А хорошие новости в том, что вся эта «импотенция» – от головы. Женщины, конечно, сразу же думают: «А какой у него?» – но это просто любопытство. Нам нравится любой (ну почти). Важно взаимодействие. Симбиоз.
У меня был любовник, про которого я поняла, что он самый ужасный в сексе мужчина, только когда разлюбила. И не то чтобы так уж разлюбила – просто остыла немного. До этого думала – бог. А вы говорите – размер.
Суть в том, что если мужчина уверен в себе, то с ним все в порядке на долгие годы. А если бани выбивают из колеи – ну, не ходите в бани. Найдите себе горячую девушку. И не смейте обсуждать с ней размер своего пениса: нет ничего более асексуального (и время тоже не засекайте, заклинаю).
И смиритесь уже с тем, что все зависит от женщины: если она будет вас желать, то все получится сколько угодно раз.
Развод с человеческим лицом
Говорят, что расставание никогда не бывает простым. И красивым.
Ужас в том, что это правда. Но только потому, что люди отчего-то имеют желание потерять человеческий облик. И рассказывают друг другу все самое мерзкое, что у них накопилось за время отношений. Делают гадости. Подлости. Ведут себя как террористы. Причем им кажется, что они имеют на это полное право.
Мать моего знакомого, например, при разводе травилась – причем на глазах у младшего сына. Предполагалось, что сын должен был испугаться и позвонить отцу. Отцу должно было стать стыдно – и он бы вернулся. Только младший позвонил старшему брату. Никто никуда не вернулся.
Приятельница, которая всегда казалась нормальным человеком, после развода запретила бывшему мужу видеться с дочерью.
Это какая-то таинственная этика, которая позволяет вытряхнуть из себя все самое худшее и доказать всем вокруг, что налет культуры хоть и был нарядным, но таким тонким, что его смыло первыми же горячими слезами отчаяния.
Вот у меня был мужчина, который с самого начала заявил, что, когда люди расстаются, им больше нет смысла общаться. Даже если они были вместе семь лет и у них двое детей. Мол, из сердца вон – с глаз долой. Потом выяснилось, что точно так поступила его мать с его отцом. Она сама с ним развелась, хотя он вовсе не был плохим человеком. Просто она выскочила замуж, «потому что надо» – ей ведь было уже двадцать три года. Потом она влюбилась в другого. Раньше люди почему-то испытывали вину за чувства – и чтобы не видеть жертву своих страстей, она просто вычеркнула бывшего из жизни. А дети страдали. Детей за страдания лупили, а подарки, которые отец какое-то время им отправлял, выкидывали из окна.
Несколько лет вместе. Какие-то счастливые дни, общие мечты. А потом некто все это обесценивает в одно мгновение, называя «потерянным временем». Это так принято, если не получилось прожить «долго и счастливо, пока смерть не разлучит».
Конечно, расставаться – это больно. Но в основном потому, что люди как раз больше всего на свете боятся утрачивать иллюзии. И еще боятся терять привычный образ жизни. Это как лететь через грозу: вроде ты веришь в надежность самолетов и совсем не боишься летать, но когда багаж на верхних полках начинает биться о крышки, теряешь над собой власть и цепляешься за подлокотники, умоляя бога сохранить тебе жизнь.
Расставание может быть не только достойным, но и эстетичным. Если люди уважают свое и чужое решение. Если они помнят, почему они были вместе и как много хорошего сделали друг другу. И даже боль – это интригующее переживание, в котором есть смысл. При желании ее можно облагородить, украсить лирическими оттенками. Страдать ведь можно по-всякому – как тяжело и уродливо, так и художественно, изящно.
И совсем не ясно, почему люди так хотят имитировать смерть, когда расстаются. Конечно, это тоже утрата, но человек жив – и этому надо радоваться, а не создавать пустые трагедии, как будто в жизни нет настоящих трудностей.
Мой отец, например, всю жизнь поддерживал отношения с первой женой. Она осталась у меня в памяти как близкий человек. Он помогал ей, она забирала меня на выходные или сидела со мной на даче. Да, она была немного психованная и совсем из другой среды, но при этом она была хорошим и добрым человеком, который, если честно, мне был намного приятнее, чем кровные родственники, даже несмотря на ее склонность к бурным истерикам.
Лучший друг моего отца, поэт Генрих Сапгир, всю жизнь прожил с мамой первой жены. Потому что дочь ее бросила – эмигрировала в Париж. И ее мать до самой смерти жила с Генрихом и его женой Милой. Это, конечно, не полное доказательство хорошего расставания, потому что с самой бывшей отношения сложились так себе, но это все равно история о том, как ведут себя достойные люди.
Бывшая любовница моего отца, Ева, познакомила его с моей мамой, а когда та умерла родами, помогала нам, пока я не повзрослела.
Есть и немного сумасшедшие случаи. Например, когда девушка одного знакомого влюбилась в его бывшую девушку, ушла к ней, и теперь они все втроем воспитывают детей. Не живут вместе. Просто дружат и воспитывают.
В мире ведь не так уж много любви, которая делает нас счастливыми. Вот мне сорок лет, у меня было много мужчин, я влюблялась, расставалась, радовалась, страдала, но за двадцать лет у меня было всего три мужчины, которых я любила по-настоящему. Всего три человека. И даже несмотря на то, что в этих людях обнаружились такие качества, из-за которых жить с ними мне уже не хотелось, я ценю то время, когда взаимные чувства не позволяли их замечать и когда мы были так добры друг к другу, что были слепы и наивны. Это было восхитительное время – и страшно обидно, когда ты ничего не можешь поделать с тем, что людям проще умереть для тебя. И, наверное, для себя тоже. Они берут и «вырезают» годы своей жизни, делают вид, что ничего не было. Мне же хочется восстановить каждое мгновение, когда нам вместе было хорошо. И плохо. Потому что это связанные вещи. Такими были эти отношения – и они идут только цельными.
Я очень люблю момент, когда решение уже принято и ты становишься свободен от раздражения, от затаенных обид, от невыясненных вопросов и усталости. И человек становится таким, каким ты его полюбил – чуть незнакомым, но самим собой: он не отражает больше твои претензии, он сияет своими лучшими качествами. Если, конечно, не пытается в это время отгрызть тебе голову. Но даже если приходится пройти через все темные коридоры человеческого отчаяния и выяснить, что в самых страшных закоулках его души ты еще не побывал, то потом, когда проходит буря, смывающая все следы, ничто не мешает помнить все самое лучшее. И, что особенно важно, замечать в себе эти прошлые отношения, произносить какие-то общие шутки, реагировать на некоторые вещи так, как вы реагировали вместе.
Если ты кого-то любил – это как будто меняет твою ДНК, и ты уже не совсем тот человек, которым был раньше. Ты – это все они.
Бабье лето топ-менеджера
У менеджеров высшего звена, оказывается, тоже есть душа. И они ею любят.
Не то чтобы других людей. Но самые романтичные и склонные к графомании – себя, в отражении блестящих женских глаз в накладных ресницах из меха гуманно и экологично остриженного соболя. И чем более лестно отражение, тем больше любят. Менеджеры – как женщины, которые выбирают зеркало, в котором они себе больше всего нравятся. Туманное, с золотистым оттенком, в приглушенном освещении.
Безусловно, и эгоизм, и самолюбование – это все знаки времени. Долой коммунальное единство и псевдоскромность. Но, понимаете, менеджеру самое главное – понять, за что себя любить. Это не так очевидно, как можно было бы подумать. Любить человека, который ровно в десять утра прокатывает свой пропуск, чтобы спустя пять минут погрузиться в скучные, никому не понятные дела, особенно не за что. Да, конечно, он был отличником в МГУ или Плехановской академии, он три месяца что-то изучал в Йельском университете и прошел, разумеется, курсы MBA. Он соткан из тренингов личностного роста и всяких там агро-вино-туристических школ.
Конечно, Сергей Минаев еще в нулевые облучил весь этот контингент ненавистью и презрением. Больше слов и не найдешь. Но Сергей, как можно догадаться, мужчина, да еще и успешный, да еще и сам менеджер так или иначе. Его отношение – изнутри, с линии фронта. Там всякий дым, вопли, кровища, части тел и паника. А ведь есть и тыл. Откуда испуганные жители смотрят на поле брани, где молодые люди неприметной внешности в одинаковых серых костюмах не на жизнь, а на смерть бьются на своих Vertu. Часть этих жителей – девушки. Они наблюдают за схваткой с таким же волнением, с которым продавщицы в «Зейна» или в «Бриони» ожидают клиента, намеревающегося полностью обновить гардероб из двадцати новых серых костюмов.
В общем, вот есть у нас этот костюм, два-три убедительных диплома, рубашки ручной работы с инициалами, которые в лучшем случае вышиты белым по белому на манжетах, в худшем – контрастного цвета. Итальянские бабушки, прилепив к морщинистым губам сигареты, обметывали прорези на плотном жаккарде, вытканном на маленькой фабрике (которая сейчас наверняка принадлежит китайцам), чтобы наш менеджер высшего звена запостил свои манжеты в инстаграм, где трепетные дамы соберут ему сто восторженных лайков.
Еще у менеджера, разумеется, есть квартира, где очень много дизайна, вид на реку и совсем нет пыли. Никогда. Это такая квартира и такой дизайн, от которого пыль в ужасе шарахается, пристыженная великолепием. Собственно, вкуса у менеджера нет, но его помощники знают людей, у которых его можно купить. Оценив проект интерьера, менеджер осознает, какие цвета и формы он на самом деле любит.
Итак, у нас есть дипломы, костюмы и квартира. Еще машина или три, но это мелочи. На машину клюют представительницы совсем уж социальных низов. Мало ли у кого сейчас машина? Даже у бесперспективных менеджеров среднего звена может быть «Лексус» или «Мерседес», ради кредита на который они терпят самый изощренный внутренний корпоративный кодекс.
Сначала менеджеру кажется, что за все за это его можно любить. Он гордо выносит себя на обозрение в Chips или в «Бессонницу», где сталкивается с другими такими же победителями в рубашках/ботинках/галстуках ручной работы – и догадывается, что ничем от них не отличается. Что девушки слетаются не на его собственную яркую индивидуальность, а на определенный мужской набор: часы, штаны, статус, количество домов на европейском побережье. И вот после семнадцатой стопки одно-солодового виски с крошечной, уже закрытой вискокурни под Абердином, менеджера осеняет: индивидуальности у него нет. Также у него нет двух-трех миллиардов, которые отлично работают, если надо прикрыть зияющую внутреннюю пустоту.