В это время дверь распахнулась, и широким шагом вошел Аш первый, солдат. За ним — Бе пятый, мастер.
«Кажется, прав был отшельник, все мы здесь, — подумал третий. — Но один из нас сидит, двое стоят, двое идут, а одного ведут. Можно ли при таком раскладе считать, что мы собрались вместе?»
72
Один Аш первый и один Бе пятый вошли в дверь (солдат и мастер), другой Аш первый и другой Бе пятый сидели за столом (господа длинной воли). Что-то должно было случиться.
Аш первый, господин воли, засмеялся недобрым смехом, хотя не мог ни знать, ни догадываться о том, кто именно вошел в дверь.
Люди охраны, которые вели Эф третьего, задержали шаг, словно ожидая новых распоряжений.
— Эти двое, я вижу, просят пинка, я даже и спрашивать не буду, — громко сказал господин воли. — Пинка, пинка, — повторил он и поднялся из кресла навстречу вошедшим.
— Ха-Вэ-Эс, — сказал Аш первый, солдат, и, подойдя к столу, бросил свой камень на лаковую поверхность.
— Ха-Вэ-Эс Э-Эн-О, — уточнил мастер Бе. — Что означает «Храните ваше спокойствие, это не ограбление», — и тоже сделал бросок.
— Торговым агентам вход воспрещается, — сказал Аш первый, господин воли, и вернулся в свое кресло.
— Эм-Эн-Тэ-А, — сказал Бе пятый, мастер, что означало: «Мы не торговые агенты».
— Да, — подтвердил Аш первый, солдат.
— А мне все равно. — Господин воли отодвинул рукой выкатившиеся перед ним камни.
— Э-О-Ка Ка-Вэ-Дэ, сказал мастер Бе, что означало «Это особенные камни, как вы догадываетесь».
— Камни — это важный предмет для нас и для вас, — сказал солдат. — Не хотите поставить свои против наших?
— Предмет, может быть, важен, — сказал Аш, господин воли, — но важна и рука, которая его держит.
— Крепкая рука, — сказал Бе пятый (господин, а не мастер).
— Крепкая и длинная рука, — сказал Лю девятый.
— Длинна не рука, а воля, — поправил его Лю четырнадцатый.
— Рука, которая держит предмет, важна, но важнее воля, которая направляет руку, — сказал Аш, господин воли.
— Ха-У-Дэ-Вэ-Эн-Эр? — спросил Бе пятый, мастер. Это означало «Хотите увидеть длинную волю нашей руки?».
— Нет, кое-кто нам однажды уже показывал свою длинную волю, — сказал Аш, господин воли, повернув взгляд к южной стене, в сторону Эф третьего.
— И все-таки, — сказал мастер Бе, — Эм-Бе-Е Эр-Эр-Пэ.
— Да, может быть, есть резон рассмотреть предложение, — сказал отшельник Хо. — Я вижу, этот человек преуспел в искусстве вращения смыслов, и достиг весьма интересного поворота.
— Нас здесь два человека, — сказал солдат Аш.
— Эн-Зэ-Дэ-Че, — подтвердил мастер Бе.
— Одного попросили уйти, и на место одного два новых, это перебор, — засмеялся господин воли и взмахнул рукой. — Четверо из двенадцати, эй!
Два охранных человека отступили от юго-западной стены, два — от юго-восточной, и подошли.
— Стоп, — солдат Аш поднял руку. — Если так, то разговор будет другой.
73
— Это будет другой разговор, — сказал солдат Аш. — Готовьте ваши явары и кабутоны.
— Правильное слово «куботан», — заметил мастер Бе.
— Кабутон, я сказал. Тот, кто держал в руке кое-что посерьезнее деревянной палки, не будет называть эту штучку правильным словом. Так вот, — солдат опустился в кресло, оставшееся от Эф третьего, и расположился в нем, положив ногу на ногу, — мне кажется, что кто-то здесь носит чужое имя. Ка-Зэ-Эн-Че-И, короче говоря. И мне кажется даже, что здесь таких двое.
— Никто из сидящих здесь держателей долгой воли не держит чужого, — сказал Бе пятый, господин воли.
— Ибо каждый здесь сам назначает себе свою меру, — сказал Лю девятый.
— И у каждого здесь достаточно его долгой воли, чтобы чужое сделать своим, — сказал Лю четырнадцатый.
— Сделать своим еще до того, как оно могло бы назваться чужим, — уточнил Хо двенадцатый.
— Повернем вопрос простой стороной, — сказал солдат, — кто из вас здесь Аш первый, и кто Бе пятый?
— Ты не понял, — сказал Аш первый, господин воли. — Мы здесь ничего не собираемся никому объяснять, мы только предоставляем слово ценной в самой себе мысли, которая захотела быть высказанной.
— Мысли, высказанной нами, и нами же выслушанной, — сказал Бе пятый.
— Мысли, возникшей у одного из нас, здесь сидящих, и вернувшейся к другому сидящему, у которого она возникла прежде, — сказал Лю девятый.
— Мысли, передаваемой от одного из сидящих здесь к другому сидящему в той игре разума, в которую воля, в вечной полноте своей радости, играет сама с собою, — сказал Хо двенадцатый.
— А для вас и ваших имен этой мысли нет дела, — сказал Аш первый, — поэтому идите отсюда, пока ваше осталось вашим.
— Вы отказываетесь от спора имен? — удивился солдат.
— Я понимаю, что писаного закона на этот счет нет, — сказал мастер Бе, — но есть, как я представляю себе, традиция, есть обычай, от которого никто не уклоняется.
— Мы, сидящие здесь, не следуем традициям, традиции следуют нам, здесь сидящим, — сказал Лю четырнадцатый.
— Поверну вопрос простой стороной, — сказал Аш первый, господин воли. — Рыгал я на ваши традиции и на ваш обычай. Пять раз рыгал, не сходя с этого кресла.
— Точно пять, он не ошибся? — Солдат повернулся к мастеру.
— Я как-то не считал, — сказал мастер.
— Четверо из двенадцати! — вскричал господин воли. — Уберите отсюда двоих.
Люди охраны схватили мастера и солдата, одного повели, а другой хитрым приемом высвободился, вскочил на стол, пробежал по столу, спрыгнул, опрокинул кресло с сидевшим в нем Лю не важно каким, высадил креслом раму и выпрыгнул в окно на северной стороне зала.
74
Места заточения могут быть устроены по-разному.
Обычные варианты: клетка, камера, яма. Возможны комбинации: клетка внутри камеры или клетка, опущенная в яму. Теоретически существуют шесть комбинаций из двух элементов, но установить камеру в яме или внутри клетки вряд ли возможно, а выкапывать яму под клеткой или в камере нет смысла. Четвертый вариант (особый) — лабиринт. Бе пятый утверждал, что ему известен случай, когда именно лабиринт был построен как место заточения. Помещенный в лабиринт узник знает, что у него есть возможность выйти наружу, и поэтому все свое время блуждает по лабиринту в поисках выхода. Через какое-то время он теряет надежду, думает, что его обманули и выхода из лабиринта не существует. Потом он снова начинает поиски, хотя сомнения с этих пор его уже не оставляют.
— Но ведь когда-нибудь он может найти выход, — сказал Эф третий.
— Тогда он будет свободен, — сказал Бе пятый. — Но лабиринт большой, в нем можно блуждать годы. И как знать, когда какое-то количество этих лет пройдет, блуждание по лабиринту, может быть, станет единственно мыслимым образом жизни для узника, он забудет о том, что есть другой мир за известными ему пределами, и когда, наконец, увидит выход наружу, то отвернется в страхе и скроется в привычных ему коридорах.
— Это если он с самого начала был ненормальный, — заметил третий.
— Еду и питье для узника, — продолжал пятый, — служители оставляют рядом с ним в то время, когда он спит. Стены лабиринта не поднимаются до потолка. Они достаточно широки, чтобы служители могли ходить по ним и контролировать то, что внизу, хотя принято считать, что устройство совершенного лабиринта требует, чтобы не только сам узник не знал бы, где находится, но и никакой внешний наблюдатель не имел об этом представления.
— Мне кажется, что тот лабиринт, который ты описал, должен быть нереально большим, — усомнился третий. — За сутки человек, даже хилый, по-любому пройдет пятьдесят тысяч шагов. За год — миллионы шагов. Какой же длины нужно построить коридоры, даже если каждое место человек будет проходить по десять раз.
— А почему не сто? В реальности ситуация похожа на ту, которая возникает, когда человек заблудился в лесу. Рано или поздно он начинает ходить кругами.
— Стоящий человек найдет выход из лабиринта раньше, чем сойдет с ума, — с уверенностью произнес третий.
— Есть несколько способов найти выход из лабиринта, — сказал пятый, — но для этого нужно ставить пометки на стенах, а узнику, естественно, не дают взять с собой краску.
— Ну, положим, у всякого человека есть то, что дала ему природа, — кровь, например.
— Стены там такого бурого цвета, и освещение такое слабое, что кровь не оставляет следов, которые были бы заметны.
— Тогда… — Третий замешкался. Экскременты, фекалии, испражнения — какое слово лучше предложить ученому человеку? Все эти слова, собственно, были чужими для третьего — не его язык. Но естественным образом сказанное «говно» казалось грубоватым для обращения к ученому слуху. Люди стеснительные говорят «дерьмо» вместо грубого слова, но третий стеснительным не был.
— В крайнем случае, можно помечать коридоры своей собственной кучкой, — сказал он, наконец.
— Это был бы выход, — согласился пятый. — Но хозяева лабиринта запустили туда калоедов специально для этого случая — подберут все и вылижут.
— Не знаю, — третий огляделся вокруг, — к чему эти сложности. Чем недостаточна обычная камера или клетка?
— Трудно сказать. Перечень причин, по которым можно заточить человека, будет заведомо длиннее, чем перечень возможных мест заточения. Что там может быть — в смысле причин? Две основные — это либо наказание, либо ограничение свободы во избежание совершения человеком нежелательных действий — подобно тому, как зверя сажают в клетку, и не обязательно дикого. Кроме того, если уж существуют в мире ямы, клетки и камеры, и если существуют какие-то правила, по которым людей туда сажают за совершение преступления, то могут быть правила, по которым сажают людей, и не совершивших преступления. Существуют, я думаю, правила, которые определяют некий иной порядок, отличный от закона и, может быть, оттого, что мы называем здравым смыслом. Они известны только мало