— Я готов платить, — твердо ответил Натан, устав от греческого многословия.
— Не нужно! — еще тверже заявил Ставраки, налил себе вина и разом выпил.
В глазах его стояли слезы. Горлис удивился непривычному зрелищу. Он часто видел греческого купца улыбчивым, а также ироничным, саркастичным. Но не представлял, что глаза у того могут оказаться на мокром месте, словно — не в обиду, — словно как у Любови Виссарионовны. Неужели Люсьен был ему столь симпатичен, душевно близок?
— Спиро умер, — сказал грек, будто отвечая на немой вопрос. — Точней — не просто умер, а погиб. Как хотел. Как воин.
— Скорблю, — произнес Натан и надпил вина. — Османы убили?
— Нет, свои.
— Отуречившиеся фанариоты или арнауты?
— Нет — свои. Греческие, православные греки!
— Но как же это?
— Потому что война! Она всегда сложная и страшная. Вы не задумывались, отчего у османов с началом нашей… нашей революции, — Ставраки оглянулся по сторонам, поскольку в России сие слово было крайне нежелательным, — у турок такие проблемы с флотом? И почему наши купеческие кораблики бьют их войсковые фрегаты?
— Нет.
— Потому, что они сухопутный народ. Османский флот ранее держался на греческих моряках. Ну, примерно, как русский сейчас — на малороссийских.
— Но отчего же Спиро убили свои?
— Он воевал против нашего врага — османов. Но можно сказать, что и каперствовал, пиратствовал. Когда наш общий знакомый граф Каподистрия приехал в Нафплион, править Грецией, союзники ему заявили, что с пиратством нужно кончать. Потому что иногда под горячую руку попадали и их суда. В одной из таких совместных экспедиций Спиро и погиб. Это весной еще было… Просто верить не хотелось. Но позавчера мне точно рассказал человек, который был рядом.
— Это где-то на ваших островах случилось? В Ионическом море?
— Нет. Спиро всегда шел туда, где сложнее. Их крепость и пристань были на Кастелоризоне.
— А где это?
— Остров в миле от берега в южной Анатолии. Но кастелоризоты смело ходили далеко на северо-запад и на восток тоже. Топили османские корабли аж в Атталии[84]…
— Но как же так! Спиро убит в бою со своими, с союзниками. Неужели же нельзя было договориться обо всём?
— Пытались. Не получилось.
— Почему?!
— Кастелоризоты отказались сложить оружие и уйти оттуда… А союзники думают оставить те места за турками. Они боятся слишком уж унижать и ослаблять османов. Султана. Монарха!
— Да, великие державы бывают эгоистичны.
— Но зато французский Карл[85] послал генерала Мезона[86] занять всю Морею[87]. Но зато англичане заставили египтян уйти из Греции. Да и русские, идя к Константинополю, нам тоже, в общем-то, помогают. Так что я скорблю по Спиро… Но… Но…
— Но и Каподистрию не осуждаете.
— Да. У них обоих не было иного выхода!
Распрощавшись с гостем, Натан вдруг вспомнил, как полторы недели назад Кочубей ему рассказал о похожей судьбе пращура Осипа Гладкого — полковника мир… мир… мирго… миргородского Матвея Гладкого. Того тоже казнил за непослушание казацкий гетман Хм… Хмель… Хмельницкий.
Платон прав, и Степан прав. Война — дело неприглядное, сложное, страшное, война за свободу — тоже. Но и в таком виде — неизбежное.
Нужно еще рассказать о шпионской части расследования, каковою занимался полковник Достанич. А Дрымов, Горлис и Кочубей лишь привлекались к консультациям.
Вновь, в который раз, пригодилось Натаново умение делать похожие опознавательные изображения людей, которых надобно разыскать. Достанич распорядился срочно выгравировать портреты Брамжогло и Беуса и распечатать их в городской типографии в большом количестве. Эти картинки были разосланы по всем окружающим заставам, патрулям, розданы агентам жандармским, а также военной полиции.
Тем временем в Одессе опрашивалось множество людей, которые общались с «учителем», хорошо знали его. И — удивительное дело — воспоминаний о нем осталось очень мало. Хотя, казалось бы, человек умный и яркий. Но каким-то образом он умел оставаться малозамеченным. (Только сейчас, задним числом, Натан понял интерес Брамжогло к Воронцову, его дому, кабинету, бумагам.) Чаще всего вспоминали одну деталь, что у грека очень быстро отрастали волосы. И он неизменно ходил стричься в «куафёрскую академию», причем там всегда заранее записывался в очередь к Люсьену, хотя это стоило довольно дорого.
Русский цирюльник из этого салона еще одну важную деталь привел. В прежние времена Брамжогло не только стригся, но и брился у Люсьена. Среди прочего тот делал ему изящной формы бакенбарды-фавориты. Но где-то с полгода назад Брамжогло перестал бриться у куафёра. «Должно быть, экономил», — предположил цирюльник. Но наши дознаватели пришли к другому выводу. Брамжогло, явно имевший влияние на Люсьена и использовавший его в своих шпионских целях, стал опасаться, чтоб тот его не зарезал.
Вышло иначе, Шардоне был зарезан Беусом. То, что Беус состоял в преступной связи с турецким шпионом, очевидно. Загадкой оставалось, как он пошел на службу к турку и как Кирилл Криух стал Борисом Беусом? Другой вопрос — был ли вовлечен в шпионскую деятельность Лабазнов, который занимался иными неблаговидными делами вроде махинаций с завещаниями и фабрикации несуществующих заговоров? В последнем случае пришли к выводу, что на вражескую разведку Лабазнов не работал, за что, собственно, и был отравлен Беусом-Криухом, почувствовавшим «паленое» и решившим бежать.
Для раскрытия личности Беуса опять пришлось обращаться к помощи графа Воронцова. На что «милорд», признаться, несколько вспылил, сказав, что как-то можно было бы продумать, собрав все просьбы разом, а не понуждать его к написанию деловых писем Бенкендорфу с такой частотой и регулярностью. Наш «синклит» поклялся, что это последняя такая просьба.
После того канцелярия Третьего отделения прислала из Санкт-Петербурга выписку из дел, подробно показывающую появление в корпусе жандармов поручика Беуса. Это было соотнесено с материалами из Министерства внутренних дел по поводу знаменитого оконного вора Криуха. И эти две пачки документов сошлись друг с другом, одно стало продолжением другого, ну как Дици иногда становится продолжением Жако. При этом российская полиция о мастерстве Криуха в подлоге векселей, почерков не знала. (Это, кстати, довольно редкое сочетание преступных специальностей — у «оконника» должны быть сильные, цепкие руки, что слабо ассоциируется с «бумажной душонкой». Но, может быть, именно твердая рука помогала Беуса столь успешно подделывать чужой почерк.)
Получалось так, что Лабазнов познакомился с Криухом во время инспекционной поездки на Кавказ. Харитону Васильевичу как раз очень нужен был человек с твердой рукой. Должно быть, он подцепил Криуха на какой-то афере и предложил ему не сидеть в тюрьме, не идти на каторгу, но полностью поменять жизнь, перейдя на невысокую, однако всё же офицерскую жандармскую должность. Взамен требовалось лишь одно: полное послушание Лабазнову, реализация его «гениальных» идей. Там же, на Кавказе, в условиях непрерывной войны с горцами и сопутствующей неразберихи сделать фальшивые документы новому сотруднику оказалось проще. Так исчез Кирилл Криух и появился Борис Беус. Имена внешне, как будто, совсем не похожие, но ведь и одинаковые — в повторяемости, сочетаемости букв, в особенности первых…
А в начале ноября в Одессу пришло известие с брегов Днестровского озера. Оказалось, что работа с портретами, их рисованием и массовым распечатыванием не была зряшной. Армейский патруль при попытке водной переправки из Овидиополя в Аккерман задержал и обезвредил двух турецких шпионов. Тело одного из них было доставлено в Одессу. Второй же, смертельно раненный, скрылся в пучине Днестровского лимана.
«Доставленным в Одессу» оказалось паучье тело бывшего жандармского поручика, уже начавшее разлагаться. Причиной смерти врачи назвали располосованное горло. Горлис обратился к Достиничу с просьбой, чтобы патруль, вступивший в поединок с двумя вражескими агентами (второй, по-видимому, Брамжогло), написал более подробный рапорт, как проходила стычка, бой и т. п. Однако полковник как раз накануне получил еще один нагоняй от Воронцова, причем из-за Натана (граф сильно обозлился, поняв, что первым среди авторов доклада о короле Варненчике, представленном им императору, стояло имя турецкого шпиона). Ну а Достанич передал начальственное раздражение по цепочке вниз, сказав, что время военное, патруль доложил, что мог доложить. И где теперь именно тот патруль искать, может, он уже на фронте. Последнее было совсем уж странно — какой фронт, когда зима грядет, вот уж заморозки начались? Части, наоборот, возвращаются с Балкан на зимние квартиры и учения.
Чуть позже, остыв, Достанич отдал Горлису на рассмотрение и «соотнесение с имеющимся преступными следами» три предмета. Первый из них был обнаружен рядом с телом Беуса, и это — «якорь». Два других — в кармане его сюртука: отмычка, отдаленно похожая на ту, что имелась у Натана, и щипцы для открывания замков, закрытых на ключ изнутри. Натан в тот же вечер провел все необходимые замеры. Они увенчались полным успехом. Именно заостренные «лапки» воровского «якоря» оставили следы в нижней части подоконника в квартирах Шардоне и Криуха. И как раз найденными щипцами открывали дверь черного хода в доме Абросимова (после замены замков он хранил тот ключ у себя), а также в комнате Иветы.
В целом же выводы рапорта, составленного полковником Достаничем, были таковы. Своевременные и проницательные действия руководства военной полиции Дунайской армии привели к выявлению и разоблачению османской агентуры в Одессе. Операция по ее захвату была спланирована хорошо и точно, но из-за измены, нежданно прокравшийся в одесский штаб жандармерии, была частично сорвана. По каковой причине схватить турецких шпионов вживую не удалось. Однако дальнейшие энергичные действия военной полиции и бдительность армейских патрулей привели к ликвидации обоих вражеских агентов. Итог: никакого урона русской армии от шпионского гнезда в Одессе не нанесено. Гнездо — уничтожено.