— Выходит, стрельцы сильней конницы? — С удивлением смотрел на братьев Ермак, который впервые слышал подобные рассуждения.
— Опять же, когда и супротив кого. Слыхал, поди, как против крымцев воевода-князь Михаил Иванович Воротынский гуляй-город выставил?
— Слыхал малость, — Ермак припоминал отрывочные рассказы про большое сражение на другой год после московского пожара на берегу речки Лопасни. Сам он тогда был на Волге в казачьей станице. Но и туда докатились слухи о поражении крымцев.
— Гуляй-город за одну ночь посошными мужиками рубится. И стоять ему день-два, не боле. Зато от татарских стрел, сабель лучше не придумаешь. А стрельцы из-за стен знай себе палят, валят татар.
— Да-а-а, — подвел заключение разговору Василий Мезецкий, — все от воеводы зависит. Как он распорядится, силы расставит, так и бой пойдет.
— А хуже нет, когда воевода велит то туда, то сюда бежать. Сам путем не знает как быть и тебя с толку сбивает, — младшему Дмитрию, видать, очень хотелось, чтоб последнее слово осталось за ним. Старший хмыкнул, глянул на брата, но ничего не сказал и дальше долгое время ехали молча.
Русский лагерь показался Ермаку столь необъятным, что глаз не мог отыскать конца-края шалашам, палаткам, шатрам. Он растянулся узкой полосой вдоль городских стен неподалеку от предместья, где за деревянными, плохо укрепленными стенами засела первая цепь защитников, не давая близко подтащить тяжелые осадные пушки.
Ермак ехал меж шатров и палаток, пытаясь отыскать своих казаков. Он доехал до конца лагеря нигде никем не остановленный, и лишь когда сам поинтересовался у бородатого мужика, тащившего куда-то тяжелый рогожный куль, тот махнул рукой в сторону дальней дубравы, отделенной от общего лагеря большим пойменным лугом.
— Там должны быть твои казачки. Отделились от нас. Несподручно им с нами стоять. Поболе себе урвать думают, — с ехидной улыбочкой выговаривал мужик, чуть щурясь.
Не поблагодарив, Ермак поехал через луг, рискуя засадить коня в топком месте. Еще издали признал казачий лагерь по ярким цветным зипунам, штанам, крашеным полушубкам. Навстречу ему кинулся первым Гришка Ясырь, громко крича что-то, махая руками, следом шел, улыбаясь, Яков Михайлов, тянул длинную шею Гаврюха Ильин.
— Атаман едет! Атаман! — орал Гришка. — А мы вчерась о тебе вспоминали. Мол, никак заплутал или завернул куда. Может, с царем дружбу завел? Слыхали, он тебе панцирь свой поднес…
— Поднес, поднес, — отвечал Ермак, легко спрыгивая коня, — да чуть обратно не забрал.
— Отчего так? — раскрыл удивленно рот Гришка, веривший всему на свете.
— Говорят, есть там казак Гришка Ясырь. Больно разговорчив и болтлив. Растрезвонит всем про панцирь. Не хотел давать.
— Тебе не дай, так силой заберешь, — хлопнул атамана по плечу Яков Михайлов.
— Это можно…
— А я помогу, — прижал Ермака к себе Гаврюха Ильин.
Обнялись. Вразвалочку подошли другие казаки с заспанными лицами. Рады поглазеть на нового человека.
— Слыхали, будто сам царь к нам едет, — полуутвердительно проговорил один из них, — видать, жарко баню топить станут.
— Какую баню? — как всегда не понял Ясырь.
— Ту самую, красавую, — передразнили его. — Вот, как на дело пойдешь, так сразу и поймешь.
— Надоело без дела сидеть. Мерзнем только, да солонину лопаем.
— А чего и сшибок не было? — поинтересовался Ермак.
— Куда там… — махнул рукой Ильин. — Мы сюда самые первые и пришли. Потеснили малость людишек, что в крепость сбежать не успели. А потом как ворота позакрыли, стрелки во рвах позасели… Куда нам соваться?! Тоска одна. Так две недели и сидим, кобылам хвосты чешем.
— А воеводы, чего обещают? И дальше без дела сидеть будем?
— Да кто их знает. С нами они не больно говорят, сказывают. Передали, что над всеми конниками поставлен воеводой князь Василий Юрьевич Голицын. Только мы его покамест и в глаза не видывали.
— Ладно. Сыщу нашего воеводу, напрошусь в дело. На вас поглядеть, так и выть хочется. Нельзя казаку без дела.
— Никак нельзя, — поддакнули остальные казаки.
Чуть перекусив с дороги, Ермак нашел остальных казачьих атаманов и вместе с ними направился на поиски Василия Голицына. Это удалось им далеко не сразу. Даже когда им указали на воеводский шатер, пришлось долго ждать, пока князь наконец пригласил их к себе.
Он был еще не стар. Сухощав телом, с рыжеватой бородой, вившейся кольцами и наполовину подернутой серебряной сединой. Широко посаженные небольшие глаза смотрели на казацких атаманов неодобрительно. Он молчал, давая им выговориться. Потом резко поднялся с деревянного обрубка, отчего стал казаться еще выше и уже, и ткнул пальцем в грудь Ермака, стоявшего чуть впереди остальных.
— Говори ты, чего хотите… Лаетесь как торговки базарные, — брезгливо поморщился он.
— Дела хотим, — коротко ответил тот, не мигая глядя в глаза воеводы, но видел в них лишь раздражение и усталость.
— Ладно, в дело, так в дело. Завтра выступайте с рассветом и пройдитесь по пригородам, по мызам, порыскайте, поищите — нет ли Ревелю подмоги откуда. Может, людишки ихние прибывают незамеченными. Обозы там коль встретите, то знаете как поступить?
— Знаем, князь, знаем, — загудели атаманы, подмигивая друг другу, почуяв наконец-то привычное для себя дело.
— Одним словом, разведайте, что к чему, и вечером мне доложите. А тебя главным над другими ставлю, — палец воеводы опять уперся в широкую грудь Ермака.
Тот как бы нехотя пожал плечами, глянул на остальных, пытаясь по их лицам понять, рады они или завидуют такому назначению. Но атаманы скорее были довольны, что не им предстоит идти к воеводе с отчетом. На том и расстались.
…Ермак шел со своей сотней почти у самой кромки моря, и влажный ветерок дул справа, доносил незнакомые ранее запахи. Кричали чуть в стороне ненасытные чайки, не обращая внимания на людей, громко хрустела галька под копытами коней, кто-то из казаков попытался затянуть песню. Все были донельзя рады, что наконец-то сели в седла и не нужно слоняться весь день по лагерю, выискивая себе занятие, с завистью поглядывая на посошных мужиков, которые колгатились, строя какие-то укрепления: таскали бревна, рыли землю. Может, кто из казаков и согласился бы даже бесплатно, задаром поработать вместе с ними, но гордость воина, насмешки друзей не позволяли сделать такой шаг. Зато теперь, вырвавшись на простор, они улыбались морскому ветерку, подставляя ему лица, расстегивали полушубки, перекидывались шутками. Словно не на войну, не в разведку ехали казаки, а на свадьбу в ближайшее селение.
Ермак искоса посматривал на своих конников, растягивая губы в усмешке, но не показывал вида, что и ему радостно от морского простора и ощущение свободы переполняет, пьянит, кружит голову, заставляет забыть прежние невзгоды, освежает душу, наполняет новым незнакомым чувством.
Они разделились с остальными сотнями, бросили жребий, кому по какой дороге ехать, и вот его сотне досталась ближняя к морю.
— Слышь, атаман, изба впереди, — подъехал к нему Яков Михайлов, — только не как наша из бревен, а из камней сложена.
И точно, на берегу в сотне шагов от воды стояло неказистое строение из белесого камня, обнесенное таким же каменным заборчиком высотой в половину человеческого роста. Во дворе на шестах висела длинная сеть, а у самой воды лежала перевернутая вверх днищем здоровущая лодка. К ней были прислонены и весла, а рядом — плетенная из прутьев пустая корзина.
— Рыбаки, видать… — вслух высказался кто-то из казаков.
— Точно, а кому тут еще и быть?
— Двое — вперед! — скомандовал Ермак. — Осмотрите все получше.
Два казака поскакали к домику, держа пищали наготове, один вошел внутрь и вскоре вытолкал наружу коренастого человека в засаленных, с заплатами кожаных штанах и такой же куртке. На нем была широкополая шляпа. Незнакомец не носил бороды, но густая рыжая щетина указывала, что он дня два как не брился.
— Кто такой? — спросил Ермак, подъехал к нему вплотную.
— Нихт ферштейн, — ответил тот, разводя широко руки.
— Не понимает он, — пояснил кто-то из казаков, — можно, атаман, я с ним покалякаю? Малость знаю по-ихнему.
— Хорошо. Спроси, кто он и чего тут делает, — приказал Ермак.
Казак, вызвавшийся быть толмачом, повторил вопрос, и незнакомец что-то быстро заговорил, показывая рукой в сторону моря.
— Говорит, рыбак он и живет здесь один, — пояснил толмач.
— Где же семья его? Как это мужик один живет?
— В другое селение отвел, говорит. Как русские, мы о есть, пришли, сразу и свел семью.
— А сам, чего остался? За нами приглядывать?
— Рыбачить остался…
— Почему рыбы не видно? Вы, ребята, видели в доме где рыбу?
— Нет, — отвечали казаки, что заходили в дом, — не видно.
— Вот-вот. Рыбы нет. Лодка несколько дней лежит на берегу и никто в море ее не сталкивал. По следу старому видно. И руки у него чего-то не рыбацкие. Белые руки.
Надобно подвесить рыбака этого и огонек под ступнями развести. Тогда мигом заговорит. Как, ребята, думаете?
— Правильно, атаман, — дружно поддержали его остальные казаки. — Поджарим рыбачка хренова! Пущай то же самое повторит, когда ножками по уголькам сучить зачнет!
После этих слов глаза незнакомца забегали и неожиданно он кинулся меж казаков, перескочил через ограду и, забежав в дом, захлопнул за собой дверь. Казаки, было, растерялись, не ожидая от пленника подобной прыти, но затем дружно расхохотались, показывая руками на дверь.
— Гы, гы, гы, — подрагивал всем телом Гаврила Ильин, — куды же ты, родненький, побежал? Никуда ты от нас не денешься. Все одно достанем, выкурим.
— Тащи хворост, мужики, — Ермак понял, что не ошибся, опознав в мнимом рыбаке вражеского лазутчика. Теперь его надо было во что бы то ни стало выкурить из дома и привести в лагерь. — Не захотел пятки парить, так всему придется подкоптиться.
Казаки кинулись искать по берегу сухие сучья, обломки каких-то досок, как вдруг раздался выстрел, и пуля просвистела у Ермака над головой. Он и не успел заметить, когда открылось маленькое оконце под самой крышей и оттуда высунулось длинное дуло пищали. Но тут же раздался второй выстрел — и казак, что нес охапку хвороста к дому, упал грудью на землю и уже больше не встал.