Мы можем только догадываться (по пережитому в собственной стране и по процессу дегэдээризации после воссоединения ФРГ и ГДР), каким многомерным, всеобъемлющим, всепроникающим был процесс денацификации в Германии. И каким драматичным для многих. Тем более, что степень вины, степень "вредности" прежнего и то, что и как делать теперь, определяет ведь не сам народ, а победитель — в виде партии, класса или оккупационных властей и их приспешников из активистов первого часа, которые всегда первые и всегда больше католики, чем папа римский.
Но для нас главное в другом: в том, как отразился этот процесс на сохранении, а точнее, на подавлении, дискредитации всего национального.
Ведь нацизм возник как крайняя реакция на национальное унижение, испытанное Германией после поражения в Первой мировой войне. Всесторонне эксплуатируя это чувство, он несомненно играл для масс и роль защитника национальных интересов (национал-социализм, т. е. не для всех народов социальное благополучие, а именно для своего). Утверждая и превознося все национальное: историю, культуру, искусство, свой народ, язык, страну, он утверждал вместо чувства униженности всего национального чувство гордости за все национальное, чувство превосходства всего национального. Именно в практике этого процесса смог нацизм так быстро увлечь, сплотить и направить против всех на гибель свой народ.
Денацификация поэтому не могла стать просто вытравливанием нацизма; она должна была коснуться и всего, что он использовал как питательную среду за время национального затмения разума. Нацизм был признан однозначно плохим, как до этого царизм и после него советская власть в России. При этом всегда непонятно, чем же голое зло привлекает миллионы людей в разных странах? Но это типично: враг всегда чудовище, тем более поверженный враг. А следовательно, однозначно плохим было и все, что хоть как-то было с ним связано. И тем более то, что он считал положительным или использовал в своих целях. А значит, национальная история — плоха, национальная культура — плоха, национальные обычаи, традиции, ценности, все немецкое, русское, советское — плохо и только плохо. Каким тотально плохим бывает все немецкое — старшему поколению российских немцев рассказывать не надо. Старшему поколению германских немцев, надо полагать, тоже. С нацистским прошлым надо было кончать. И как в конце войны был разрушен дотла мирный город Дрезден (за то, что в нем была национальная художественная галерея?), как уже после войны разрушили предприятия, "работавшие на войну" (а есть ли во время войны предприятия, не работающие на войну?), чтобы построить затем их снова, так теперь разрушалось главное — уважение и трепетное отношение ко всему национальному, без чего уже не может быть ни нации, ни народа.
Хорошо хоть, что не разрушили дороги, по которым ездили нацисты, не запретили национальные блюда, которые они ели, не запретили все слова немецкого языка, которыми они пользовались, а только часть их… Тоталитарные идеологии — большевизм, нацизм или маоизм, обладают одной общей чертой: их действия в конце концов вызывают, в нарушение третьего закона Ньютона, не равное, а превосходящее противодействие, причем часто превосходящее и по своей интеллектуальной ограниченности.
"Здесь был Вася" — нередко красуется надпись на стенах здания, памятника или в вагонах поезда, и сразу видно, кто здесь был. Надпись стараются стереть или закрасить. На всей послевоенной Германии стояла надпись: "Здесь был фашизм". Но вместо того, чтобы стереть эту надпись, старались стереть все, на чем, чем и кем она была или могла вообще быть написана, даже в будущем. Но фашизм использовал и возвеличил до мании все самое ценное, что есть у народа, что составляет его суть; он объединил под собой все: "Один народ — одно государство — один фюрер!"; он привил народу не только чувство национального превосходства, но и чувство национального эгоизма, чувство национальной безответственности и безнаказанности: блиц-победы способствовали этому как нельзя лучше. В общем, все немецкое — лучше всего, превыше всего, сильнее всего.
Покончить с фашизмом сейчас и навсегда означало при такой установке покончить практически со всем национальным, т. е. немецким, унизив его до степени вины. Потому что как в России после войны все немецкое означало фашистское и враждебное, так и в Германии для оккупационных властей национальное практически означало нацистское
И если учесть, что при всякой новой власти, тем более оккупационной, в нее выдвигаются не выразители интересов народа, а как правило те, кто готов сотрудничать с кем угодно и когда угодно, те, у кого атрофировано вообще чувство национального и кто готов это национальное всячески дискредитировать, подавлять и уничтожать и может это делать с особым умением, т. к. знает, о чем идет речь, — то представить себе тогдашний процесс "денацификации" нетрудно. Фактически он стал процессом "денациолизации" — и в смысле разрушения нации, и в смысле разрушения всего национального, в смысле дискредитации всего немецкого. То, что даже сегодня немцы Германии стараются называть себя не немцами, а "европейцами" — следствие, по которому ясно предстают и причины, и процессы. Мало кто осмелится сегодня сказать в Германии: "Я горжусь тем, что я немец!" — это воспринимается как вопиющая недоработка того процесса "денацификации".
Сегодняшняя Германия иногда напоминает безалкогольное пиво: и название, и цвет, и вкус, и температура те же, только национальная душа отсутствует.
Немецкого народа в обычном понимании этого слова фактически больше не видно. Есть население страны, еще говорящее по-немецки и все больше убежденное в том, что язык — это главный и достаточный признак национальности. (Отсюда отношение к российским немцам: не знают сегодняшний язык сегодняшнего немецкого населения Германии — значит не немцы). Есть даже новые разновидности немцев: немцы турецкого происхождения, немцы албанского, еврейского, вьетнамского происхождения. (Нет только немцев немецкого происхождения из России — они прочно "русские"). Не граждане Германии турецкой, албанской, еврейской и т. д. национальности, а немцы такого-то происхождения. Интересно, встречались ли такие этнические разновидности "наоборот" — турки немецкого происхождения, евреи или албанцы немецкого происхождения?..
Демонстративно скептическое, даже высокомерно-негативное отношение ко всему своему национальному, немецкому считается, видимо, признаком преодоленности связей с нацистским прошлым страны. Цитированное выше высказывание лидера социал-демократов Оскара Лафонтена о том, что ему милее один эфиоп, чем два российских немца — из того же ряда.
Национальный вопрос для немцев Германии практически не существует, как для граждан любой мононациональной страны. Тем более им непонятен чужой национальный вопрос. Они признают еще проблему гастарбайтеров, но это для них не столько национальная проблема, сколько проблема терпимости к прислуге. Хотя для стареющей Германии она — предвестник проблемы нации, проблемы будущего государства: если хозяин не в состоянии сам содержать в порядке свой дом, то владеть им в конце концов будут слуги.
Германию отучили говорить о том, что свое, национальное, немецкое лучше; хотя более высокие цены на товары германского производства еще напоминают о наличии внутреннего самоуважения, все больше ее граждан предпочитают ненемецкие рестораны, супругов, имена.
Германию отучили от уверенности в праве действовать, исходя из своих национальных интересов; ее приучили к обязательности того, что ей "порекомендуют" — даже если это будет участие в коллективной бомбардировке беззащитного суверенного государства или прием беженцев к лучшей жизни со всех концов света.
Германию отучили обвинять других, ее приучили безропотно выносить обвинения во всех грехах прошлого и настоящего — ото всех, кому это заблагорассудится. И ее приучили платить — за все, в чем ее адвокаты оказались менее изощренными, чем чужие.
Германию отучили от ощущения единства народа, нации; она теперь уже и многопартийна, и многонациональна, в ней есть западные немцы и восточные, в ней есть немцы и "поздние переселенцы", в ней есть беженцы и иностранцы, и все это делится вдобавок по параграфам, социальным пособиям и правам.
Комплекс бесконечной немецкой вины стал для граждан Германии нормой. И как российские немцы бессильны были сбросить с себя этот комплекс в СССР, так бессильными оказались в этом и германские немцы. Как российские немцы вынуждены были приучить себя к бесконечному терпению, покорности и молчаливым страданиям, так и германские немцы. Тем более что после войны в нее влился 12-миллионный поток немцев, изгнанных из всех стран Европы, где они проживали столетиями, изгнанных со своей родины, с надругательствами, с конфискацией всего имущества, под страхом смерти. (Еще один пример того, как авантюра Гитлера сказалась на немцах вообще).
Это море боли, привнесенное в и без того переполненные берега германской национальной трагедии; эта парализующая покорность и удушение даже памяти о своем прошлом как защитная реакция национального организма; это подавление в себе всего национального ради дистанцирования от недавнего нацизма; это затмение национальных интересов, интересов народа, страны наркотиком личного благополучия, неутолимого потребления — товаров, услуг, удовольствий; этот приоритет прав личности перед правами общества, народа, государства — могло ли все это привести к чему-либо иному, чем разрушение национального самосознания, национальной идентичности, самого народа как общности? Чем превращение народа в население, атомизация этого населения вплоть до того, что даже молекулы в нем в виде семьи признаются уже все больше ненужными? А отсюда — катастрофично низкая рождаемость (подготовлена программа по ежегодному импорту молодежи из других стран), старение населения и — путь превращения страны просто в часть территории Европы с населением, какое успеет быстрее на ней устроиться и размножиться…