Воронцов сейчас живет по другим законам — военным. И потому так требователен. Горлис поехал в Лицей, объяснил коллегам ситуацию. Те опять не отказали в помощи. Так что поделили доклад на три части и сели срочно писать набело, по возможности аккуратным почерком, максимально близким к каллиграфическому. И таки успели отправить документ его сиятельству тем же кораблем — «Штандартом», уходившим в обратный рейс под Варну уже вечером в среду.
Горлис благородно настоял на том, чтобы доклад был подписан всеми тремя именами, хотя и Орлай, и Брамжогло отказывались от сей чести, говоря, что сие необязательно. Они просто обязаны были помочь коллеге, попавшему в затруднительное положение. Когда это решение было принято всеми тремя, далее благородство проявил Орлай, предложивший ставить подписи не по старшинству, а согласно алфавиту (и тогда понятно, кто окажется последним). Горлис и Брамжогло, разумеется, попытались спорить, но Орлай настоял.