После каждой речи непременно кричали «Горько I» Это, казалось, было единственным, что они еще помнили из тех исконных свадеб, какие недавно здесь гулялись, игрались и участниками которых они были.
Быстро захмелев, свадьба загудела, как растревоженный улей. Гости галдели, уже мало слушая друг друга. Каждому хотелось напомнить всем, что и он есть на этом свете. И каждый заявлял о себе, как умел. Когда все произнесли официальные поздравительные речи, не преминув в конце прокричать нечто совершенно неуместное о неизбежной победе мировой революции, когда у жениха и невесты уже припухли губы от поцелуев после каждой речи, начальник полтавской волостной милиции Иван Алексеевич Скорик, раскрасневшийся и захмелевший, вытер ладонью пот с высокого с глубокими залысинами лба, встал, одернув непомерно длинную гимнастерку, перетянутую широким ремнем, и, приняв неожиданно-торжественный вид, прикрыв глаза, словно что-то вспоминая, запел: «Боже, царя храни! Сильный, державный, царствуй на славу нам, царь православный».
Гости смолкли и с нескрываемым любопытством, удивлением и даже испугом обратились в его сторону, пытаясь понять, иронизирует он или же поет вполне серьезно. Но Иван Алексеевич пел самозабвенно, в такт песне слегка покачивая головой и как бы забыв, где находится. Секретарь комячейки товарищ Митенберг нервно двигал желваками и зыркал в его сторону воспаленными, переполненными гневом глазами. Он весь сжался, готовый, казалось, провалиться сквозь пол. Его острое лицо с далеко уходящей лысиной, еле прикрываемой пушком, казалось еще более крысиным. Кое-кто, еще не совсем захмелевший, потупился, перебирая кисти картатой скатерти, желая как бы отстраниться от происходящего. Некоторые чуть слышно, неумело стали подпевать Ивану Алексеевичу. И тогда он, войдя в раж, начал дирижировать, жестами приглашая собравшихся поддержать его. Поначалу недружная, песня вскоре заполнила прокуренную хату, где проходила свадьба, и несмело и пугливо полилась во двор, в осенний холод.
Когда песня обрела, наконец, стройность и лад, на пороге неожиданно появился начальник караула карнач Коля с таким осуждением и презрением во взгляде, что все вопросительно уставились на него, полагая, что что-то случилось, и песня рассыпалась. Видно, каждый, несмотря на забытье веселья, все-таки помнил, что в любую минуту может последовать известие о нападении банды Рябоконя. Но Коля стоял на пороге молча, презрительно разглядывая свадьбу. Первым спохватился Скорик. Отыскав взглядом пустой стакан, налил мутного самогона и, сильно покачиваясь, подошел к Коле.
— Дорогой ты мой комсомолист, выпей за счастье наших молодых.
— Не могу, я на посту.
Иван Алексеевич, держа перед собой стакан, дружески положив руку на плечо карнача, запел: «Ночью нас никто не встретит, мы простимся на посту…». — «На мосту», — с нескрываемым раздражением поправил его Митенберг, злившийся оттого, что веселье вышло из-под его неусыпного контроля. «На Пришибе» — добавил кто-то из-за стола. На это Иван Алексеевич резко обернулся, вдруг изменившись в лице, напомнив всем сразу, что он не просто Иван Алексеевич Скорик, веселящийся на свадьбе, а начальник волостной милиции.
— Кто это сказал? — жестко спросил он.
Свадьба снова притихла, так как каждый знал и помнил, что Пришиб под станицей Гривенской — такое гиблое место, где испокон веку случались нападения грабителей, где запоздалому, загулявшему купчику никак невозможно было проехать неограбленным. А теперь, когда в округе орудовала банда Рябоконя, там стало опасно появляться даже днем. Не дожидаясь ответа и потрясая перед собой указательным пальцем, он по складам произнес:
— Не на-да так шу-ти-ть!
Ведь в этом упоминании о Пришибе был укор и ему, начальнику милиции, которого рябоконевцы водят за нос, всегда появляясь там, где их меньше всего ожидают, хотя ловцов неуловимого Рябоконя хватало помимо его милиции…
Видно, посчитав, что достаточно веско напомнил свадьбе о себе, Иван Алексеевич снова повернулся к карначу и миролюбиво, по-отечески сказал:
— Выпей, Коля, согрейся, замэрз жэ… Если не за молодых, то за победу революции во всемирном масштабе.
— Ну зачем же так, Иван Алексеевич, — искренне обиделся Коля. — И резко стряхнул со своего плеча руку начальника милиции, тем самым давая понять, что он не одобряет всю эту свадьбу и презирает всех, здесь собравшихся, падших, забывших о смысле той борьбы, которую они ведут, опустившихся до такой песни.
— Что, не хочешь выпить за победу мировой революции? — вдруг посерьезнев и пристально взглянув на Колю, спросил Скорик. — Запомним…
— Что вы поете? — глядя в упор на Ивана Алексеевича, — задал вопрос карнач.
— Мы? — и, переходя на кубанский говор, пробасил Иван Алексеевич: — Мы спиваем писню, яку спивалы наши батькы и диды. А вы шо спиваетэ? Дэ вы його бэрэтэ?
Все еще поддерживая шутливый тон, но уже начиная злиться, Иван Алексеевич, расплескивая самогон, назидательно говорил карначу:
— И дэ ты такый швэдкый узявся? Хочешь мэнэ обигнать и попэрэд мэнэ ускочить у коммунизм? Коля, сэнок, нэ спишы, бо шо склэпано в гузни, нэ пэрэкуешь и в кузни…
Кое-кто робко улыбнулся остроте Скорика. В ожидании скандала свадьба насторожилась и притихла.
— Ну ладно, — наконец, миролюбиво, трезвея, сказал Ско-рик, поворачивая свободной рукой Колю к дверям, — иды, нэсы службу, а то Рябоконь пробэрэться и подавэ вас як курчат. — При этом он выпихнул ершистого карнача в дверь и вышел следом. Во дворе еще слышалась перебранка, потом прогремело несколько револьверных выстрелов. Чуя недоброе, гости стали поспешно собираться и расходиться по домам. Хотя было видно, что им еще хотелось погулять, покуражиться.
Среди новой советской знати в станице Ивану Алексеевичу Скорику, как ему казалось, всегда выказывалось какое-то недоверие. Открыто и прямо никто его не упрекал, да и кто мог возразить начальнику волостной милиции, но это недоверие Иван Алексеевич постоянно чувствовал. И были для этого свои причины и поводы. Всем было известно, что ближайшим помощником у Рябоконя был некто Савва — Савва Саввич Скорик и тоже из Полтавской. Родственник ли это был Ивана Алексеевича или просто однофамилец — уже не столь важно. Но это портило жизнь начальнику волостной милиции. Ему казалось, что все только об этом и думают. А может быть, жизнь была уже действительно непоправимо испорченной и без этого совпадения фамилий, и тогда, боясь признаться в этом даже самому себе, он и придумал такое объяснение…
Служащему заготконторы Воронину тоже хотелось праздника. Душу его переполнял какой-то смутный, всеохватывающий порыв и восторг. И он выражал переполнявшие его чувства, как умел. Уже одев полушубок и кубанку, он кричал куда-то в приоткрытую дверь:
— Оркестр, ко мне! Где музыка? Нэ чую музыки!
Вскоре он действительно собрал чахленький райкомовский оркестр, выстроив его во дворе. Оглядев музыкантов, он с какой-то решительностью скомандовал: «За мной, арш!» и нетвердой походкой направился к воротам. Оркестр сипло и простуженно заиграл какой-то марш. Проходя ворота, Воронин достал из кармана кошелек и, потрясая им над головой, прокричал в темноту:
— Все вы у меня сидите в этом кошельке!
Процессия направилась к дому Воронина.
Начальник милиции Скорик, чувствуя, что веселье теперь выходит и из-под его контроля, выскочил на улицу без шапки, пытаясь остановить Воронина. Но нестройная, жалкая музыка сипела уже где-то в конце улицы. Кто-то попался ему навстречу. Не разбирая в темноте, кто это, он со злости и досады влепил кулаком в лицо прохожего.
Мы никогда не узнали бы, что и как происходило в тот вечер в станице Полтавской, если бы в Краснодарском архиве не сохранилось секретное донесение тайного осведомителя, сексота, доносившего командиру первой роты Славянского батальона. Свое имя он скрыл под многозначительной, как ему, видимо, казалось, кличкой, коей и подписался — «всенаблюдаю-щий». Все происходило именно так, как описал в своем донесении «всенаблюдающий»:
«Доношу до вашего сведения, что 28 октября с/г у гр. Высоцкого Маркела состоялась свадьба, который женил своего сына Сергея. На этой свадьбе был участником член РКП/б/ и занимающий должность начальника вол. милиции ст. Полтавской тов. Скорик Иван Алексеевич. Часов в 1 ночи, когда все напились в доску, начали петь «Боже царя храни» и «Славься наш русский царь». Скорик начал дирижировать этими пениями. Свадьба была во дворе комсомола, так как Высоцкий живет в этом дворе, караул, состоящий из комсомолистов около пулеметов стал протестовать Скорику в ихнем пении, на что он стал открывать драку и стрелять в пример в комсомолистов, между которыми случилась драка. Скорик вышел на улицу и стал кричать во все горло «разойдись» и опять выстрелил с нагана. Все разбежались. В это время шел гражданин Буряк Михаил, ничего не знавший. Скорик подошел к нему и ударил такового. Гр. Буряк, беспартийный, заявил об этом секретарю комячейки т. Митенбергу, на что получил ответ, мол, я вам не крючок, чтобы гоняться за Скориком, потом Скорик очутился на площади и дал несколько выстрелов.
Когда стали расходиться со свадьбы, гр. Воронин, служащий заготконторы, шел домой и его провожал духовой оркестр под маршем домой. Воронин вытащил кошелек и кричит: у меня все сидят в этом кошельке. Все музыканты и Воронин были задержаны и припровождены в местный ардом[1] под арест, но таковые были выпущены карначем без ведома секретаря комячейки. Свадьба была в присутствии почти всех непманов ст. Полтавской и нескольких членов РКП(б), из которых я заметил члена сельскохоз. товарищества тов. Карпущенко. Просьба принять меры в особенности к т. Скорику, как подорвавшего звание истинного коммуниста. Список участвовавших я представлю в следующем рапорте. К сему: «Всенаблюдающий»».
Через две недели донесение было переслано секретарю Славстпарткома с резолюцией:
«При сем препровождаю копию сводки секретаря осведомительной сети ст. Полтавской на Ваше распоряжение. Приложение: упомянутое. Командир батальона Вехирев. Адъютант Ткалич».