его не уважают другие казаки, не надеются на него, не верят ему?
Нет, между женской привязанностью и мужской дружбой он выбрал последнее. Верно, это прежде всего и подтолкнуло Евдокию покинуть станицу, уехать обратно на Русь, где, возможно, она и найдет себе мужа, который утром будет уезжать в поле, а вечером усталый возвращаться домой. Они обвенчаются в храме, нарожают детей и... будут счастливы. При этих мыслях у Василия что-то сжималось внутри, кровь бурлила, приливала к голове и хотелось рвануть коня под узды, поскакать прямо сейчас вслед за женщинами, догнать их, удержать, остановить. Но нужен ли он им такой? Если Дуся не смогла привыкнуть к его постоянным отлучкам, походам, то и ему не привыкнуть к обыденной тихой деревенской жизни, не стать крестьянином... Значит... Значит, не судьба... И ему не иметь детей, которыми он смог бы гордиться, садить в седло, учить обращаться с оружием, нападать в бою, уходить от погони.
Еще тоскливее стало у Василия от этих горестных мыслей и вспомнилась едва ли не единственная любовь его -- Зайла-Сузге, родившая ему сына. Где-то они сейчас? Живы ли? Сейдяк наверняка уже вырос, стал воином и ходит в набеги, водит сотни.
Он многое бы дал, чтоб получить хотя бы малую весточку от Зайлы-Сузге, поглядеть хотя бы издали на сына, чем-то помочь ему. Но чем больше он думал о том, чем больше распалялся, тем тягостнее становилось на душе и хотелось закричать, завыть волком, быстрее увидеть врага, схватиться с ним, располовинить одним ударом сабли любого, кто встанет у него на пути. Любого...
-- Атаман, чего невеселый такой? -- услышал словно издалека доносившийся голос и, повернув голову, увидел, что его нагоняет на взмыленном коне Гришка Ясырь, а он сам далеко оторвался от остального отряда и мчится галопом, постоянно пришпоривая коня, охаживая нагайкой и не замечая этого. -- Мы подумали, увидел чего, коль вперед поскакал. Едва нагнал тебя... Прыткий конек...
-- Да, -- кивнул головой Ермак, -- показалось чего-то впереди.
-- А я так ничего не вижу, -- отвечал удивленно Григорий, привстав на стременах, вглядываясь в степь.
-- Показалось, видать... Давай подождем остальных, -- придержал коня Ермак, придирчиво оглядывая приданный ему отряд.
Казаки шли рассыпанным строем, закрепив у стремян длинные пики, надвинув на глаза мохнатые бараньи шапки с красным верхом. Почти у каждого под кафтаном была надета кольчуга, у седла подвязан остроконечный шлем. Многие имели пищали, пистоли, но лишь изредка можно было заметить круглые щиты, которых казаки не любили, считая, что он лишь мешает, отягощает, а от ружейной пули и вовсе не защитит. Кроме сабли у многих болтался притороченный к поясу топор-секир на длинной рукояти, которым казаки пользовались, если под ним убивали коня и он оказывался пешим против конника. Одним ударом своей секиры умелый боец раскраивал череп лошади, а потом уже управлялся с всадником. И короткий лук имел едва ли не каждый казак, даже если у него и была пищаль или пистоль. В сырую погоду фитиль плохо горел и тогда выручал лук, владели им казаки в совершенстве, попадая в цель на полном скаку, ничуть не хуже крымчаков или ногайцев.
Ермак, привыкший к луку более тяжелому, изготовил его себе сам и стрелы подобрал подлиннее, выковал к ним наконечники с зазубринами на острие, оперил и, проверив, остался доволен -- стрела летела на сто шагов, точно впиваясь в цель.
Дождавшись подхода сотни, не спешившей с рыси переходить на галоп (все одно струги шли медленнее), Ермак влился в общую массу, приглядываясь изучающе к лицам казаков. Некоторых он видел впервые или просто не запомнил, не отличил. Большинство же были так или иначе знакомы, обменивались с ним понимающими взглядами, проезжали мимо, покачиваясь в седлах, бросая малозначимые слова, отхаркиваясь от прилипчивой пыли. Двое казаков приотстали и Ермак придержал коня, поджидая их.
-- Чего тянемся? Пристали что ли? -- спросил нарочно грубо.
-- Гуторим едем... А куда спешить? -- развязно ответил гнусавый казак с приплюснутым к верхней губе широким носом и отвисшей, чуть оттопыренной нижней губой, которого в станице прозвали Брязгой за ворчливость и несговорчивость.
-- А коль наскочит кто? Назад подадитесь?
-- Мы сроду из боя не бегали, -- обиделся второй, по прозванию Ларька Сысоев.
Ермак не стал препираться с ними, а, дав шпоры коню, поскакал догонять ушедших вперед казаков, не оглядываясь: знал, что те двое подтянутся, подберутся, чтоб не попасться второй раз на глаза походному атаману. Прослыть трусом мало кому хотелось. Засмеют, бабы начнут пальцами тыкать.
К вечеру, так никого и не встретив в степи, повернули к реке и, став лагерем, ждали подхода стругов. Те появились уже далеко заполночь, ткнулись носами в песчаную отмель, казаки, тяжело отдуваясь, вываливались на берег, чертыхаясь и костеря конный отряд, что те дали лишку, уйдя далеко вперед, а могли бы разбить лагерь и чуть пораньше. Казаки из ермаковой сотни спустились к воде, помогли вытащить суда на берег, посмеивались над гребцами, звали к кострам перекусить.
-- Никого не встретили? -- спросил Кольцо, подходя к Ермаку. Тот лишь покачал головой, повел его к своему костру, где кашеварил Гаврила Ильин еще с двумя казаками.
-- Хотел дозоры отправить, да все одно пусто кругом... -- пояснил Ермак. -- Верно, завтра к вечеру и вышлю с десяток охотников.
-- Бог даст, так завтра и до переволока дойдем, -- согласился Кольцо, -- а там глаза да ушки держи на макушке. Как на Волгу переправимся, то места там пойдут опасные -- и ногаи, и крымцы летают. Держитесь кучней, от нас далеко не отходите.
Кольцо хоть и был в походе первым атаманом, но с Ермаком держался на равных, говорил спокойно, сдержанно. Серебряная серьга в левом ухе поблескивала при свете костра, и сам он, ловкий, увертливый, собранный, с цепкими, внимательными, чуть насмешливыми глазами, нравился Ермаку. Было в нем что-то надежное, придающее уверенность, и в то же время в любой момент он мог взорваться, кинуться на обидчика.
К костру подошел Никита Пан и вынул из-за спины небольшую баклажку, тряхнув в руке и озорно улыбнувшись, спросил:
-- Трошки выпьем? Как ты, атаман? -- обращаясь главным образом к Ивану Кольцо.
-- Убери. И чтоб больше не видел, -- не поднимая головы, ответит тот. -- Не погляжу, что друг, заверну в станицу, только запах учую.
-- Да ты шо, батько? -- изображая смущение, запричитал тот, пряча баклажку обратно за спину. -- Да с устатку чего же не выпить? А? -- и вопросительно глянул на Ермака. -- Скажи ты ему, Василий...
-- Я сказал, ты слышал, -- принимаясь за еду, все так же тихо, но отчетливо выговаривая слова, отозвался Кольцо. Никита крякнул и, бросив баклажку на землю, уселся рядом, потянулся к вареву.
-- Так всегда и поступают товарищи: он на корме сидел весь день, кормовым веслом управлял, а мы гребли, как проклятые. Словно нанялись... -беззлобно балагурил Никита, отправляя в рот ложку за ложкой. Остальные казаки с усмешкой поглядывали на него, не вступая в разговор.
-- А хошь, Микита, я тебя к себе сзади на мерина посажу? -- предложил со смехом Гаврила Ильин. -- И грести не треба, и нам веселей будет. Мерин мой здоровущий, выдержит двоих. Пойдешь?
-- Ага, -- добродушно согласился Никита Пан, -- согласен, согласен. Особливо, когда татарва наскочит или ногаи. Ты рубиться станешь, а я тобой командовать буду, кого первым рубить, кого вторым.
-- Не... так не пойдет, -- под дружный хохот замотал головой Гаврила, -- ты оборону сзади держи. Вдвоем нас никто не одолеет, ни с какой стороны не возьмет.
-- Ты лучше Богданку Брязгу возьми, -- не отрываясь от еды, возразил Никита, -- он от любого ворога отбрехается. И сабли не надо. У него язык так подвешен, что побрить может запросто, -- кивнул в сторону сидевшего у соседнего костра Брязги. Тот не расслышал, о чем идет речь, но догадался по хохоту, что Никита помянул его, и ответил:
-- Слушайте, слушайте его, пустобреха. Он вам намелет с три короба и еще столько же останется.
-- Богдаша, меняемся ложками, -- громко крикнул Никита, -- ты, говорят, свою заместо палицы возишь. Как шлепнешь кого по лбу, тот и с копыт долой. Меняемся?
Все знали, что Богдан Брязга и впрямь имел ложку размером чуть меньше половника, которым кашевары мешают в котлах. Он, несмотря на свой небольшой рост, выхлебывал уху или похлебку в два раза быстрее остальных казаков, за что те постоянно и насмехались, подтрунивали над ним. Но он отвечал обычно:
-- Кто в еде скор, тот и в работе спор. Меня не трожь и я не трону. А казаку без прибавки никак нельзя. На пустое брюхо не повоюешь.
-- Чего, Богдаша, не хочешь меняться? Гляди, передумаю...
-- Как же он без своего черпака, -- подхватили другие казаки, -- помрет еще с голодухи.
Кольцо, успевший перекусить, встал и, наскоро перекрестившись, отозвал Ермака к берегу. Спустились к самой кромке воды, присели на борта стругов, прислушиваясь к тихому плеску воды, к голосам казаков, едва долетавшим сюда.
-- Думается мне, если кто из степи нас заметил, то обязательно на переволоке караулить станут, -- проговорил вполголоса Кольцо.
-- Могут, -- ответил также негромко Ермак, -- беречься будем.
-- Ты дозоры отправь затемно, чтоб разведали, что к чему, -посоветовал Кольцо, -- бывал раньше на волоке?
-- Разок пришлось...
-- Отправь кого знающего. Брязгу того же. Он хоть и занудистый мужик, но глазастый. Его не обдурить. Нутром ногайцев чует.
-- Пошлю, коль сам захочет.
-- Только предложи, а уговаривать не придется. Пойдет первым.
Условились о месте встречи, где Ермак будет ждать струги с казаками, и разошлись спать. Ермак еще раз подивился обстоятельности, с которой Кольцо руководил походом. Он не шел, как другие атаманы, очертя голову, напролом, а заранее продумывал каждый шаг. Дай-то Бог, чтоб все сложилось удачно, без особых неожиданностей.