— Воистину, государь, превосходно. — И как бы для того, чтобы лучше разглядеть икону, вытянул шею так, что губы пришлись вровень царёву уху — Добро бы, Пётр Алексеевич, клад сей... того... Ну на кой ляд этакому добру в еретичном монастыре пропадать?
«Птенец» словно угадал тайные мысли Петра.
— Тише, — шепнул государь. — Я и сам так смекаю...
Меншиков незаметно толкнул царя плечом, почти не слышно, как бы одним взглядом посоветовал:
— Отойди-ка... подальше...
И когда остался один, грубо пощёлкал пальцами по венчику:
— Ишь, обрядили! Словно бы не чернец, а краля какая!
Подскочивший монах схватил Александра Даниловича за руку:
— То не русская церковь, чтоб безобразничать!
— Че-го?! — вытаращил глаза Меншиков. — Да ты что же, нашу Православную Церковь за кружало почитаешь?.. А не хочешь ли ты, богомерзкая, еретичная харя, за святотатство кулаком православным попотчеваться?
Пётр, делая вид, что очень увлёкся стенной росписью, отошёл в самый дальний уголок храма.
Сержант и десяток солдат, караулившие у входа, насторожились.
— Слыхали, — полный благородного возмущения, крикнул Меншиков, — как униаты церковь нашу святую поносят? — И, к ужасу присутствовавших, ткнул шишом в лик Святого Василия.
По храму пронёсся стон. Монахи со всех сторон бросились к Александру Даниловичу.
— Антихрист! Богоотступник!
Солдаты поспешили к светлейшему на выручку. Чернецы встретили их кулаками и градом проклятий. Шум, вопли, стук падающих тел, свист, чёрная солдатская ругань подняли на ноги весь монастырь. Государь, как бы потрясённый событием, бестолково метался из стороны в сторону и, казалось, готов был разрыдаться. Наконец он побежал за митрополитом. В монастырь, в полном вооружении, явился военный отряд во главе с воеводой.
Бой прекратился.
Один из старцев, с вырванной наполовину бородой, подполз к образу Святого Василия, проникновенно стукнулся лбом о каменный пол и воздел руки, чтобы приступить к очистительному молебствию. Но вместо этого он разразился неистовым воплем:
— Спасите! Ограбили!
Все, как один человек, воззрились на образ. Несколько мгновений длилась жуткая тишина. Потом митрополит бросился к образу и, не веря своим глазам, со всех сторон ощупал его. Сомнений не оставалось. Святой Василий был обобран дочиста.
— Что же сие? — всплеснул руками царь. — Как же так?
Он обвёл всех пронизывающим взглядом. Правая щека его болезненно задёргалась, по краям губ выступила пена. «Горазд лицедействовать, — не без гордости улыбнулся светлейший. — Потешь их, потешь, Пётр Алексеевич».
— Не выйду отсюдова, — сдавленно, сквозь зубы, проговорил царь, придерживая подбородком запрыгавшее плечо, — пока не найду святотатца. Всех обыскать! До единого! И меня!
Александр Данилович расшаркался перед воеводой:
— Меня первого... Прошу.
— Что вы! — отступил воевода. — Кто посмеет дурно подумать о первом сановнике московского государя?
Начался обыск. Меншиков благоразумно отошёл к алтарю. Монахи и солдаты проходили через внимательные руки воеводы, митрополита и самого государя, усердствовавшего больше всех.
Неожиданно по храму прокатилось эхо увесистой оплеухи. На правой ладони царя засверкали синими капельками три крошечных сапфира. Левая рука Петра цепко держала ворот солдатской шинели.
— Вяжите его!
Через минуту своды храма дрогнули от новой, ещё более звонкой пощёчины.
— Эге! — удивлённо и гневно захрипел царь. — А и ваши монахи не святей моих молодцов.
Он подбросил на ладони горсточку изумрудов.
Митрополит хотел что-то сказать, но только покачал головой и трусливо прикусил язык.
Больше ничего не нашли. В Полоцке был объявлен трёхнедельный пост. День и ночь монахи служили литии. Государь долгими часами простаивал на коленях перед ограбленною иконою и бил несчётное число поклонов. Уличённого в краже солдата приговорили к повешению. По воле Петра казнь должна была состояться в Москве, «дабы все зрели, каково жалует царь святотатцев».
Монаха митрополит не тронул.
— Знаю, что ты виноват не больше, чем я... Всё знаю. Что ж делать? Надо молчать... Тронешь зверя московского, ещё больше освирепеет.
Тепло распростившись с митрополитом и воеводой, Пётр отправился дальше, в Гродно. Отъехав вёрст за сто, он приказал снять кандалы с приговорённого солдата и отпустить его на волю.
Награбленные драгоценности были тщательно переписаны и занесены в реестр Адмиралтейства. Деньги, которые предполагалось выручить от продажи их, целиком, до последнего гроша, должны были уйти на постройку пяти многопушечных кораблей и одного фрегата, которому Пётр заранее присвоил имя Святого Василия.
18. «ПРОЩЁНАЯ ОШИБКА»
Разорённые города, насилия над шляхтичами и, наконец, ограбленный монастырь убедили Польшу, что союз с Россией не сулит ничего доброго в будущем. А тут, словно невзначай, приехали с богатыми дарами послы Карла XII.
Гости остановились в Белой Кринице, у князя Вишневецкого. Помимо даров они привезли ещё цидулу от Мазепы, в которой тот настойчиво требовал немедленных и решительных действий.
Вишневецкий собрал у себя богатейших панов.
— Вот видите, — остановился он на особенно приятных ему строчках письма. — Гетман выражает полное согласие стать князем черниговским.
Паны с наслаждением слушали Вишневецкого. У княгини Дольской, известной своими связями с Карлом XII и Станиславом Лещинским, лицо полыхало, как в сильном жару. Маленький ротик её был раскрыт, как у рыбки, задыхающейся на прибрежном песке. Фиалковые влажные глаза горели сапфирами с образа Святого Василия.
— Сейчас, сейчас! — не выдержала она и рукой сделала в воздухе полукруг; нежными виноградинками мелькнули розовые ноготки. — Лещинский должен сейчас же, сейчас стать королём! Только тогда Польша будет от моря до моря!
Последние слова прозвучали как торжественная клятва.
— Будет! Будет! Будет! — подтвердили в один голос шляхтичи.
Горячие речи, вино, красавицы панночки вскружили шляхтичам головы. Дело решилось: королём Польши был объявлен Станислав Лещинский.
Но утром следующего же дня шляхетский пыл рассеялся.
— То барзе добро — от моря до моря... Кто будет спорить! Ну, а дальше? Что скажет русский медведь?
— Русский медведь всегда будет рычать на нас, — прикрикнула Дольская. — Что они сделали с нашей бедной Польшей? И эти варвары — союзники!
— То же, что сделали бы и мы, — заметил один из шляхтичей.
— Как вам не стыдно! Вы могли бы разорять города союзников и грабить монастыри?
— Да, — хладнокровно подтвердил пан. — Когда через страну моих друзей идёт враг, я, конечно, смету с лица земли всё, что может быть полезно врагу. Поверьте, Пётр вовсе не так глуп, чтобы разорять нас и грабить из озорства. Но всё это нужно и нужно...
— А шведы лучше? — прибавил кто-то. — Пока мы им нужны, они ещё туда-сюда. А потом... Нет, не дай Бог дождаться их ласки!
Начались недоразумения, споры, гадания. За неделю шляхтичи до того рассорились, что перестали принимать у себя друг друга. Дольская совсем пала духом.
Однако всё вышло по её желанию. Пока шляхтичи грызлись, из Варшавы пришло немногословное сообщение:
«Карл XII занял местечко Блоню и поздравил встретивших его воевод с предстоящей коронацией Станислава Лещинского. Когда воеводы осмелились ему напомнить, что на престоле сидит Август II, он с милой улыбкой поправил: «Право, вы ошибаетесь. У вас король — Станислав. Но ничего... я прощаю ошибку».
Всё разрешилось само собой. Попробуй не согласись, когда шведские пушки заряжены, а Станислав уже торжественно прибыл в Блоню и со всех концов Речи Посполитой, словно по чьей-то команде, в Варшаву съезжаются сенаторы с сеймовскими депутатами для присяги новому королю.
19. КАК БЫ НЕ ЗАПЛАКАТЬ ОТ ГЕТМАНА
Пётр кручинно, словно отдавая последнее целование, приложился ко лбу Александра Даниловича:
— Прощай, Алексаша.
— Бог не выдаст, — ободряюще улыбнулся князь, — свинья не съест.
Простившись с Меншиковым, Пётр почувствовал ещё большую тяжесть. «Вот я и один, — криво ухмыльнулся он и беспомощно огляделся. — Один как перст».
Царь действительно чувствовал себя одиноким. Положение его было очень опасно. Потеря такого союзника, как Август II, расстроила его планы. Верным другом оставалась только одна Саксония. Но какую помощь могла оказать эта разорённая, бессильная страна? «Только и славы, что союзница, — злобился Пётр. — Корысти ни на клюв воробьиный».
Впрочем, государя терзало не только одиночество в войне с Карлом XII. Не меньше томило его положение дел внутри государства.
С каждым часом становилось несомненней, что гетман — доподлинный враг и только ищет случая, чтобы нанести России смертельный удар... А тут ещё бесконечные донесения о рекрутах-нетчиках, о поджогах дворянских усадеб, о крамольных набегах ватаг.
Пётр шагнул к двери и нетерпеливо кликнул писаря.
— Где вы шляетесь, черти! — набросился он на ни в чём не повинного приказного, примчавшегося в горницу по первому зову. — Пиши, мымра!
Писарь согнулся в три погибели и принялся строчить под диктовку:
«Псковскому обер-коменданту Кириллу Алексеевичу Нарышкину. Понеже мы получили подлинную ведомость, что неприятель уже отсюда в пяти милях обретается, и намерение его конечно иттить через Ригу ко Пскову, и для того из уезда хлеб и фураж весь забери в город, сколько возможно, и сие немедленно учини, понеже время сего требует».
Отпустив писаря, царь выглянул во двор. За окнами взад и вперёд вышагивали караульные. Тишина. Только у сарая, зарывшись по пояс в солому, безусый рекрут, напыжившись, дует в самодельную сипошь[21]. Томительно-долгая нотка словно на брюхе подползает к Петру. Царь отрывается от окна и начинает ходить вдоль стен, вначале медленно, потом всё быстрей и быстрей. Непомерно длинные руки болтаются в воздухе, вихляется голова, а тонкие ноги спешат, гонят куда-то. Сухие глаза отливают стальным холодным блеском. Нижняя пуговица кафтана держится на одной ниточке, вот-вот оторвётся.