А может, сказал бы другое — что-то вроде того, что выброшенный кубик был попыткой отказаться от той странной игры, которую ему как бы навязывали. Кто навязывал? Прямого ответа на вопрос не было, но за изнанкой событий, с какого-то времени имеющих вид осуществляемого кем-то замысла, словно бы вставала некая личность, свойства которой можно было установить по ее поступкам, и по поступкам этим слишком мелкая, чтобы назвать ее богом. Собрать людей, раскидать их, разделить на три пары, отобрать камни, вернуть камни… был ли хоть какой-нибудь смысл в этом?
Конечно, еще утром у третьего был другой взгляд на то же самое. То есть была цель, толи по собственной воле выбранная, толи внушенная этим самым олицетворенным случаем (не богом, нет). Было доверие к этому случаю, готовность потерпеть в разумных пределах и издержки принять как данность. А после всего последнего хотелось сказать «ну, это уже слишком».
56
Эф третий был зол на Бе пятого. Не потому, что пятый давал к этому повод, а потому что хотел видеть на его месте человека Ю. То, что человек Ю в результате случившегося расклада оказался в паре с Фа четвертым, было отягчающим обстоятельством.
Третий не выказывал, разумеется, своих чувств ни словом, ни делом. Через пару дней он смирился с обстоятельствами, а еще через короткое время заговорил с пятым о сокровенном.
— Я подумал сейчас о человеке Ю, — сказал третий. — Тебе не кажется, что в нем есть что-то странное?
— Странно то, как ты его называешь, — удивился пятый. — «Человек» — это как-то абстрактно. Кто из нас не человек? Почему бы не сказать просто: Ю восьмой?
Третий промолчал. Ему жаль было лишиться частицы оберегаемого незнания, к тому же то, что он прежде считал неким знаком отличия (с чем вроде бы и благосклонный в те времена случай был согласен), стало выглядеть знаком ущербности. Ведь как можно было иначе истолковать тот факт, что нечто закрытое от него, третьего, оказалось для всех открытым?
Когда отлегло, третий снова обратился к пятому.
— И все-таки, что это за человек, Ю восьмой? — начал он осторожно.
— Ты меня удивляешь, — сказал пятый. — Разве вы не приятели с ним? Говорят, вы были знакомы еще до того, как мы отправились в наше плаванье по водам.
— Некоторые вещи со стороны виднее, — осторожно сказал третий и, решившись, добавил: — Тебе не кажется, что он может быть переодетой женщиной?
— Никогда о нем не думал с такой стороны. И не собираюсь думать. Если и так, то это его личное дело, и в таком случае твой вопрос неуместен. Ведь скажи, если бы ты случайно узнал об этом, как о факте, ты стал бы о нем рассказывать мне или кому-нибудь? Сам-то восьмой, очевидно, держит это в секрете.
— Не стал бы, — сказал третий.
Он опять разозлился на пятого, и долгое время они шли молча. Наконец, пятый сам нарушил молчание:
— Ты знаешь, если стать вслед за нашим отшельником на его точку зрения, то есть признать, что для каждого варианта случая — то есть варианта исхода случайного события, если быть точным, — существует мир, в котором именно этот вариант имеет место… Если встать на эту точку зрения, твой вопрос вообще не имеет смысла.
— Не понял, — буркнул третий.
— Может иметь место, так сказать, непроявленный случай. Есть мир, в котором Ю восьмой — мужчина, есть мир, в котором он — переодетая женщина, и мы должны признать, что не можем определить, в котором из двух находимся, а это то же самое, что признать, что мы находимся одновременно в одном и другом, то есть они слиты для нас в один, и останутся так до тех пор, пока один из вариантов, мужской или женский, не станет явным.
— Не пойму, почему ты называешь это случаем. Ведь человек, знаю я про него или нет, всегда кем-то конкретно является. Он не может быть мужчиной и женщиной одновременно, а ты ведь, по сути, именно это и утверждаешь.
— Твой мир — мир, в котором живешь, — отчасти формируется и твоим незнанием в числе прочего, — отвечал пятый. — Поэтому то, что известно самому Ю восьмому, для тебя будет только вариант случая. Объяснять это было бы слишком долго, поэтому поверь на слово. И поскольку все варианты случая осуществляются, то среди возможного будущего будут такие миры, в которых восьмой однозначно окажется мужчиной, такие, в которых он окажется женщиной, и такие, в которых случай так и останется непроявлен.
Нельзя было сказать, что третий все это понял, но смог представить возможный вариант, когда его с человеком Ю унесло бы течением, может, налево, может, — направо, но как одну пару. И когда вышли бы, мокрые, из воды и начали сушить одежду — процесс, в обоих случаях представлявшийся третьему отчасти интимным, — все стало бы ясно. «Если Ю женщина, — думал третий, — у нее должна быть маленькая грудь, а если мужчина, то у него будут маленькие руки». Руки, разумеется, были одни и те же, но обыкновенный женский размер в мужском случае выглядел мелким.
Они шли несколько дней. Иногда ели рыбу, иногда речных омаров. Кипятили воду в жестяной коробке. Попадались деревья с хлебными грушами, грибы и ягоды. Мелкие протоки между островами переходили вброд. А когда дошли до основного глубокого русла, то увидели шалаш из камышовой травы и человека на берегу, который ловил рыбу.
57
Человек ловил рыбу, поэтому назывался рыбак.
У человека была лодка, поэтому его можно было назвать лодочник.
Для ловли рыбы у человека была сеть на дугах-распорках, укрепленная за четыре конца, — так называемый паук. Его можно было опускать в воду и поднимать из воды с помощью шеста и веревки.
Сказать свое имя рыбак отказался, и Бе пятого, раскрывшего рот, чтобы представиться, тоже не пожелал слушать.
— Не надо этого. — Он заткнул себе уши. — Окажется у вас у кого-нибудь мое имя, а нужны мне эти разборки?
У рыбака была длинная борода, рыжая на конце, черная в середине, а у корней опять рыжая.
— Нет, не красил, — пробурчал он, поймав взгляд Эф третьего.
Лодка лежала на траве у берега — тупая с обоих концов долбленка, похожая на корыто.
— Нам переправиться, — сказал третий и показал рыбаку две медных монеты.
— Я уж двоих переправил сегодня утром, а сейчас не выйдет — волна поднялась.
— И как они выглядели, эти двое? — спросил третий.
— Один крупный, в таком синем кафтане с ремешками на рукавах, другой мелкий, лицо круглое… Знакомые, что ли? Друзья ваши? Или недруги? Мне-то все равно. — Рыбак потянул за веревку, поднимая сеть. Две рыбешки в ладонь величиной там бились и блестели на солнце. — Вчера еще вентерями ловил, а сегодня плыл на тот берег, вернулся, и вот — паук этот, — вздохнул рыбак. — Не нравится он мне. Но завтра посмотрим. Завтра утром будет погода.
58
— Реку переплыть — не поле перейти, — говорил рыбак вечером, когда все трое сидели у костра, сытые и немного укуренные. — Переплыть-то не трудно, да у реки есть берег. А на берегу вас ждет, может быть, совсем не то, что вы ожидаете.
— Вряд ли можно сказать, что мы что-то там ожидаем, — сказал пятый.
— Все течет, все меняется, — сказал рыбак. — Один мудрец говорил: «Нельзя войти дважды в одну реку», — а мы здесь, у реки, говорим, что нельзя дважды сойти на один берег.
— Отсюда следует, что берег, если высадиться на него во второй раз, будет другим, нежели в первый, — сказал пятый. — И это вполне возможно, — добавил он, — если мы уточним, что следует понимать под словом «другой».
— Однако на тот берег мы и одного раза не высадились, — заметил третий.
— Слово «один» тоже просит уточнения, — сказал пятый.
— Я простой рыбак, — лодочник не спеша затянулся из трубки, где курилась дымком трава, — умные разговоры — это не для меня.
Он затянулся еще раз и передал трубку третьему. Трубка сделала неторопливых два круга, и лодочник снова взял слово:
— Был один человек среди моих предков, — начал он, — который в первый же год после женитьбы отправился в военный поход. В те времена человек считался не человек, если не повоевал пару-тройку лет. Поход был не из близких — к берегам Второго Желтого моря, которое тогда называлось по-другому. На обратном пути корабль, на котором мой прадед плыл, попал в бурю. Ветрами и течением его занесло в места, никому не известные.
— Так он был действительно твой прадед? — с сомнением произнес третий.
— Для простоты я назвал его прадед, а для правды несколько «пра» надо добавить, но это не меняет дела, — сказал лодочник. — И вот, — продолжал он, — корабль этого прапрапрадеда заблудился в дальних морях (теперь спорят, Первое Красное это было или Третье Синее) и там потерпел крушение.
— Это невозможно, — засмеялся пятый, получив в свою очередь трубку и вдохнув дыма, — морю не может быть дано имя «Синее», потому что «синее» — это изначально присущее ему свойство. Любое море может быть названо этим словом, и поэтому глупо использовать его, то есть слово, в качестве имени.
— Однако использовали, — сказал третий. — Море есть на карте, я его видел. Кто сказал, что человек обязательно должен быть умным?
— Никто, — согласился пятый.
— Корабль потерпел крушение, — повторил лодочник, — моего пра выбросило волной на берег, единственного из всей команды. Путь домой был долгим и трудным, ему понадобилось полных двенадцать лет, чтобы вернуться. Некоторые, правда, считают, что не так уж он и стремился к дому, а просто хотел погулять в свое удовольствие.
— Я слышал про кота, который каким-то образом попал на торговый корабль перед самым отплытием, — сказал пятый и затянулся из трубочки. — Этот корабль увез его из города три в город одиннадцать. Кот добирался до своего дома два года и, наконец, добрался. Если пересчитать эти два года с учетом пропорции между временем жизни кота и временем жизни человека, получится, что кот провел в странствиях примерно столько же лет, сколько твой прадед.
— И вот что было дальше, — продолжал лодочник, не выразив недовольства (а третий подумал, что сам он возмутился бы, если б его предка начали сравнивать с каким-то котом). — Жена моего прадеда, которая ждала его все эти двенадцать лет, не признала его за своего мужа. Дело в том, что у пра была отличительная метка на теле — шрам, полученный во время охоты. Жена помнила, что этот шрам был у ее мужа на бедре, а у прадеда он оказался ниже — под коленом. Но и у самой жены был на теле приметный знак — небольшое родимое пятно около левого уха. Это пятно мой прадед хорошо помнил, уходя на войну, но у женщины, которая отказывалась считать его своим мужем, никакого родимого пятна он не увидел на этом месте. Прадед рассказал ей про ее родимое пятно, которое было и которого не было, и тогда она ему, наконец, поверила.