[27], которую извлек из своего кармана. Начальник Президентской Канцелярия испытывал особую любовь к Паулю Клее.
Рано вставать. К этому нельзя привыкнуть! До чего назойливо повторяются одни и те же движения, одни и те же жесты! Сегодня, как и вчера, как и двадцать лет тому назад. А зеркало говорит, что я старею… Теперь бриться. Одна за другой заученные гримасы. Те же неподатливые рытвинки, поросшие волосками. Теперь зубы… Словом, настоящая стена, сложенная из привычных движений и жестов, которые общество вменило к обязанность всем и каждому, и тем паче Начальнику Президентской Канцелярии, — стена между постелью к улицей, между человеком, лежащим в постели, и человеком, который должен выйти на улицу в приличном виде. Жизнь с самого первого дня диктует тебе необходимость менять оболочки, переходить, проскальзывать из одной в другую при помощи всяческих одежек и тканей, которые срастаются с твоим существом. На своем пути от пеленок до парадного костюма, в котором тебя похоронят, ты перебираешься из рубашки в рубашку, из сюртука в сюртук, пока, одетый посторонней рукой, не попадешь во власть похоронного бюро. В памяти остается темно-зеленая, пожелтевшая от времени тройка, ношеная-переношенная в годы нужды. Остается и синяя тройка английского сукна, ставшая свидетелем первых успехов на жизненном поприще. И еще костюм спортивного покроя, который ты надел, чтобы сделать предложение Соне. Ну, конечно, и тот серый, что ты снял в ее присутствии, когда она стояла уже совершенно голая и надкусывала персик. И еще те, другие, связанные с памятными датами, точно вино счастливых лет. С того дня, как человек открывает глаза, до того, как он их закрывает, да и после того, ему приходится играть роль зонтика, на котором меняют покрытия. И вот по этим покрытиям судят не о чем-нибудь, а об уме, социальном положении и достатке каждого человека. Ну, теперь пора! Пора идти во дворец Мирамонтес! Все восемнадцать пуговиц застегнуты, как положено: две на внутренних карманах, шесть на ширинке, три на пиджаке, семь на жилете… Сегодня в девять утра заседание Совета Министров, на котором будет рассмотрено требование соседней страны о пересмотре границ. В двух шагах от дворца Мирамонтес я с удивлением замечаю то, что вряд ли может привлечь внимание непосвященного прохожего: сержант Крыса стоит в постовой будке при полном вооружении, с двумя патронными сумками. Чем-то явно взволнованы и солдаты дворцовой охраны, столпившиеся в вестибюле парадного входа, который виден с улицы… Но вот на «ягуаре» подкатывает министр финансов. Перед ним с заученной любезностью распахивают двери, и, едва он входит внутрь, его грубо толкают в спину и берут под стражу. То же самое повторяется с министром общественных работ, прибывшим на «кадиллаке». И с министром здравоохранения. И с министром внутренних дел, и с министром коммуникаций. Сержант Крыса тебя увидел. Он идет тебе навстречу. «Входите, входите, доктор! Ведь сегодня заседание Совета!» На твое плечо опускается слишком тяжелая рука. «Да, да, — отвечаешь ты, — но мне надо купить сигареты в киоске». — «Я вам куплю!» — «Сержант, — говоришь ты властным и твердым голосом, который приводит Крысу в смущение, — ни при каких обстоятельствах солдат не может оставить свой пост! Почитайте еще раз Клаузевица! Похоже, что вы не слишком внимательно его читали!» Сержант замер, смешался, но секундой позже Начальник Президентской Канцелярии, направившийся за сигаретами к киоску, почувствовал его тяжелый провожающий взгляд и услышал предостерегающий стук новенького маузера. Ты успеваешь подумать, что в баре рядом с киоском нет выхода на другую улицу. «Мне пачку «Честерфилда». Крыса не сводит с тебя глаз. Надо выиграть время, не торопись и как можно естественнее веди себя под стерегущим взглядом сержанта. «Стакан содовой, пожалуйста». Содовая как лед! Но ты: «Добавьте, пожалуйста, немного льда: такой теплой я не выношу…» Строчки свежих газет: «Авиация перешла на сторону генерала Мабильяна!» «Гарнизон Президентского дворца тоже», — говоришь себе мысленно. «Еще один стакан!» В этот момент в вестибюле дворца начинается страшное волнение: к парадному входу прибыл Президент Республики, он же Председатель Совета Министров. Сержант Крыса, возбужденный предвкушением важной добычи, покидает постовую будку и бежит к дворцу. Слышатся выстрелы — безуспешная попытка сопротивления со стороны Президента, но об этом ты узнаешь гораздо позже. А пока, воспользовавшись возможностью выскользнуть из бара, ты пускаешься почти бегом к зданию «Нейшнл сити бэнк оф Нью-Йорк», где уже полным-полно людей, ничего не подозревающих о том, что происходит в пятидесяти метрах от банка. Ты сворачиваешь за угол и оказываешься на улице, ведущей к старому кварталу, где у тебя нет ни одной знакомой семьи. Единственный выход — просить политического убежища в каком-нибудь из латиноамериканских посольств. На память тут же приходит мексиканское — роскошное, с большим садом, где цветут алые фламбояны, или венесуэльское — с его великолепной библиотекой и с медовыми булочками, которые подают на завтрак. Или, наконец, бразильское — с прекрасным бассейном. Но сейчас до них не добраться! И как назло, ты вышел на улицу с двумя песо в кармане. Твой собственный дом в каких-то ста метрах от дворца Мирамонтес, но ты знаешь, что очень скоро войска генерала Мабильяна займут все улицы, прилегающие к латиноамериканским посольствам, чтобы никто не успел попросить политического убежища. Завернув за угол у церкви Девы-Чудотворицы, ты останавливаешься перед скромным — в три этажа — зданием, на балконе которого развевается государственный флаг одной из латиноамериканских стран. На белой полосе флага изображен герб: две пантеры, мирно лежащие, но готовые к прыжку, — вдоль катетов золоченого треугольника, а в его центре — две руки: индейской женщины и испанки (это там, где испанка никогда не заговорит с индейцами!), разрывающие цепи угнетения. Слева от посольства красуется магазин скобяных товаров братьев Гомес. А напротив — боковой фасад Торгового центра могущественной американской фирмы, разбросавшей свои филиалы по всему континенту. Сомнений нет! Ты входишь во двор. Поднимаешься по лестнице — всего несколько ступенек — и стучишь в дверь, на которой прибито объявление: «Прием посетителей с одиннадцати утра». Тебе открывает Сеньор Посол в утренней пижаме. «Разве вы не прочли нашего расписания?» Ты легонько отодвигаешь его в сторону и, войдя в холл, садишься в кресло, слишком ярко освещенное утренним солнцем. «Я здесь остаюсь!» На твоем лице расползается улыбка. «Я решительно ничего не понимаю… О, Начальник Канцелярии! Простите, не узнал вас сразу… Тут очень отсвечивают стекла!» — «Генерал Мабильян поднял восстание в казармах. Все правительство арестовано. Мне удалось бежать, и я намерен получить политическое убежище в вашем посольстве в соответствии с благородными принципами, провозглашенными в Гаване на Панамериканской Конференции 1928 года».
Сеньор Посол вдруг багровеет и взрывается: «Но это невозможно, сеньор! Это совершенно невозможно! У нас бедная страна, маленькое посольство. Вам ли не знать, какое скудное жалованье получают послы некоторых латиноамериканских стран!» — «Я буду располагать пятьюстами песо в месяц!» Ты одариваешь его улыбкой, и в этот момент за твоей спиной раздается женский голос: «У нас есть комната, вполне приличная для одного человека. Надо будет лишь убрать оттуда чемоданы». Ты оборачиваешься. Супруга Сеньора Посла — красивая женщина в просторном кимоно, подаренном ей Супругой Японского Консула, протягивает тебе чашечку кофе. «Надеюсь, вы не будете слишком скучать в нашем стариковском обществе?»
Комендантский час, установленный с четырех часов вечера, будет сохранен на неопределенное время. В восемь генерал Мабильян, должно быть, обратится к народу с речью. Так и есть! В восемь генерал Мабильян обратился к народу с речью, в которой все было на своих местах: и «герои борьбы за независимость», и «вновь обретенная свобода», и «грядущая социальная справедливость», и «святое знамя родины», и, разумеется, армия — «носительница самых славных традиций», и прочее в том же духе. Все, что произошло за истекший день, отвечало «великим чаяниям и стремлениям славных сынов Латинской Америки» и прочим вещам в том же стиле. Генерал довел до всеобщего сведения, что во вторник будет восстановлен порядок, но комендантский час не отменяется. Под занавес было объявлено, что новые власти незамедлительно приступят к осуществлению грандиозных планов — строительству плотины Камбокара, моста на реке Косаль, который станет чудом инженерного искусства, Западной железной дороги и, наконец, автострады между Новой Кордовой и портом Карденас. «Ловкачи! — вздохнешь ты. — Еще не узаконили свою власть, а уже запустили руку в государственную казну! Сколько же они прикарманят на комиссионных от этих гвоздей, шурупов, рельс, шпал, телеграфных столбов и т. д. и т. п. — словом, от всего, что означено словами «Западная железная дорога». Это без учета доходов от подвижного состава, от мостов и железнодорожных станций! Ну а что касается автострады, то тут игра еще проще и без всякого риска. Восемь метров ширины по одобренному предварительному проекту и семь метров шестьдесят сантиметров в тот час, когда по автостраде проедет первая машина. Вообразите теперь, какую кругленькую сумму дадут все четыреста километров…»
Ночью в городе слышались выстрелы. «Черт-те что! — сказал Сеньор Посол. — В Латинской Америке победу почему-то всегда одерживают заговорщики». — «Только вот много убитых, — говоришь ты, — и среди них не найти ни членов «Кантри клаб», ни жителей богатых кварталов. Клиентами латиноамериканских арсеналов всегда были бедняки».
Мне скучно! Скучно! Скучно! Да и все вокруг меня усиливает ощущение неодолимой скуки. Дело не столько в том, что я сижу взаперти, что мне нельзя высунуть нос на улицу, пойти, скажем, в кино, которое в двух шагах от меня (у дверей посольства постоянно торчат два вооруженных солдата), что мой habitat