Но сибирцы неожиданно юркнули за снежные заносы, и растерявшийся Алтанай даже не успел понять, откуда вдруг взялась толстая рыбацкая сеть, выросшая у него на пути. Конь угодил мордой в ячею и, споткнувшись, кувыркнулся через голову. Седок полетел следом, успев освободить ноги от стремян, и... провалился под воду.
Остальные всадники не разобрались, что случилось с их предводителем, и кинулись к нему на выручку, выставив вперед сабли, стремясь скорее достать ненавистных сибирцев, спрятавшихся за сугробами. Но едва они подскакали ближе, как услышали треск льда, и тут же двое из них ушли вместе с лошадьми под воду. Другие испуганно рванулись в сторону, но и там угодили в полынью, искусно скрытую ветками и запорошенную свежим снегом.
Крики ужаса неслись со всех сторон, безумно ржали бедные лошади, выпучив из орбит огромные, налитые кровью глаза, всадники цеплялись за их гривы, за кромку льда, пытаясь выползти на поверхность. Но тут же их вновь сталкивали в воду, били копьями, топили в холодной иртышской воде. Дикий рев огласил снежные просторы и докатился до Кашлыка. Но ни малейшего сострадания не было на лицах воинов Иркебая. Они видели, как конники, барахтающиеся сейчас в воде, совсем недавно раскроили головы двум човарищам. Они были полны мести и желали только смерти тем, кто нес смерть им самим. Лишь трое степняков, из тех, что поотстали от основной группы, увидев издали, какая судьба постигла остальных, повернули коней и, торопливо нахлестывая их, уносились обратно к Кашлыку.
Иркебай стоял, широко раздвинув ноги и сжимая в правой руке копье. Его острие было окрашено кровью уже ушедших под воду врагов. Он улыбался, что отомстил наконец должным образом за смерть брата, и жалел об одном, что не может каждого из тонущих задушить своими руками, чтоб еще острее пережить их смерть.
Он увидел, что один из степняков, запутавшийся в сети, а именно он первым и попал в полынью, пытается выбраться на лед и скребется рукой, цепляясь за малейшие выступы, Иркебай шагнул к нему, выбирая момент для удара. Степняк повел головой и встретился глазами с ним. Ни следа мольбы не было в его узких, отливающих желтизной, как у рыси, глазах. Перебитый приплюснутый нос вбирал в себя морозный воздух, и клубы пара вырывались из широко открытого рта.
Иркебай ударил копьем в руку уцепившегося за лед степняка. Но он лишь вздрогнул, напрягся еще больше и, чуть застонав, выбросил на лед ногу в красном сапоге.
-- Получай еще! -- зло выкрикнул Иркебай и ткнул его в бок.
Глухой стон вырвался из груди того, и неожиданно он схватился за древко копья и резко рванул его к себе. Иркебай не удержался на ногах и соскользнул в прорубь. Тут же руки степняка сомкнулись на его горле.
-- Нет,-- прохрипел тот,-- хоть еще одного из вас заберет Алтанай с собой на тот свет!
Иркебай вцепился в бороду врага и потянул к себе, пытаясь вырваться из его цепких рук. Но тот намертво вцепился в его горло и тянул за собой под лед. Наконец Иркебаю удалось сильным ударом пальцев в глаз ослабить хватку противника и вынырнуть из воды, глотнуть хоть малую толику воздуха и крикнуть:
-- Помогите!
Его воины уже стояли наготове возле полыньи и тут же ухватили Иркебая за плечи, потянули сеть, в которой запутались оба противника, и извлекли на лед сперва одного, а потом и прочно державшегося за него башлыка Алтаная.
-- Не убивайте его,-- остановил Иркебай, увидев, что над головой степняка уже занесли саблю,-- он храбрый воин, и я сохраняю ему жизнь.
-- Я не привык благодарить за дарованную мне жизнь,-- выплевывая воду изо рта и тяжело кашляя, ответил Алтанай,-- но я поступил бы так же, случись такое с любым из вас.
-- Буду надеяться,-- махнул Иркебай рукой и заковылял, оставляя на льду мокрые следы меховых сапог, к берегу, где его воины уже разводили костер.
Кучум видел сверху, как гибли один за другим лучшие его воины, и злость, словно пар в закрытом котле, скапливалась внутри него. Горечь поражения и была тем огнем, что способен довести до исступления любого человека, привыкшего к победам и верящего в свою звезду и непогрешимость. Он в бессильной злобе колотил изо всех сил сжатым кулаком по обледеневшим бревнам крепостных стен и лишь чуть успокоился, когда ему доложили, что сибирцев оттеснили от опушки леса и подожгли близстоящие деревья.
-- Далеко в лес не соваться,-- передал он гонцу и повернулся к стоящему рядом Караче.
-- Зимой лес плохо горит, за крепость нечего бояться,-- тот словно угадал мысли хана и продолжал: -- Надо в усулы за подмогой посылать.
-- Без тебя не знаю,-- сверкнул глазами Кучум,-- а пройдут ли гонцы?
-- Ночью отправим старого Ата-Бекира. Эта лиса с закрытыми глазами везде проскользнет. В крайнем случае приврет что-нибудь, коль схватят.
-- Да и схватят, так не велика потеря,-- сплюнул под ноги Кучум.
Наполненные смолой еловые ветки вспыхивали яркими факелами, и пламя перебрасывалось на соседнюю крону. Но стволы огню не поддавались, и вскоре лишь едкий дым вился клубами, направляемый ветром в крепость, заставляя людей кашлять, тереть покрасневшие от дыма глаза.
Захлебнулась и атака сибирцев, которые отошли в глубь леса на безопасное от пожара расстояние, укрывшись за глубоким оврагом, куда огонь не мог перекинуться. Едигир был доволен исходом боя.
-- Ночью надо отправить охотников, чтоб забрали оружие и сняли кольчуги с убитых,-- говорил он Качи-Гирею и Умар-беку, сидящим возле него у ярко пылающего костра.
-- Ночью можно и в крепость прорваться,-- высказал смелое предположение Умар-бек.
-- Нет, многих положим, а чего добьемся? Возьмем их измором. Сколько у нас убитых?
-- У меня лишь трое легко ранены,-- сообщил один. Другой кивнул головой, подтверждая, что и среди его людей обошлось без потерь.
-- Вот и ладно,-- потер ладони Едигир,-- так и воевать надо. Пусть воины шалаши ставят и греются по очереди. Направьте побольше народа, чтоб валили деревья. Будем засеки на дорогах делать. Не выпустим их из этой ловушки ни одного. Я это им обещаю! -- потряс он кулаком в сторону крепости.
К ним подошла, мягко ступая по неглубокому снегу, Зайла-Сузге и, стряхнув снег с шапки Едигира, наклонилась к нему, прошептала так, чтоб не слышали остальные мужчины:
-- Когда за сыном поедем?
-- Подожди малость,-- смущаясь своих беков, Едигир отодвинул ее рукой,-- столько ждали и еще подождем.
-- Тогда отпусти меня одну,-- не сдавалась она.
-- Нет,-- хан был неумолим,-- сейчас они всполошатся, как блохи на обгорелой шкуре, и начнут рыскать по округе. Не искушай судьбу...
-- Иркебай идет! -- раздался крик дозорного.
Тот, успевший уже обсушиться, медленно подходил к костру, а за ним четверо воинов вели со связанными сзади руками пленного Алтаная. Лицо у ханского башлыка было бледно от потери крови, и он с трудом шел, стараясь не упасть на глазах врагов. Смерти он не боялся, ведь всю сознательную жизнь и ходил и спал с ней в обнимку. Раз пришло время, значит, так тому и быть. Единственное, о чем жалел, что не погулял вволю и умрет не в родном ауле, где лежат все мужчины его рода.
И Едигир и Зайла-Сузге узнали старого башлыка, и каждый воспринял его пленение по-своему: Едигир с радостью, что ближайший сподвижник его главного врага находится у него в руках; Зайла с грустью подумала, что так же связанного могли привести к этому костру и ее брата, а выбирать меж двух любимых ею мужчин не так-то легко.
"Зачем эта война мужчинам? -- подумалось ей.-- Неужели когда-то люди начнут жить без убийств и не будет страданий?"
...Когда Кучуму доложили, что Алтанай или погиб в подготовленной коварными сибирцами ловушке на реке, или взят в плен, то он в бессилии с ожесточением заскрежетал зубами.
-- Что же я без тебя делать стану, старый вояка? На кого опереться, кому довериться?
Они находились в шатре вместе с Карачой-беком и двумя шейхами, неторопливо и сосредоточенно перебирающими четки.
-- Аллах велел мстить за гибель ближних,-- не поднимая глаз, проговорил один из них.
-- Всех идолопоклонников надо вырезать под корень, пока они не признают истинной веры и не примут слова пророка нашего Магомета: "Поклоняйтесь Аллаху, бойтесь его и повинуйтесь мне". А кто не примет этих слов, тот познает смерть,-- степенно добавил второй, помоложе.
Карача взглянул на Кучума и отметил про себя, что теперь у хана остался лишь один советник и исполнитель, он, Карача-бек, а значит, близок тот день, когда он из безродного улусника станет главным человеком в Сибирском ханстве. Чуть помолчав, не желая перечить шейхам, которым никогда не возражал и сам Кучум, он заговорил туманно и намеками.
-- Наш народ живет в темноте и неверии в божественное. Им ближе лесные боги, которых можно и наказать и попросить о мелкой услуге. Темным народом легче управлять.
-- Может, ты и прав, Карача, но, только соединив всех людей моего ханства в единый кулак и дав им веру в единого и всемилостивого Аллаха, можно думать о единстве ханства. Пусть они верят хоть болотным, хоть небесным или иным духам, но Аллах должен быть един для всех, а хан есть единственный наместник его на земле.
-- Прости, хан, но и в твоем войске не было единства, хотя все они верили в Аллаха.
-- Воздается только за то, что сделано,-- все так же тихо ответил Караче старый шейх.
-- Хан, твои верящие в Аллаха начальники предали тебя. Сперва сбежал молодой стервец Сабанак, а сегодня сдался в плен пьяница и бабник Алтанай. А ведь ты им верил!
-- Тьфу на твои поганые слова! -- вскочил Кучум на ноги.-- Я и сейчас им верю, и моли своих богов, что ты пока еще жив. Еще раз услышу столь грязные слова, прикажу отрезать твой поганый язык.
-- Говорить правду всегда труднее, нежели льстивые слова,-- потупился визирь,-- но раз мне приказано молчать, то я закрою свои уста.-- И Карача поднялся, приняв обиженный вид, чтоб выйти из шатра.
-- Погоди,-- примирительно произнес Кучум,-- я не отсылал тебя, побудь здесь. Нужно еще решить, как поступать дальше.