-- Почему они прыгают в огонь,-- покачиваясь на своем ложе невнятно проговорил Кучум,-- как я буду управлять сгоревшим народом?! Зачем мне народ, который сжигает себя? -- Ему не было сейчас никакого дела до планов своего башлыка, и тот понял, что хана надо успокоить как обиженного ребенка.
-- Дорогой хан, они не стоят твоих дум и страданий. Они не хотят жить, и это их личное дело. Пусть они все...
-- Выпей со мной. Говорить ты не умеешь и ничего объяснить мне не сможешь. Ведь ты не мулла? То они все знают, как и зачем жить, что делать... Давай-ка, налей себе вина...-- И он опять запел детскую песню о птицах, которым надо лететь в дальние страны.
Алтанай махнул рукой и, нащупав пиалу, налил себе вина, потом, посидев еще чуть, налил еще, еще, еще. А потом они пели вместе сперва про красавиц из дворца, потом про долгий военный путь, а потом загорланили и вовсе что-то непристойное и уснули, не сняв с себя одежды.
Утром хану было стыдно за свою вечернюю слабость, но приказ об отдыхе был дан, и надо ждать, пока воины отоспятся, перестанут болеть стертые седлами промежности и сбитые о стремена ноги.
Вернувшиеся дозорные сообщили, что передвижения отрядов не замечено, за исключением одиноких всадников, которые скачут из крепости в разных направлениях. Вскоре хану доложили, что прибыли послы от местного хана и хотят с ним говорить.
Кучум принял их на войлоке возле шатра, изучающе оглядывая прибывших. Те поднесли богатые подарки: седло персидской работы и ковер отменной выделки. Сообщили, что их хозяин не желает поддерживать местных ханов и готов принять ислам и подданство бухарских правителей. Кучум велел пригласить шейхов, которым объяснил, что надо ехать с послами, которые покажут дорогу к своему хозяину, и привести того с родней в истинную веру. А заодно шепнул, чтобы те разведали обстановку и так ли уж искренен в своих словах местный бек.
После полудня Кучуму донесли, что стража схватила двух женщин, которые говорят, что направились к нему, ища встречи.
Привели закутанных в платки женщин. Они испуганно жались одна к другой и не хотели называть, кто они, откуда и зачем им понадобился хан.
-- Хан, отпусти их к нам, быстро расскажут и все покажут,-- балагурили доставившие их воины.
Но одна из пленниц сильно толкнула державшего ее и подошла к Кучуму.
-- Хан,-- проговорила она довольно требовательно,-- я хочу говорить с тобой. Зайдем в шатер.
Что-то знакомое и неуловимо близкое послышалось тому в интонациях женщины, хотя и говорила она с местным акцентом.
-- Сперва скажи, кто ты,-- наклонил он с удивлением голову, но уже готов был выполнить ее просьбу.
-- Скажу, когда будем одни,-- повторила та и сама двинулась к шатру. Воины заржали, одобряя смелость женщины, но Кучум решительно положил руку на рукоять сабли, и смех закончился на полутоне.
В шатре женщина повернулась лицом к свету и сорвала с себя платок. Хан в удивлении раскрыл глаза и решил, что ему почудилось.
-- Зайла,-- прошептал он тихо,-- сестра... Как ты тут оказалась? А я думал, что тебя нет в живых... И он медленно опустился перед ней на колени. Зайла подошла к нему и начала гладить лицо, обветренное в походах, короткую бороду, шею, руки. Потом так же опустилась перед ним на колени и сказала задумчиво:
-- Такой ли встречи мы ждали?
-- Неужели не могла сообщить, где ты? -- с горечью в голосе спросил ее Кучум.
-- Сообщить о своем позоре? -- переспросила Зайла,-- Что я продана как рабыня? Что меня взял в жены сибирский хан?
-- Ты жена хана? -- Кучум выкатил глаза.-- Ты жена хана...-- повторил он еще раз с сомнением.
-- Да, я жена Бек-Булата, и у меня есть сын от него,-- в голосе Зайлы зазвучала гордость.
-- Он знает, что ты моя сестра?
-- Я сама вчера только узнала, что ты жив. Купцы рассказали, что тебя схватили и лишили жизни ногайские ханы...
-- Нет, как видишь, остался жив... И вот я здесь. Меня отправил отец покорить этих упрямых язычников и привести их в нашу веру.
-- Так я и знала,-- качнула головой Зайла,-- но они не хотят принимать нашей веры и покоряться тебе. Во всяком случае, мой муж и его брат.
-- Тогда они умрут,-- Кучум решительно ударил рукой по подушке на полу шатра.-- Они подданные нашего отца. Они должны покориться!
Зайла покачала головой и сказала, потупясь:
-- Кто хоть день прожил свободным человеком, тот не захочет быть рабом.
-- Я отрежу у них носы и уши! Запорю плетью как бешеных собак,-взвился хан, вскакивая,-- они узнают меня!
Зайла стояла перед ним, не изменяя позы.
-- А я думала отговорить тебя от сражения. Я ведь люблю вас обоих. Тебя и мужа... Так как же мне быть?
-- Никуда я тебя не отпущу и с первым обозом отправлю к отцу.
-- Чтобы стать там затворницей во дворце? Ты этого хочешь, брат?
Кучум в бешенстве забегал по шатру, не зная, что предпринять. Он великолепно понимал, что доставь Зайлу обратно, и отец не простит ее. Пусть и нет вины сестры, что выкрали ее враги. Но сидеть ей, как певчей птичке в комнатах дворца, не видеть света до конца дней. Лишь прогулки по саду по ночам. И имеет ли он право лишать ее семьи, сына? Но ее сын, ребенок отца, на которого он, Кучум, идет войной! Он враг! Значит, и сестра, и ее ребенок... Нет, человек не может решить всех загадок, которые ставит ему судьба.
-- Хорошо, до исхода сражения ты останешься здесь, со мной. А там решим. Все! Это мое последнее слово,--и хан властно свел брови.
Зайла поняла, что сейчас бесполезно спорить, и решила смириться до поры, хотя и не оставляла надежды, что ей удастся уговорить брата изменить свое решение и прекратить поход, заключить союз с ее мужем.
"Ведь в детстве, когда мы росли, он был так добр и нежен ко мне. Почему он так переменился? Почему столько жестокости в глазах? Из-за чего постоянно воюют мужчины? Неужели нельзя без войны?"
Посланные Кучумом шейхи с небольшим числом охраны, сопровождаемые слугами Соуз-хана, вскоре достигли пределов его улуса. Заливные луга, которые затоплялись водами реки при половодье, цвели разноцветьем сочных трав. Из ложбинок мелких рек и речушек, исчертивших низину, словно линии на руке человека, то и дело выпархивали выводки уток, кормившихся перед близкой осенью. Плескалась на открытых местах речная рыба, заливались в поднебесье голосистые птахи, не ведая, что вскоре всем этим краем будет распоряжаться другой господин. Ни птицам, ни рыбам не было дела до людских раздоров и несогласий. Они радовались еще одному теплому дню, солнцу, обилию пищи...
Шейх Сеид, которому была оказана высокая честь привести к вере правоверных мусульман первого сибирского хана, осознавал себя одним из камешков лавы, катящейся из знойной Аравии на протяжении многих веков, чтобы докатиться до самых северных гор и ледников. Он видел много стран и народов. Многие жизни оборвались на его глазах ради веры пророка. Жалел ли он их? Может, чуть-чуть, в самом начале, в молодости. Но разве не выполняет мусульманин свой высший долг, опуская жизнь в сумку Аллаха, где каждому уготовлено свое местечко. И на том свете он подбадривает живущих, выправляет нетвердую руку молодого воина, занесшего кривую саблю над головой неверного гяура. Человек смертен и рано или поздно предстанет перед всевидящим оком Аллаха. Может, и лучше, что раньше. Будет избавлен от мучений и тягот жизни. Главное, чтобы в душе его не было сомнений и колебаний.
Сеид вздрогнул от хлопающих крыльев, то стайка уток взвилась вверх за спинами конников. "Вот и моя душа так же взлетит на небо, подобно этим птицам, и Аллах спросит, сколько неверующих обратил я в истинную веру. Для того и вызвался я пойти в поход сквозь топи и дремучие леса, чтобы было с чем предстать перед ним". От непрерывной тряски в седле Сеид осунулся, похудел и стал больше похож на какого-нибудь бродягу, чем на человека -хранителя веры. Только Коран, святая книга, лежащая в его приседельной сумке, говорила о том. А так он мало чем отличался от прочих воинов в отряде Кучума. Разве что более длинная, тронутая сединой борода, да острый взгляд умных глаз выдавали в нем ученого человека, который знал наизусть многие суры Корана и не раз принимал участие в ученых спорах в медресе Багдада.
Ему не нравился край бесконечных лесов, где были затеряны редкие селения с живущими там необразованными людьми. Они сумрачны и неулыбчивы, словно вечно чем-то озабочены. Но они открыты и простодушны. "Они примут нашу веру, А не примут... я им не завидую. Главное, утвердиться хану-пришельцу на престоле. А там все пойдет гладко". Так рассуждал, скрашивая долгое путешествие, шейх Сеид. Хотелось, чтобы скорее кончился этот поход, чтобы поскорей вернуться в плодородные долины Бухары, в тень ее садов, в прохладные залы мечетей.
-- Сеид, подъезжаем,-- вывел его из забытья один из спутников.
-- Вижу,-- откликнулся он,-- и даже рад, коль вышли нас встречать.
Действительно, и сам Соуз-хан и многочисленная его дворня высыпали на валы городка и смотрели на приезжих, показывая в их сторону руками. Соуз-хан, привыкший в торговых делах во всем искать свою выгоду, решил после бегства от него Едигира, что терять ему все равно нечего. О его шашнях с бухарскими правителями Едигир или узнал, или догадался, что сделать было не очень трудно. Их неутихающая вражда рано или поздно должна была вылиться в столкновение, а выигрывает в нем тот, кто более предусмотрителен и подготовлен. Потому, став союзником прибывшего Кучума, хитрый торговец намеревался приобрести мощного союзника и покровителя, дружба с которым обернется его победой над противником. А принять веру бухарцев Соуз-хан подумывал давненько. В долгих путешествиях по восточным странам он зачастую оказывался чуть ли не единственным купцом, который не вставал на утренний намаз. Не возить же с собой шаманский бубен и шамана в придачу, чтобы у костра совершать ритуальные пляски и просить покровительства своих богов, Нет, вера должна облегчать человеку его земные дела, помогать вести торговые дела, быстрей находить общий язык с другими народами. Русские, с их распятым Богом, далеко и чаще ездят сами с купеческими караванами, чем он к ним. Да и нет такой необходимости тащиться туда через горы и бурные реки, чтобы выменять сибирские меха на грубые их ткани. Нет у них таких товаров, которые нельзя найти на жарком бухарском базаре. По крайней мере, раз до