Люди хотели было преградить им путь, но Папа Касимиро, хлопотавший около Челы, удержал их.
— Пустите. Чанго и боги говорят мне, что неизбежное должно свершиться. В них обоих вселился Эчо, и надо подождать, пока не затухнет злой огонь. Давайте призовем высшие силы, чтобы они спасли их, и тогда вернутся мир и покой к этому погруженному в скорбь очагу.
Перевела Н. Булгакова.
Рубен Мартинес ВильенаАВТОМОБИЛЬ
У меня есть друг — фармацевт, чья аптека расположена в маленьком поселке близ Гаваны, и хотя живем мы не так уж далеко друг от друга, пассивность, даже какая-то косность его характера и коловращение моей жизни мешают нам встречаться часто, правда, время от времени мы обмениваемся письмами, но поводом к ним, как правило, служит какое-нибудь необычайное событие.
Через него-то я и познакомился с Артуро Вандербеккером, воспоминание о котором заставляет меня сейчас взяться за перо.
Сам я общался с ним сравнительно мало, история его в основном стала мне известна из уст моего друга, почитавшего Вандербеккера неким полубогом, достойным Валгаллы — дворца бога Одина, обители теней павших героев, и я смело могу утверждать, что ни разу не встречался мне человек столь победной, всеобъемлющей жизненной силы.
Родиться ему довелось в Эгерзунде от отца норвежца и матери кубинки; стало быть, по отцовской линии его можно было отнести к нордической расе, по материнской же — к латинской, и это сочетание столь полярных расовых черт дало великолепный экземпляр рода человеческого. Высокий, сильный, белокожий, с лицом, задубленным всеми ветрами и опаленным всеми солнцами земли, он поровну взял самое лучшее от обоих своих родителей; русая, словно вспышка белого пламени, грива волос и прекрасные черные глаза; мягкость, но решительность; саксонская настойчивость и упорство — на службе у свободного и дерзкого тропического воображения; его геркулесова сложения не мог скрыть даже костюм, и, когда я встречал его, мне казалось, что этот человек одним напряжением своих мускулов способен сдвинуть, согнуть, слить Полярный круг с дугой экватора — увы, слепой случай согнул в дугу его самого.
Оставшись сиротой — владелец огромного состояния, с мятущейся душой бродяги, — он еще юношей бросился объезжать мир. Но он не стал ни безмятежным туристом, ни любопытствующим странником; где бы ему ни доводилось побывать, он с наслаждением, настойчиво и скрупулезно проникал в самую суть жизни местных жителей: одевался так же, как и они, делал то же самое, что и они, принимал участие в наиболее тяжелых работах, давая тем самым выход избытку своей неуемной энергии. Словом, он был истинным прожигателем жизни.
В Париже он, словно принц, купался в роскоши, но по привычкам своим слыл настоящим парижанином — этакий веселый, богатый повеса, любитель бокала доброго шампанского. В одежде изыскателя он проник в самое сердце африканских джунглей и там сумел каким-то немыслимым выстрелом сразить льва под самым носом у коренастого, сурового, но, впрочем, симпатичного человека, о котором позже стало известно, что он президент одной большой африканской республики. Этот маленький эпизод заставил его в корне изменить свои планы, и, отложив на неопределенное время задуманное путешествие к Южному полюсу, отправиться на таинственный, неведомый ему доселе континент, правители которого тоже имели обыкновение охотиться на крупного зверя. В Америке он ощутил себя в родной стихии: несмотря на снежные ураганы, несколько раз пересек Анды; в костюме гаучо скакал по пампе, научился бросать лассо и стреноживать диких лошадей.
Со свойственной ему щедрой расточительностью сил он с наслаждением совершил восхождение на недоступные вулканы Кордильер, а затем, устав от всех этих авантюр, обосновался в Соединенных Штатах, где стал жить жизнью скромного студента, изучающего специальность инженера.
За пятнадцать лет он объездил полмира и научился говорить на восьми языках.
В конце концов он научился водить машину и всей душой отдался головокружительным радостям автомобильного спорта.
Именно тогда-то Вандербеккер и приехал на Кубу, чтобы обследовать возможности ее внутреннего рынка и основать агентство по продаже автомобилей одного североамериканского завода.
Но жажда познать истинные ценности и обычаи каждой страны, опасение всяческих фальсификаций и подделок, которыми их нередко подменяют, не раз приводила его в нашу сельскую местность; и вот во время одной из таких поездок в маленький поселок близ Гаваны, когда он, словно кубинец-креол, несся во весь опор, его конь споткнулся, Вандербеккер вылетел из седла, запутался в сбруе, упал на землю и сломал правую руку у самой двери аптеки, владельцем которой был мой друг.
Мой приятель на удивление ловко оказал ему первую помощь. В этот-то день и зародилась их дружба; я так и не смог понять, на чем она зиждилась — трудно встретить в жизни два столь диаметрально противоположных характера. (С тех пор я свято верю, что в доброй дружбе, как и в счастливых браках, заинтересованные стороны — лишь дополняющие друг друга величины.)
И вот поди ж ты объясни, как случилось, что в жизнь этого фармацевта, выезжавшего из своего селеньица не чаще двух раз в год, чтобы получить на университетских экзаменах свои честно заработанные отметки, который и перемещался-то в основном лишь по узенькому проходу между прилавком, шкафчиками с аптечными весами к ступками, и кладовочкой, где он хранил свои химические снадобья, а жил в комнатках над собственной лавчонкой, повторяю, в жизнь этого человека, являющегося воплощением спокойствия и упорядоченности, внезапно ворвалась комета; он видит, как нежданно-негаданно в его аптеку, создавая серьезную угрозу целостности блистающих витрин, брошенная какой-то непонятной силой, таща за собой коня, словно катапультированная, вваливается эта крутящаяся бомба — Артуро Вандербеккер.
Какое же тайное очарование таит в себе Куба, если даже те, кто попадает сюда случайно, в конце концов остаются здесь навеки? Сначала они обзаводятся семьей, а потом и гражданством…
Артуро Вандербеккер не основал агентства по продаже автомобилей и не завел торгового дела, он просто остался.
Здесь он женился на маленькой француженке, в которую был влюблен еще в Буэнос-Айресе, этакой куколке, обворожительной подделке под женщину, похожей на прекрасно отграненный фальшивый драгоценный камень. Эту фривольную, смешливую и развратную кокетку привлек сильный, здоровый телом и духом человек, на лице которого прожитые годы отложили отпечаток спокойной суровости; он явился ей в чарующем ореоле божества, обладающего к тому же всеми свойствами настоящего земного мужчины; от слепящего блеска тропического солнца он постоянно щурился, и его лоб, словно у пахаря, избороздили морщины; она узрела в нем укротителя мужчин, ловца африканских хищников, похитителя женщин индейских племен Парагвая.
Любовь сначала целиком поглотила ее; она немедленно стала устраивать ему бурные сцены ревности из-за автомобиля, который он иногда предпочитал ей… Возможно, у нее возникла потребность сравнить его еще с кем-нибудь, чтобы еще лучше оценить достоинства собственного мужа, но кончила она тем, что без памяти влюбилась в другого.
А теперь я должен предоставить слово моему другу-аптекарю, сделав, однако, несколько предварительных разъяснений.
Последний раз мы встретились с Вандербеккером приблизительно месяц спустя после его свадьбы, показавшейся мне полным безрассудством. Затем на некоторое время я уехал из Гаваны и оставил его вместе с молодой супругой наслаждаться медовым месяцем на прекрасной вилле в провинции Матансас, на лоне природы, а друга-аптекаря, как всегда, в маленьком поселке близ Гаваны предаваться с такой же необузданной страстью, как та, которой пылают молодожены, своим повседневным делам и занятиям, снованию от прилавка к кладовочке с химическими реактивами.
Прошло два месяца, и я получил от него письмо. Почтовый штемпель и многообещающе-пухлый конверт уже подсказали мне, от кого оно. «От него», — подумал я.
Письмо было длинным — как и все его письма — и написано несколько вычурным слогом — как и все его письма, — который казался мне похожим на мой собственный; замечу кстати, что говорю об этом без ложной скромности и отнюдь не желая выказать недооценку того искреннего восхищения, которое питал ко мне мой друг и которое, не знаю уж почему, заставляло его подражать мне в эпистолярном стиле.
Поскольку автор письма не очень силен в литературе, я взял на себя смелость кое-что в нем подправить, о чем и считаю своим долгом заявить.
«Я преспокойно сидел один в комнатке позади аптеки, — писал мой друг, — читая книгу. В тот вечер из нашей привычной компании никто не пришел, как вдруг возник Вандербеккер. Он застыл предо мною словно по стойке «смирно», словно воин в карауле; белокурые волосы вздыблены, точно пламя, сам весь в черном. Он походил на пылающий факел! Таким я его никогда не видел, но, верно, именно таким он был, когда охотился на тигров-людоедов во времена своих скитаний по Африке.
Потрясенный, я вскочил с кресла, отбросив его ногой, оно откатилось к стене.
— Что случилось?! — воскликнул я.
Не раскрывая рта, едва шевеля губами, за которыми блеснули стиснутые зубы (казалось, одна челюсть вонзилась в другую), он ответил:
— Вы сейчас поедете со мной!
Каким-то образом я угадал, что сказал мне Вандербеккер, хотя я и не разобрал отдельных слов.
— Она обманула меня, изменила, предала! Этой ночью она собирается бежать… с другим! Я у б ь ю и х!
И, со свистом переведя дыхание, добавил:
— Обоих!
Лишь в устах охотников глагол «убить» звучит с непреклонностью приговора; лишь они умеют приводить его в исполнение. Когда он крикнул: «Я убью их!» — у меня не возникло ни малейшего сомнения, что непременно так и будет. В самом деле, разве есть на свете сила, которая сможет удержать этого человека? Я даже не пытался разубеждать его. Я знал, что он не бросает слов на ветер, и, если утверждает, что его обманули, стало быть, это правда; и если уверяет, что убьет их, для меня, как и всех, кто знал его, эти слова звучат с конкретностью совершившегося факта.