му кругу посвященных, у которых есть уши, глаза, холодное сердце и длинные руки. И вот, однажды ты делаешь что-то, не зная за собой вины, и за тобой приходят. А другому везет — я без зависти говорю. Ты вот нашел некую маленькую штучку в сундуке своего дедушки и стал господином воли, хоть и недостаточно длинной. А мне пришло в голову своими руками сделать такую же штучку, и я угодил в лабиринт.
— Так в том и вопрос, почему именно лабиринт.
— Наверное, даже посвященные не всегда знают меру заточения, положенную человеку. А лабиринт — это в некотором смысле божий суд или, если хочешь, — суд случая. Если вышел оттуда человек, то, значит, получил свою меру.
— Бог богом, — сказал третий, — а любой суверенный индивид — тьфу — любой нехилый мужик пройдет за неделю эти несколько тысяч шагов и выйдет наружу.
— Я вышел из лабиринта, — сказал пятый, — но пришлось оставить тот город, хоть и родной для меня. Мне намекнули об этом. И вот, мы двое здесь, — заключил он, — и, в общем-то, по неизвестной причине.
75
Места заточения могут быть устроены по-разному: яма, клетка, камера.
Двоих сперва посадили в яму, потом в деревянной клетке везли на повозке, запряженной неторопливым верблюдом, и, наконец, определили в тюремную камеру.
Была потом и другая яма, для лабиринта тоже однажды настало время, поэтому посещавшие Бе пятого лабиринтные мысли можно было считать за дар предвиденья.
76
Яма была похожа на широкий колодец. Стены были выложены камнем, а пол земляной. Квадрат со стороной в четыре шага.
Третьего и пятого по какой-то причине не обыскали перед тем, как посадить в яму. Что причина имелась, это считал пятый, третий говорил, что по недосмотру. Кубики остались при них, и нож в сапоге у третьего.
Третий поковырял острием ножа в стыках между камнями стены. Камни были уложены плотно. Это были гладкие квадратные камни со стороной в половину локтя. На некоторых были нарисованы рисунки и начертаны знаки.
— Это не простая яма, — сказал третий.
— Да, — согласился пятый, — я думаю, ее сделали для чего-то другого, но для нас решили использовать как яму.
— Мне приходилось однажды сидеть в яме, и это была простая выкопанная в земле яма, а сверху решетка из деревянных жердей, — сказал третий.
— И долго пришлось сидеть? — спросил пятый.
— Меня хотели держать там, пока не получат выкуп, — сказал третий, — это были люди верхних племен, как их у нас называли, но ночь была длинная, и к утру мне удалось выбраться.
Сверху им сбросили два одеяла, и они сидели, завернувшись и прислонившись каждый к своей стенке. Верхний квадрат колодца был светел. Маленькое круглое облачко медленно передвигалось по нему от одного угла к другому, потом обратно.
Кто-то подошел к краю. Сперва появилась его тень на освещенной солнцем стенке, а потом появился он сам и встал на краю. Это был солдат Аш первый.
— Отдыхаете? — Он присел на корточки. — Не надоело еще?
В руках у него оказалась веревка, он бросил вниз конец, который лег на землю у ног третьего.
— Давай, что ли, — предложил третий пятому, — а я после тебя.
— Я никогда в жизни не поднимался по веревке, — сказал пятый.
— И за конец тоже, наверное, не держался? — спросил первый сверху. — Держись, я тебя вытащу.
В это время откуда-то донеслись голоса и шум барабанов. Солдат быстро вскочил на ноги и исчез. Веревка упала на землю, и третий спрятал ее, накрыв одеялом.
Несколько человек показались у края ямы, без интереса посмотрели вниз и скрылись.
— У нас образовался какой-то шанс выбраться отсюда, — пробормотал третий.
— Ты думаешь, он вернется? — с надеждой спросил пятый про первого.
— Может быть, и вернется, — третий усмехнулся, — но мы можем обойтись и без него. В прошлый раз, когда я сидел в яме, у меня ни ножа, ни веревки не было, и все-таки я выбрался.
Третий рассказал, как это было. Подобие веревки он соорудил, связав между собой более или менее подходящие части одежды — пояс, который был у него тогда длинный и узкий, головной платок, даже нижняя рубаха пошла в ход на полную длину двух рукавов. Эта связка осталась бы бесполезна, если бы местные дети не начали кидать сверху камни. Взрослые быстро пресекли забаву, но несколько камней остались лежать на дне ямы. Третий выбрал самый увесистый, плоский, размером в четверть ладони. Обвязал вокруг камня платок, который был в голове самодельной веревки, и бросил. С какого-то раза камень пролетел сквозь решетку, веревка перехлестнулась через перекладину и под тяжестью камня пошла вниз. Потом третий долго висел под решеткой, обвязавшись той же самой веревкой, тот же камень используя как единственный инструмент, — долго висел, пока не удалось расшатать и вынуть первую перекладину.
Теперь было проще. Он достал из сапога нож и привязал к нему веревку — так, что узел пришелся на место, где рукоятка соединялась с лезвием. На веревке, которая была слишком тонкой, по всей длине сделал достаточное количество узелков, чтоб удобнее было держаться, поднимаясь. Выбросил привязанный нож за пределы ямы в сторону ближайшего угла. Пошевелил веревку, чтобы она попала точно в стык между камнями. Потянул за конец, пока нож не лег лезвием и рукояткой на два соседних камня. Осторожно начал подниматься, перехватывая веревку руками. Скоро он смог ухватиться за край ямы, подтянулся на руках, лег на край грудью. И увидел перед собой чьи-то ноги. Кто-то стоял у края, это был человек Ю.
— Я, кажется, вовремя, — сказал он.
И легким толчком ноги спихнул третьего обратно в яму.
77
— Не знаю, — сказал Бе пятый, — вы так спокойно разговаривали, и что случилось?
— Это ты называешь разговором? — хмуро отозвался Эф третий.
Они сидели на одеялах и пили вино из кувшина. К вину был белый сыр и лепешки. Все это в корзине опустил в яму человек Ю, и скрылся. Даже о свечах позаботился: три свечи положил в корзину, одну из которых узники тут же зажгли, потому что было темно.
— Слов я не слышал, — говорил пятый, — но если вы сидели там наверху рядом и довольно так долго сидели, то логично предположить, что вы разговаривали, разве нет?
— Не помню. Я, наверное, ударился головой, когда падал, — сказал третий, зная, впрочем, что это не так.
— Вы сидели там рядом на краю, свесив ноги, и я уже думал, что пора бы подумать о том, как бы и мне подняться наверх, и в это время он что-то тебе сказал, и показал рукой вниз, вот сюда, — пятый положил ладонь на стенку у себя за спиной. — Ты стал вглядываться, а он встал и толкнул тебя в спину. И веревку забрал, теперь нам не подняться.
Привязанный к веревке нож человек Ю, однако, вернул, бросил обратно в яму.
— Не знаю, зачем все это? — Третий выразил недоумение. Он удивлялся себе, что не испытывает злости по поводу происшедшего.
Пятый задумался.
— Могу попробовать объяснить, — сказал он, наконец, — и у меня есть даже два варианта.
— Не надо, — отмахнулся третий и протянул руку к кувшину.
— Если напрягусь, я могу представить себе человека, — сказал пятый, — который, желая угостить друзей, находящихся в заточении, и предвкушая то удовольствие, которое они, находясь в своем положении, получат от ужина, который он им собирается устроить, продляет им срок их нелегкого положения, который внезапно грозит оборваться.
— Представить-то и я могу, — сказал третий, — но чтобы в реальности… Вино, однако, хорошее, — заметил он, — и сыр непростой. Наверное, с того самого стола.
Пятый молча кивнул.
— Что это? — вдруг спросил он, беря в руку очередную лепешку, одну из последних.
На дне корзины лежали предметы: зеркало, блюдце, расколотое на три части, небольшая лопатка, моток тонкой бечевки с гирькой-конусом на конце и что-то, завернутое в тряпочку, — оказалось, когда развернули при свете свечи, это горсть земли, по видимости — обыкновенной.
— Целое блюдце — это был бы полезный предмет, — сказал пятый после недолгого размышления, — но лишение предмета полезности в данном случае делает из него знак, который, я думаю, должен быть понятен тебе.
— Мне? — переспросил третий.
— А кому же? Ведь он с тобой разговаривал. А слова, сказанные наверху, как я понимаю, не доходят до этого дна, где мы сидим — ни до слуха, потому что я их не слышал, ни до памяти, потому что ты их не помнишь. И тогда я заключаю, что эти предметы должны каким-то образом все-таки напомнить тебе о том, что было сказано между вами.
— Кроме лопатки, и кроме бечевки, — заметил третий.
Все прочее явно отсылало к той, в чем-то колдовской процедуре, когда они с человеком Ю определяли направление на краеугольный камень. Но блюдце было фарфоровым вместо оловянного и было разбито. Значило ли это, что надобность в процедуре отпала? Но это вроде бы и так подразумевалось в последнее время. Или же разбитое блюдце следовало понимать как разрыв союза, заключенного в тот самый день? Но разве заботливо — «заботливо», повторил про себя третий — собранная корзина не говорила скорее об обратном?
— Лопатку, несомненно, следует отнести к полезным предметам, ею можно закапывать нечистоты, — рассуждал тем временем пятый, — следовательно, она не является знаком. А бечевка, — он размотал бечевку, положил гирьку в угол между стенками, протянул нить вдоль одной стены, потом из угла в угол по диагонали квадрата. Оказалось, что длина нити в точности равна этой диагонали. Кроме того, на бечевке был завязан узелок, отмеряющий кусок нити длиною в сторону квадрата.
— Нить — это в некотором роде землемерный инструмент, — сказал пятый, — с ее помощью можно проводить линии, с грузиком ее можно использовать в качестве отвеса, а ее размеры и пропорции явно намекают на то, что она здесь, внутри ямы, должна для чего-то нам пригодиться. — Он повернулся к стене в том месте, где был какой-то рисунок — что-то вроде глаза со слезой в уголке, — приложил завязанный на бечевке узелок к точке зрачка. Несколько качаний маятника — и конус остановился, почти касаясь земли.