Набег грюньона
Грюньон, или лаурестес, очень странная рыба: она мечет икру на берегу — в сыром песке на взморье. О том, когда и где грюньон будет метать икру, пишут даже в газетах и передают по радио. Например, так: «Завтра в полночь ожидается набег грюньона».
И вот наступает это завтра. И часы пробили полночь. Тысячи машин забили подъезды к морским отмелям.
По всему взморью горят костры. Хотя ночь, а светло. Видно, как с каждой волной, набегающей на песчаный пляж, на берег выскакивают серебристые рыбы. Много рыб. Сверкая чешуей, ползут по песку. А волны доставляют на пенистых гребнях все новых и новых беженцев из Нептунова царства.
А на берегу ждут их люди. С шутками и смехом собирают прыгающих рыб и несут к кострам. Там их потрошат и коптят.
Ни сетей не видно, ни неводов. Рыб ловят руками!
Грюньон — рыбка не больше селедки. Живет она в Тихом океане, у берегов Калифорнии и Мексики. Каждый год с марта по июль в безлунные или, наоборот, полнолунные ночи, когда прилив достигает наибольшей силы, тысячные косяки грюньона подходят к берегам.
Вместе с волнами рыбы выбрасываются на сушу. Песчаные пляжи сверкают серебром. Рыбы роют норы. Закапываются в песок вертикально, хвостом вниз. Лишь рыбьи головы торчат из земли. В песчаных норах грюньоны откладывают икру (самцы, которые ползают вокруг, тут же ее оплодотворяют), а потом, закопав норку хвостом, ползут опять в океан.
Небывалое ведь дело: рыба мечет икру на берегу!
Разве в море мало места? Наверное, на пустынном пляже икринки лучше защищены от хищников: их труднее здесь разыскать, чем на дне моря.
Четырнадцать дней развиваются они в теплом песке. Ровно через две недели волны смоют их в море.
Почему через две недели, а не раньше?
Потому, что лишь дважды в месяц, вскоре после новолуния и полнолуния (обычно на третий день), прилив достигает наибольшей силы. Ведь приливы вызываются притяжением Луны, и не только Луны, но еще и Солнца.
Правда, сила, с которой Солнце привлекает к себе земные воды, более чем вдвое меньше притяжения Луны. Но «вдвое» — это не в тысячу раз, поэтому приливы бывают наибольшими, когда Луна и Солнце тянут к себе океан по одному направлению; когда, как говорят астрономы, находятся они в сизигии — на одной линии по одну или по обе стороны от Земли. Тогда силы их притяжения суммируются. Поэтому в сизигийный прилив морские волны выплескиваются на берег особенно далеко. С ними выскакивают нерестящиеся рыбки.
В последующие дни прилив слабеет, так как Солнце и Луна по отношению к Земле становятся на взаимно-перпендикулярных осях и их силы притяжения начинают действовать под прямым углом друг к другу. Наступает время низких приливов. Это случается обычно в первую и последнюю четверть Луны. Тогда море не заливает спрятанные в песке икринки. Только через две недели великие светила опять окажутся в сизигии и новый высокий прилив смоет в море закончившую развитие икру грюньона. Там из икринок выйдут мальки.
Калифорнийцы с нетерпением ожидают нереста грюньона, который называют они набегом. В марте здесь запрещено всякое рыболовство: у местных рыб начинается сезон размножения. Но лов грюньона не коммерческое предприятие. Это, скорее, забава и веселое развлечение. Поэтому власти штата разрешают добычу грюньона, но с одним непременным условием: ловить только руками.
Никаких сетей, никаких посудин — ни ведер, ни сачков! Тот больше соберет на пляже рыбы, кто полагается лишь на ловкость своих рук и резвость ног.
Впрочем, если на «бега» грюньона действительно собирается так много людей, как о том иногда пишут, то и руками можно всех рыб переловить…
Ищут, где посуше
На самой нашей западной границе, в густых лесах в долине реки Припяти, жили медведи-шатуны.
Шатунами зовут у нас обычно тех косолапых, которые не лежат зимой в берлоге, а бродят по лесу, голодные и злые.
Но медведи, что жили на Припяти, — шатуны другого рода.
Зимой они спали в берлогах, и спали крепко, по лесам не «шатались». Но зато, когда весной, бывало, проснутся и вылезут косматые из берлоги, страсть к путешествиям одолевала ими. Медведи не оставались там, где зимовали, а брели лесами и болотами. И все на юг да на юг. День шли, два, неделю шли. Уходили далеко — километров за двести от своих берлог.
А осенью, самое позднее в начале ноября, опять медведи — да не в одиночку, а небольшими группами! — пробирались на север. Шли теми же путями и по такому точному расписанию, что местные охотники уже знали, когда и где в эту пору ждать косолапых бродяг.
Следующей весной все повторялось сначала. Медведи могли бы, конечно, и летом жить там, где зимой зимовали. Но леса на юге Полесья были им больше по душе: там людей меньше и ягод больше.
Так зачем же зимой-то они оттуда уходили?
А затем, что уж очень здесь сыро! Леса болотистые, трясина да мох. Прилечь негде, чтобы шкура не намокла. Где уж в сырости такой зимовать! Вот медведи и уходили на север: там посуше.
Весной, в половодье, многие звери страдают от паводков. Особенно плохо тем, которые живут на земле: мышам, полевкам, леммингам, землеройкам, ласкам, горностаям, зайцам.
Вода выгнала их из нор, затопила и землю вокруг. Гонимые потопом, лезут они на бугры, карабкаются на изгороди, деревья. До островов спасения добираются вплавь или на бревнах и корягах. Много зверьков тонет в половодье.
Но хомяк презирает угрозы водяной стихии. Вот он бегает у воды, вынюхивает что-то. Наверное, хочет переплыть овраг: тот берег посуше. Осторожно окунул передние лапки, зашел поглубже, надул щеки и поплыл.
«Надутая» его мордочка закружилась в мутном потоке. Точно поплавок, легко скользит по волнам. Ни водовороты, ни перекаты не страшны хомяку, потому что его защечные мешки сейчас воздухом надуты. Осенью, когда запасал на зиму продукты, он таскал в них зерно, клубни разные и семена. И такие они у него большие, эти карманы, что хомяк даже мелкий картофель переносит за щекой.
И весной, в половодье, защечные мешки служат хомяку верную службу. Только не зерном он их теперь наполняет, а воздухом. И тогда ему, можно сказать, море по… шейку.
Ищут пищу
Как селедка путешествует
елёдка солёная не потому, что живёт в море, — это, наверное, каждый знает. Но многие ли представляют себе, какими сложными путями эта самая селёдка (ещё не засоленная!) бороздит моря?
Сельдь бывает разных видов и рас, и все они плавают по морям не как попало: у каждой расы свой маршрут, свои привычки, свои сезоны размножения и откорма.
Возьмем для примера сельдь норвежскую. Каждую весну большие ее косяки собираются у южных берегов Норвегии. Здесь у песчаного дна и недалеко от берега рыбы нерестятся.
Мальки, как выведутся из икры, плывут вместе с течением на север вдоль берегов Норвегии. Доплыв до Лофотен, поворачивают назад, в открытое море. То приближаясь к берегу, то удаляясь от него, маршрутом очень извилистым устремляются к югу. В пути подрастают. А как исполнится молодым селедкам четыре года, инстинкт заставляет их плыть туда, где они родились, к юго-западным берегам Норвегии, и там размножаться.
Выполнив родительский долг, расплываются во все стороны. Многие косяки уходят на юг — к берегам Англии и Швеции.
Норвежская сельдь принадлежит к так называемой прибрежной расе. Нерестится она у берега в воде довольно опреснённой, этим отличаясь от морских рас. Например, от шотландской селедки, которая размножается в открытом море к северу от Шотландии. Ее мальки, как выведутся, сразу плывут к берегу. Вьются на отмелях миллиардными стайками, заплывают часто и в устья рек. Временами мальков бывает так много, что в Англии их даже добывают и продают под названием «уайтбейт» — известный здесь деликатес.
Чем старше сельди становятся, тем сильнее влекут их к себе глубины моря. Но каждое лето по-прежнему устремляются они вместе с тысячами других рыб в прибрежные воды: летом здесь больше пищи. Тепло, светло, а течения поднимают со дна много неорганических, нужных растениям веществ: соединения азота, фосфора, кремния. На этом «удобрении» развиваются микроскопические водоросли. Вода кишит ими — море «зацветает». На богатое угощение собираются бесчисленные стаи рачков, а за рачками плывут рыбы.
Наша мурманская сельдь тоже «морская»: нерестится в открытом море. Все сельди, что попадаются у берегов Мурмана, еще очень молодые: им обычно пять-шесть лет. Селедки постарше здесь не встречаются.
Пяти-, шестилетние сельди плывут от нас на запад, вдоль северных берегов Норвегии, до Лофотен приблизительно, и там теряются последние их следы.
Куда уходят они? Где проводят более зрелые годы? Какие моря дают приют их старости? Ведь рыбы эти, если благополучно удастся им избежать всех опасностей, доживают до двадцати лет — так показали исследования годовых колец на чешуе сельдей-патриархов.
Разгадать эти загадки решили советские ученые. В 1946 году экспедиционное судно одного из наших морских институтов вышло из Мурманска и взяло курс на север. По пути ихтиологи все время забрасывали в море свои ловчие сети. И вот, как только экспедиция пересекла семьдесят шестую параллель, в сети попались сразу двадцать больших сельдей.
Пока еще были сомнения: может быть, рыбы «заблудились». Но когда корабль вошел в воды Гренландского моря, никаких сомнений не осталось: ученые встретили там огром- ную стаю сельдей. Все добытые рыбы были пятнадцатилетнего возраста.
Миграционные пути сельдей в полярных морях идут то близко к поверхности, то погружаются на глубины, и тогда установить их направление очень трудно. Иногда сельди сотни миль плывут глубоко под водой, потом внезапно поднимаются вверх, появляясь у поверхности моря столь густыми стаями, что кажется, будто рыбы в них «упакованы» не менее плотно, чем в бочках с рассолом. То там, то тут сельди выскакивают из воды, «выдавленные» снизу толпой своих сородичей. Говорят: лодка, наскочив на такую стаю, может перевернуться, весло, если воткнуть его меж сельдей, стоит вер