шляпе с высокой тульей. И он опирался на меч – вернее, то была боевая шпага, длинная и острая, с лезвием в два пальца шириной. Бесценная вещь, клинок толедской работы, насколько я мог разобрать.
Вампиры редко пользуются оружием, а огнестрельным – вообще никогда. Но и холодное у них не в почете, ибо ловкость, чудовищная сила и клыки надежнее стального лезвия. В этом они напоминают крупных хищников – ведь пантере или тигру не нужны копье и меч, чтобы разделаться с жертвой. В такой привычке – или, возможно, традиции – есть резон: сталь наносит глубокие раны с обильным кровотоком, а быстрая потеря крови лишает пищу привлекательности. Но было похоже, что этот испанский упырь считает меня не пищей, а равным противником – он отступил на шаг и отсалютовал клинком.
В отношении вампиров я не придерживаюсь кодекса чести и никаких реверансов не делаю. Хороший вурдалак – мертвый вурдалак! И чем надежней и скорее, тем лучше.
Я поднял ружье, но тут же его опустил, услышав голос археолога:
– Осторожнее, дон Педро! Не стреляйте, ради девы Марии! Камни обрушатся на нас!
Вообще-то можно и пальнуть, подумалось мне; бывает, что «шеффилд» ревет, а случается, шепчет. Правда, до стрельбы он молчалив и не сообщает мне, чего ожидать, громоподобного рева или интимного шепота. Если грохнет, мало не покажется… Решив, что обойдусь без риска, я протянул Анне ружье и вытащил клинок. Чем ни прибить упыря, лишь бы прибить… Моя катана была короче его шпаги, но у японских мечей есть неоспоримое достоинство: они отлично подходят для рубки голов. Собственно, классический поединок самураев этим и кончается: либо голову смахнуть, либо располовинить хребет.
Я крутанул катану в воздухе раз-другой, расслабил кисть и твердыми шагами направился к противнику. Меня привлекала полоска загорелой кожи пониже его бороды и выше воротника из пожелтевших кружев. Шея у него была бычья, но я не беспокоился: мне доводилось рубить всякие шеи.
Он шагнул мне навстречу, и сталь зазвенела о сталь. Парируя первые удары, я сообразил, что с этим идальго нужно быть поаккуратнее: шпагой он владел блестяще. Профессионал, фехтовальщик от бога, черт побери! И, вероятно, он всю жизнь совершенствовал свое искусство, а это значило, что шпага при нем лет сорок пять. К старости наверняка ослаб, лишился прежней быстроты и силы, но теперь то и другое вернулось к нему; став вампиром, он снова был силен и ловок. Много сильнее, чем прежде, подумал я, отбив его клинок.
Мы сражались на пятачке четыре на четыре метра, свободном от крупных камней. Глядеть под ноги времени не было, и каждый понимал: подвернется камешек под ногу, споткнешься, покачнешься – тут тебе и конец. Моя катана сверкала у шеи упыря, его оружие посвистывало у моей груди; я целил в горло, он – в сердце. Так мы бились несколько минут, то атакуя, то отступая; протяжный звон наших клинков плыл над ущельем и отдавался эхом в скалах.
Я уже знал, что справлюсь с ним. Были когда-то разные школы фехтования – испанская, итальянская, французская, но все они устарели к нашим временам. Нынешние мастера клинка умеют такое, что и не снилось королевским мушкетерам и самому капитану Алатристе.[15] Я был не в силах измотать вампира и превзойти его в ловкости – первичные выносливей верблюда и стремительней змеи, – однако все же я мог его прикончить. Прекрасный фехтовальщик этот упырь, но для своей эпохи! К тому же он не представлял возможностей катаны и дрался так, будто в руках у меня сарацинская сабля.
Он ткнул в меня своим толедским вертелом, целясь в левый бок, в щель между ребрами. Я не стал парировать удар – нырнул под шпагу, перекатился по земле и очутился за его спиной. Для другого противника это был бы финал поединка – я мог подсечь ему ноги, разрубить позвоночник или проткнуть сердце, ударив под лопатку. Любой человек был бы на долю секунды беззащитен, но этот не был человеком. Он успел обернуться, и моя катана звякнула, встретившись с его клинком. Правда, я задел шею упыря и разрезал воротник, но рана была несерьезной – так, царапина.
Я начал теснить его к краю площадки, к большим камням, где было трудно маневрировать. Кажется, он уже сообразил, что я добираюсь до его головы, а прочие части тела мне неинтересны. Он защищался, стараясь не подпускать меня ближе, вытягивал клинок на всю длину, но завершение поединка было лишь делом времени. Довольно скоро я уже знал, в какую щель его загоню, как заставлю отклониться вправо, и в какой момент катана приласкает шею упыря. Это мгновение близилось, когда…
…Когда за моей спиной раздался топот, прозвучала команда, грохнули выстрелы, и автоматная очередь прошила живот вурдалака. Должен признаться, что к этому я не был готов, я лишь упал на землю, чтобы пули меня не задели. Но тут же вскочил, ибо каменная осыпь пробудилась, большие глыбы заскользили вниз со зловещим шорохом и скрипом, и все упыри, сколько их есть в Галактике, выскочили у меня из головы. В этот момент я думал только об Анне и старом археологе, о том, что они за мной не угонятся, а я их не брошу, и, значит, лавина накроет всех троих. Сунув катану в ножны, я подхватил свою ласточку, вцепился свободной рукой в куртку дона Луиса и потащил их туда, где метрах в тридцати от нас стояли капитан Арруба и двое солдат. Они уже поняли, что натворили. Миг, и дон Луис очутился в лапах сержанта Хосе и одного из коммандос, и вся наша группа понеслась по берегу ручья. Позади вздымалась пыль, грохотали камни, и я рискнул обернуться только раз. Мой недобитый клиент резво скакал с глыбы на глыбу, поднимаясь все выше и выше по низвергавшейся в ущелье каменной реке. Ловок, дьявол! – подумал я. Затем увесистый камень стукнул меня по ноге, напоминая, что зевать не стоит.
Пробежав с километр, мы остановились в безопасном месте, чтобы отдышаться. Я опустил ласточку на землю, принял от нее ружье и гневно уставился на Мигеля Аррубу. Тот посерел.
– Похоже, капитан, вы знаете лучше меня, как расправляться с вампирами. К чему вам эксперт?
– Полковник приказать идти на помощь, – пробормотал Арруба.
– И вы решили пострелять, причем не в голову, а в брюхо… Проклятый идиот! Он ушел от нас! И вы, вы за это в ответе!
Губы капитана тряслись. Наверное, чудился ему военный трибунал, расстрельный приговор, подписанный лично команданте, и стенка, у которой завершится его молодая жизнь.
– Не пугай парня, дорогой, – сказала Анна, погладила Аррубу по щеке и затараторила на испанском. Дон Луис раскурил сигару, сержант Хосе откупорил фляжку, мы глотнули рома, и я счел инцидент исчерпанным. Что поделать, бывают неудачи! Это, конечно, неприятно, зато срок пребывания на Кубе автоматически продляется. Какая-никакая, а все же заграница! Анне тут хорошо. Теплое солнышко, румба, юбка в цветочек и все такое…
Все такое мы увидели, возвратившись к месту битвы. Коммандос из второго отряда были уже здесь, стаскивали трупы в кучу, двое мертвых солдат лежали на земле, пятерых раненых грузили в вертолет. Анна оглядела тела упырей, канистры с бензином, залитые кровью камни, разбитые черепа, что скалились на нас недобрыми ухмылками, и сказала:
– Хочу обратно в наш подвал.
Потом начала раздеваться. Я тоже сложил на землю оружие, сбросил рубаху и стал расшнуровывать башмаки.
Подскочил Кортес.
– Сеньора! Дон Педро! Что вы делате?
– Всем разоблачиться, включая раненых, – приказал я. – Кровь упырей ядовита, ее необходимо смыть. Иначе будут язвы, а у раненых – гангрена.
Отмывались мы минут десять. Я сказал полковнику, что цели мы не достигли: начался обвал, и главный фигурант смылся под шумок. Придется отлавливать его на пересеченной местности или устроить ловушку, а какую именно, об этом завтра побеседуем. Сегодня будем отдыхать, кушать квашеные ананасы и танцевать пасадобль. Все!
Вертолет с мертвыми и ранеными улетел. Тела вампиров, облитые бензином и пожранные огнем, превратились в прах. Больше в ущелье Сигуэнца делать было нечего. Мы сели в джипы и возвратились в Апакундо.
Интермедия 2
Из записок Педро Санчо,
секретаря и хрониста экспедиции
Иисус Христос и Дева Мария! Это была славная битва! По сигналу генерал-капитана наш канонир Педро де Кандия выстрелил из двух пушек в середину толпы, убив и ранив многих. Затем генерал-капитан облачился в доспехи, опоясался мечом и кинжалом и атаковал с испанскими всадниками дикарей. Всадники привязали к гривам и хвостам коней погремушки, чтобы еще больше напугать противника. Запели трубы христианского воинства, наши люди испустили боевой клич, и над полем сражения раскатилось: «Сантьяго! Сантьяго!» Конница обрушилась на индейцев, которые были столь перепуганы, что сбивались в кучи и давили друг друга; случалось, что копье испанца пронзало сразу двоих-троих. Их жалкое оружие не могло нанести серьезных ран ни нашим всадникам, ни лошадям, и какой-либо опасности они для нас не представляли.
Увидев, что конница бьется успешно, генерал-капитан вернулся, слез с коня и, обнажив меч, повел на врага пехоту. Он сражался с великой отвагой и невиданным мужеством, стараясь пробиться к предводителю дикарей, и первым достиг его паланкина. Схватив вождя за руку, он начал тянуть его вниз, дабы сбросить на землю, но паланкин был слишком высок, и вцепиться крепче в руки вождя не удавалось. Тогда генерал-капитан воскликнул во весь голос: «Сантьяго!» – и призвал на помощь наших воинов. Затем случилось удивительное, и я, Педро Санчо, свидетельствую и клянусь Господом и всеми святыми, что видел это сам. Носилки великого вождя держали знатные люди той земли, и многие из них погибли сразу, а у других были отрублены кисти или руки по локоть. Но никто из тех знатных не убежал, никто не бросил своего предводителя, и те, кто лишился кисти и пальцев, продолжали держать паланкин на плечах. Убитых же тотчас заменяли другие люди, толпившиеся вокруг носилок так плотно, что было нельзя поднять меч и ударить в полную силу.