ссушенная солнцем, рассыпающаяся при легком прикосновении.
Разгром отряда, конечно, ошеломил Рябоконя и поверг его в мрачное состояние. Злой и раздражительный, подавленный случившимся, он думал не только о беспечности, о допущенных оплошностях по охране отряда, но и о том, как изменить стихийно сложившееся положение… Одной волей, убеждениями это сделать невозможно. Людей вразумляют обычно те или иные события, как правило трагические, в результате которых и складывается новое положение.
К Василию Федоровичу Рябоконю приезжали посланцы от генерала Михаила Алексеевича Пржевальского, три человека, в том числе Савицкий, член краевой Рады, от имени генерала предлагавшие совместно выступить против новой власти. Но он им тогда ответил, чем озадачил нежданных делегатов, что против власти восставать не намерен и предложил им уйти. Он ведь боролся не столько за свержение власти, явно безнадежное дело, сколько за право жить на этом свете, жить так, как он считал нужным.
В отличие от неистовых до умопомрачения повстанцев борьба не была для него самоцелью, но лишь средством для отстаивания такого естественного, святого права на жизнь…Савицкий тогда сказал ему, что генерал Пржевальский приказывает поднять восстание. На что Рябоконь отказался подчиниться генералу и, усадив ходаков на байду, отправил на берег с Кирпильского лимана.
Что-то было в этих чванливых генералах для него отталкивающее. Кичатся своим военным образованием, а сами понять не в состоянии, что время фронтов и армий ушло безвозвратно…
Приезжали к нему посланцы и от полковника Жукова, тоже предлагали объединиться для совместной борьбы. Им он тоже отказал. Опасался он этих кадровых высокопоставленных спецов — даже в таком положении, когда уже ничего не осталось — ни средств, ни войск, — обязательно передерутся за посты и должности…
Особенно раздражал его генерал Фостиков. Собравший в свое время приличные силы, поддержанный финансово и кадрами офицеров генералом Врангелем, он в самый ответственный период улагаевского десанта направил удар не в район действий улагаевских войск, не на Екатеринодар, а почему-то в сторону Армавира. Тут и вовсе усматривался какой-то недобрый умысел. Нет, с такими людьми иметь общие серьезные дела было нельзя. А обычная демагогия о спасении единой и неделимой России и тем более самостийной Кубани его уже давно не трогала.
И хотя он теперь скрывался в Кирпильском лимане и хуторах вокруг него, никак не выдавая себя, не предпринимая никаких действий, все в округе знали, что Рябоконь находится где-то рядом, никуда не ушел и когда будет надо, даст о себе знать. Его, к тому времени уже громкое имя как бы не давало ему самому права скрыться совсем, куда-то уехать, оставить Кубань, исчезнуть бесследно. Да и не мог он нигде более жить, кроме этого родного, такого к нему неласкового и сурового родного края.
Теперь он, возможно, один из немногих во всем этом степном камышовом краю, вздыбившемся человеческой злобой, знал, как надо бороться и что следует делать. Не знал он только, как можно и нужно жить в этом таком перепутанном и озлобившемся мире…
ТИТ ЗАГУБЫВБАТЬК0
Добрым казаком и хорошим хозяином слыл в станице Гри-венской Ефим Семенович Загубывбатько. Принадлежал он к поколению стародавнему, теперь уже трудно вообразимому. Когда он родился в 1846 году, прошло только пятьдесят лет нового казачьего жития на берегах Кубани. Его такая необычная фамилия возникла, как говаривали, обычным казачьим способом, когда прозвище, становящееся потом и фамилией, давалось то ли по какой-то характерности человека, то ли по примечательному случаю из его жизни. Как рассказывали потом в его роду, их предок при переселении на Кубань, будучи еще мальчиком, видно, в суматохе переселения затерялся. Когда мальчика спросили, почему он плачет, тот ответил: «Я загубыв батька», то есть потерял отца. Так и стал он Загубывбатько. С такой необычной фамилией со временем смирились, привыкли к ней, и она, казалось, уже никак не скажется и ничем не напомнит о себе в потомках.
Ефим Семенович, человек уважаемый, георгиевский кавалер за турецкую войну, с женой Марией Васильевной воспитал четырех сынов — Семена, Ивана, Тита и Михаила — и дочь Александру. Всем дал образование. Все дети окончили по три класса церковно-приходской школы на Зарубовке, как называлась часть станицы. Умер он в 1917 году, простыв на рыбной ловле в лиманах.
Сохранилась, как-то уцелела фотография 1914 года, на которой — Ефим Семенович и Марья Васильевна с дочерью Александрой и зятем Трофимом Монако и невесткой Александрой, женой сына Михаила. Все сыновья в это время были уже на фронтах великой войны.
Это был своеобразный, самобытный мир человеческого бытия со своими ценностями, хозяйствованием, властью, культурой, со своей этикой и честью. Он трудно собирался и переплавлялся в ходе обживания этого степного и камышового края в непрестанных войнах. Этот мир пришел в равновесие, образовался лишь к концу XIX — началу XX века. Задуманный мудростью Екатерины Великой и князя Григория Потемкина, устраиваемый великим Суворовым, он через век уже представлял собой прочный и цельный край России, на одном из самых трудных, стратегически решающем южном направлении.
То ли так совпало, то ли действительно пришли какие-то иные, неведомые времена, но со смертью Ефима Семеновича Загубывбатько несчастья обрушились на его род. Что-то случилось в душах и в мире невыразимое, странное и страшное. Оно угадывалось по недоброму холодку, пробегавшему по телу и страху, затаившемуся где-то в закоулках души, сосущему тупой, казалось, беспричинной болью.
Люди как-то сразу переменились, сникли, погасли, словно задутые кем-то свечи. Все так же шло время, и сменялись времена года, но они этого словно и не замечали в своем унынии. Куда-то подевалась радость, без которой жизнь человеческая становится пресной, без которой она вырождается, гаснет, как скорый степной костер, в который не подбросили вовремя сухого, прошлогоднего бурьяна.
И все это сопровождалось лукавыми заверениями о свободе людей. Но странно, чем больше люди говорили об этой свободе и к ней стремились, тем в большую несвободу попадали, тем в большее запустение приходила их родная земля.
Все так же сияли высокие небеса, зеленела земля, но ничего их не радовало. Они будто чего-то ждали, каких-то перемен, которые избавят их от этого уныния. Но перемены, казалось, такие близкие и возможные, почему-то не наступали. Словно густой, непроглядный туман и морок опустился на землю. И вопреки природным законам, не находилось ветра, чтобы его развеять.
Из всех сынов Ефима Семеновича Загубывбатько Тит Ефимович 1889 года рождения, резко выделялся неким своеобразием. Он не походил на своих братьев. Был красив, ладен и даже щеголеват. В отличие от братьев, рано женившихся и обзаведшихся большими семьями и хозяйством, Тит долго не женился, да и неоднократные женитьбы его оказались странными и непрочными. Он не любил сельское хозяйство, и никогда им не занимался. Тит был человеком мастеровым. После Гражданской войны, уцелев в ней, обнаружил вдруг в себе талант портного. Хорошо шил френчи и галифе — мода новой, советской знати.
Тит Ефимович был более грамотным, чем братья. До революции служил в армии офицером, интересовался политикой, принадлежал к кадетской партии. Он по всем признакам хотел оторваться от сельской станичной жизни, но так и не смог этого сделать. Пожив некоторое время в Екатеринодаре, Тит все-таки вернулся в станицу и купил себе добротный дом у Ефима Кулика на Причипиловке. Казалось, что он ухватил цивилизации и культуры, но более всего — прихотливой моды, и глотнул ее, не пережевав…
В 1917–1918 годах, вернувшись с фронта, он служил в Ека-теринодаре, на военном продовольственном складе. Но в 1919 году возвратился в родную станицу Гривенскую. Может быть, смутно надеялся, что хаос сюда не докатится. А возможно, потому, что здесь его ждала красивая девушка — курсистка Лена Шарикова. Ее сестра Дома была замужем за Ольховиком, богатым человеком, державшим в Гривенской магазин. Но в 1920 году Лена Шарикова вместе с Ольховиками уехала в Турцию, эмигрировала.
Примечательно, что Тит Ефимович, где бы ему ни приходилось работать и служить, непременно заведовал хозяйственной частью. Даже в повстанческом движении — и у полковника Скакуна, и у хорунжего Кирия, и у Василия Федоровича Рябоконя. Такой род деятельности, видимо, накладывал свой отпечаток на характер человека, или особого склада характер выбирал именно такую деятельность.
Но и в родной станице Тит Загубывбатько не нашел покоя. Началась борьба с казачеством, жестокая и непримиримая, то есть, по сути, трудновообразимая борьба с народом. Надежнее теперь спрятаться и уцелеть можно было в больших городах, но не в станице.
У его старшего брата Семена Ефимовича и жены Улиты было семеро детей. Семену исполнилось сорок лет, когда в начале 1921 года его арестовали и убили. Просто так, без всякого повода. Он не выступал ни за красных, ни за белых, ни за зеленых. Был просто хозяином и отцом большого семейства. Любил эту трудную сельскую жизнь и родную станицу. У брата Ивана Ефимовича и его жены Елизаветы было восемь детей. Он уцелел лишь потому, что не жил дома, а скрывался где-то на острове в лиманах. У младшего брата Михаила и его жены Александры было трое детей. Он вынужден был уйти в плавни вместе с Титом к Рябоконю. Погиб Михаил в 1921 году во время попытки рябоконевцев остановить пароход на Протоке. У жены Михаила погиб брат осенью 1920 года.
Казалось, что все уже кануло куда-то безвозвратно и та жизнь, которая здесь была, отболела навсегда. Но вот сохранились, уцелели каким-то странным образом воспоминания и биография Тита Загубывбатько, написанная им самим в станице Славянской 15 декабря 1924 года, когда с бандитизмом в плавнях было покончено. Любопытный заголовок имеет его автобиография: «Начало подвигов и первые шаги хорунжего Рябоконя с 10 июня 1920 года». Без всякой иронии, вполне серьезно, причем — в документе, составленном для власти, которая деятельность Рябоконя подвигами вроде бы не считала… В ней Тит рассказывает, как и почему он оказался в плавнях: «4 марта 1920 года красные войска вступили в станицу Гривенскую. В первых днях я был избран общим собранием станицы Гривенской товарищем заместителя председателя Ревкома и прослужил до 14 апреля на этой должности. 14 апреля записался в члены комячейки. И когда предревкома товарищ С.И.Волощук был арестован, я остался на его месте и прослужил до 2 июня. Выбросили меня из комячейки за пьянство. Я сейчас же подал заявление уволить меня со службы, что и было сделано. Освободившись от службы, занялся домашними работами.