-- Разрешите вашему достойному слуге сказать слово, -- вкрадчиво начал Елисей Бомель, -- мне хорошо известен двор королевы и мне кажется...
-- Вы не имеете права... -- вспыхнул Сильверст.
-- Пусть говорит, -- остановил его Годунов, -- чего иногда не могут произнести сильные мира сего, то могут свободно сказать их слуги. -- При слове "слуги" Бомель сверкнул глазами, но не показал и вида, что это обидело его, а чуть отодвинувшись от сэра Сильверста, закончил:
-- И мне кажется, что лучшей девушки нежели Мария Гастингс нам не найти. Она юна, красива собой и незамужняя.
-- В каком родстве она находится с королевой Елизаветой, -- Годунов внимательно глядел на Сильверста и тот неохотно ответил.
-- Она дочь лорда Гонтингдона, ее бабка приходится двоюродной сестрой королеве.
-- Она не замешана ни в каких политических интригах, заговорах? -- тон Годунова становился все жестче, движения более властными и непонятно, куда исчез тот мягкий и предупредительный человек, столь недавно остановивший англичан в темном переходе.
-- Насколько мне известно -- нет. Но что скажет на это королева...
-- Королева, чтоб упрочить наши отношения, даст согласие, я бы поставил вопрос иначе: как известить об этой особе нашего государя. Это совсем непросто, как может показаться.
-- Кажется, я знаю, как это можно сделать, -- Елисей Бомель, перегнувшись через стол, заглядывал в глаза Борису Федоровичу. Тот поглядел на него, затем на насупленного Сильверста и попросил:
-- Вы, верно, устали от долгой беседы. Вам лучше пойти отдохнуть.
Англичанин резко поднялся, кипя от гнева, и недобро посмотрел на лекаря, направился к двери, решив, что еще сумеет отплатить ему той же монетой.
Через четверть часа выйдя из комнатки, где он вел беседу с Годуновым, Елисей Бомель торопливо спрятал за пазуху увесистый кошель, приятно звякнувший, и глянул через плечо на продолжавшего стоять с топориком на плече юношу, бесстрастно смотревшего перед собой.
-- Неплохое начало, -- прошептал аптекарь и двинулся по темным переходам, припоминая на ходу, где же искать выход из царского дворца. Ему несколько раз попадались крутые деревянные лестницы, длинные коридоры, каморки, заставленные какими-то сундуками, груды ковров и меховых покрывал, сваленных где попало. Но выход из дворца найти он не смог. Решив было вернуться, чтоб попросить кого-нибудь проводить его, Бомель неожиданно увидел идущего навстречу старшего царского сына Ивана. Тот тоже узнал лекаря и насмешливо поклонился ему.
-- Мое почтение, -- сказал царевич на хорошем латинском языке.
-- Рад встрече, -- Бомель низко поклонился, как и положено кланяться перед членами королевской фамилии.
-- Вы кого-то ищите, -- поинтересовался царевич.
-- Да, я ищу выход из вашего дворца... Увы, но вынужден признать, что заблудился.
-- Вон в чем дело. Хорошо, я провожу сэра Бомелиуса, -- царевич назвал его на русский манер, добавив "иус", как называли в Москве почти всех иностранцев. -- Но по дороге зайдем ко мне. Вы не возражаете?
-- Как я могу возразить такому человеку, -- лекарь вновь низко поклонился так, что его широкополая шляпа едва не коснулась половиц.
Царевич уверенно повел англичанина по темным переходам, они несколько раз повернули, поднялись по узкой лесенке и оказались на верхнем этаже, вошли в просторную светлую комнату, застеленную мягкими коврами и шкурами различных зверей. Как и в светелке Годунова, здесь у стены стоял большой стол со старинными книгами и свитками. Зато на стенах висели охотничьи рогатины, копья, секиры и два фитильных ружья с ложами, отделанными рыбьим зубом и серебряными накладками. Царевич указал англичанину на лавку и сел напротив. Из-за занавески, отгораживающей светелку от другой комнаты, возможно спальни, выглянул чернобородый слуга. Иван Иванович сделал неуловимое движение, указав на стол.
-- Подай нам доброго меду, -- приказал, не поворачивая головы.
Вскоре на столе оказались большой серебряный ковш и две чарки, а на деревянном подносе -- моченые ягоды.
Елисей Бомель с интересом разглядывал комнату и настороженно посматривал на царевича, пытаясь угадать, с какою целью тот пригласил его к себе. Царевичу было около тридцати, но выглядел он гораздо старше своих лет из-за припухлости под глазами, отечности всего лица, ранних морщинок в уголках глаз и нездорового, землистого цвета кожи. Движения его были порывисты, быстры, но иногда он вдруг неожиданно замирал, вздрагивал и правый глаз его начинал сильно косить, как у человека, подверженного приступам тяжелой внутренней болезни. В то же время во всей его осанке ощущалась гордость, скорее высокомерие и снисходительность в обращении с окружающими. Он никогда не повторял вопрос дважды, а если собеседник переспрашивал, то раздражался, будто ему нанесли кровную обиду.
Слуга меж тем налил пенистый напиток в чарки и удалился в соседнюю комнату. Иван Иванович поднял свой кубок и в несколько глотков осушил его, захватил горсть ягод, отправил их в широко открытий рот, обнажив желтые нездоровые зубы.
-- О чем с Годуновым говорил? -- без всякого вступления спросил англичанина.
-- Простите... -- промямлил тот растерянно, не найдясь с ответом. Он поднес ко рту свою чарку и сделал поспешно несколько глотков, но поперхнулся и громко закашлял.
-- Бог простит, -- захохотал Иван Иванович, видя растерянность Бомеля, -- а ты отвечай, о чем разговор с Бориской вел. Поди, опять замыслил хитрец наш чего-то? А?
-- Разговор был вполне... э-э-э пристойный. Боярин интересовался здоровьем царя. -- Чего тебе известно о здоровье батюшкином, когда ты его даже не осматривал. Хитришь, мерзавец! -- вспыхнул царевич и изо всей силы стукнул кулаком по столу, от чего зазвенела посуда.
-- Совсем нет нужды осматривать человека, чтоб говорить о его здоровье. Я могу сказать и о том, что вас беспокоит...
-- Обо мне позже поговорим. А сейчас про батюшку говори, -- царевич справился со своей вспышкой и говорил вполне сдержанно. Только желваки на скулах выдавали напряжение.
-- Каждый, кто мало-мальски понимает в медицине, скажет, что государь не совсем здоров... Э-э-э... -- Бомель поспешно подбирал слова, стараясь не обидеть царского сына и оправдаться в его глазах, свести разговор с Годуновым к заботе о здоровье царя, -- он слишком много занимается государственными делами...
-- Дальше что? На то он и царь, чтоб делами государственными заниматься. Говори!
-- Он все близко принимает к сердцу, мало отдыхает. И еще...
-- Что еще?
-- Женщины...
-- Что женщины?
-- Они отнимают у него много Сил. В его возрасте нужно быть более воздержанным.
-- Ха-ха-ха, -- смех царевича был визглив и резал уши собеседнику. Слюни, летевшие изо рта, попали и на Бомеля, но тот даже не решился утереть лицо, а как завороженный глядел на смеющегося собеседника, ожидая униженно, когда тот закончит смеяться и объяснит причину смеха, -- это батюшке-то быть воздержанным? Ха-ха-ха... Ты еще ему об этом не вздумай сказать, а то он и тебя... Ха-ха-ха... того, сам понимаешь. Он уже пятерых жен поменял, не считая других баб, а ему все мало.
-- Это хороший признак, -- скривился в улыбке лекарь, -- но вечно продолжаться не может, сила мужчины...
-- Вечного ничего нет. Ладно. В общем, Бориска о здоровье царевом печется. Молодец. И что же он тебя просил? Полечить царя? Дать ему зелья какого, а в то зелье... яду подсыпать, -- царевич выбросил вперед руку и схватил лекаря за широкий ворот, потянул на себя, затрещала материя, у лекаря перехватило дыхание, -- ну, говори!
-- Нет, нет, -- прохрипел он, -- о ядах и речи не было...
-- А если я тебя попрошу, тогда как? -- Иван Иванович, перегнувшись через стол, дышал прямо в лицо англичанину, и тот почувствовал не только винный запах, но и какое-то зловоние, шедшее от него.
-- Я могу, могу, но зачем?
-- Не твоего ума дело, -- царевич, наконец, выпустил ворот англичанина из цепких рук и, тяжело дыша, сел на место, -- когда потребуется, скажу. Что еще умеешь?
-- Могу судьбу человека прочесть по руке, предсказать, по звездам...
-- На, читай, -- Иван Иванович протянул узкую ладонь левой руки и впился взглядом в англичанина.
Тот с готовностью принял ее, провел сверху своей, словно счищал невидимую пленку, а потом, взяв лежавшее на столе гусиное перо, начал водить им по линиям руки, что-то монотонно бубня себе под нос.
Ладонь царевича была испещрена многочисленными невыразительными черточками, которые вдоль и поперек пересекали главную линию судьбы. Елисей Бомель, побывавший при многих дворах европейских монархов, видел всяческие ладони царственных особ, но эта, что он держал сейчас, была неповторима. Тут пересекались добро и зло в равных долях, бугры Юпитера, Сатурна и Венеры говорили о необычных способностях их обладателя, но все они были лишь обозначены и не находили продолжения. Зато линия судьбы была ровной, как стрела, и не имела ни малейшего изгиба, прерывалась почти на середине ладони. Линия любви, наоборот, петляла, как заячий след, то забираясь вверх, то спускаясь вниз. Но более всего поразила англичанина линия жизни, что обрывалась едва не в самом начале.
-- Я жду, -- нетерпеливо подал голос Иван Иванович, -- хватит щекотать перышком-то, говори как есть... -- По тому как дрожал его голос лекарь понял, что царевич беспрекословно верит в силу предсказаний, возможно, ему уже не раз гадали, и он просто желал проверить умение нового, недавно появившегося при дворе предсказателя.
-- У вас необыкновенная судьба, -- начал робко Бомель, -- вам предначертано замечательное будущее. Бог наделил вас умом и талантами, -продолжал осторожно, поминутно взглядывая на лицо Ивана Ивановича, терпеливо и внимательно вслушивающегося в его слова, -- вы преуспеете во многих науках, и будь вы простой смертный, а не царский сын, и тогда бы имя вашего величества было известно многим...