ередачи общественной собственности в частные руки воспринималась толпой как спасительная мудрость, что исключало возможность хладнокровной оценки ситуации и принятия научно разработанных и продуманных решений.
В такой обстановке российское руководство во главе с Б. Ельциным сочло за лучшее обращение к администрации Белого дома США за помощью в осуществлении необходимых преобразований. По существу, это была добровольная капитуляция Карфагена перед Римом в иллюзорной надежде на политическую милость и финансовую помощь. Вместо этого, исходя из собственных интересов, Вашингтон предложил нам неоклассическую модель экономики, нисколько не интересуясь тем, насколько она соответствует или противоречит специфике нашей цивилизации. Она и была принята нами под эгидой таких международных организаций, как МВФ и Мировой банк, за которыми всегда мелькает направляющая рука администрации Белого дома.
Ни в одной из стран бывшего СССР соответствие или несоответствие предложенной модели условиям их развития не было предметом достаточно серьезного и свободного обсуждения ни в законодательных органах, ни в научных кругах. Имеются в виду не формально-чиновничьи решения, а непредвзятые взвешивания «за» и «против». Реформы проводились, как отмечалось, в угаре раздутых ожиданий скорого (исчисляемого в сотнях дней) наступления небывалого счастья. Причем основные решения по преобразованию экономики (либерализация цен и внешнеэкономическая деятельность, приватизация госсобственности) были приняты в тиши кабинетов за спиной народов и научной общественности людьми, компетентность которых была сомнительной, зато преследование ими своих корыстных интересов проявилось с полной определенностью. То, что принимавшие решения сами хорошо обогатились, красноречиво говорит о целях, которые они преследовали.
Безоговорочно была принята также соответствующая тем же целям теоретическая основа модели – неоклассическая ортодоксия. Сказалась наша традиционная покорность в послушании тому, что идет сверху. Мы не вступили с ней в полемику, несмотря на то, что опирающаяся на классическую традицию советская экономическая мысль располагала немалым арсеналом для противостояния ее разрушительному действию. Мы приняли либеральную идеологию так же беспрепятственно, как аборигены колонизированных территорий принимали христианскую веру.
Путем метода, названного «шоковой терапией», с начала 1992 года были осуществлены крутые меры по превращению плановой экономики в рыночную. Цены сразу же были освобождены от государственного контроля и объявлены свободными (либерализация цен), за этим последовало открытие границ для вывоза и ввоза товаров (либерализация внешнеэкономической деятельности). Одновременно с этим началось самое главное – приватизация государственной собственности. Это был действительно шок. Еще в период горбачевского правления был снят контроль над фондом заработной платы, и она стала расти ускоренными темпами независимо от производительности труда, в пределах которой происходил ее рост в прошлом. В результате еще больше возрос товарный дефицит, который на протяжении всего предыдущего периода был главным порочным спутником советской экономики. Но если раньше это создавало длинные очереди у дверей магазинов, то с распространением слухов о предстоящем повышении цен полки магазинов стали опустошаться. Ответом на это стало свободное ценообразование (либерализация цен), от чего цены товаров стали расти не по дням, а по часам. Инфляция сразу взяла крутой вираж. Начало реформ отмечено тем, что в первые месяцы ее темп достигал уровня 1500 %. Правда, впоследствии ее темп снизился, но все годы вплоть до нынешнего кризиса она оставалась двухзначной. Рост инфляции в мгновение ока смыл многолетние сбережения населения, а рост зарплаты стал значительно отставать от темпа роста инфляции.
В обстановке вызванной этим неразберихи была начата приватизация государственной собственности, заслуженно названная «обвальной». Ее единственной правовой базой были указы президента, которые он издавал один за другим. Но даже эти указы каждый выполнял кто как хотел. Самовольный захват предприятий в сговоре с местной администрацией, перестрелки захватчиков и убийства конкурентов стали обычным делом. По всей гигантской России волна за волной покатилась приватизация собственности, сопровождавшаяся массовой криминализацией общества. Здесь нет возможности воспроизвести подробности этой сверхпанамы. Опубликованное в 2004 году официальное расследование «Отчет Счетной палаты Российской Федерации» (The Accounting Chamber of Russian Federation) изобилует фактами и материалом, свидетельствующим о невиданных масштабах криминальности российской приватизации.
Из этого богатого материала сошлемся лишь на один приводимый там факт, проливающий свет на то, что тогда происходило. Вскоре после начала приватизации обнаружилось, что доходы в бюджет стали поступать в таком объеме, что государство уже не могло выполнять свои обязательства, несмотря на то, что в его собственности еще оставалось немало предприятий с большими активами. Тогда для новой волны захвата собственности был придуман очередной ловкий ход. Были объявлены так называемые «залоговые аукционы», по которым под залог акций оставшихся еще у государства предприятий ему был предоставлен кредит от отобранных правившей верхушкой коммерческих банков, которые сами возникли путем пиратского захвата криминалом счетов и средств государственных институтов. Афера состояла в том, что такие образованные из украденных средств банки выдали кредит теми же деньгами, а поскольку государство не смогло вернуть кредит (так было предусмотрено заранее), то предприятия перешли в собственность кредиторов. В упомянутом отчете Счетной палаты Российской Федерации отмечено, что «сделки кредитования Российской Федерации под залог акций государственных предприятий могут считаться притворными, поскольку банки фактически «кредитовали» государство государственными же деньгами. Минфин России предварительно размещал на счетах банков – участников консорциума средства, практически равные кредиту, а затем эти деньги передавались Правительству Российской Федерации в качестве кредита под залог акций наиболее привлекательных предприятий. В результате банки, «кредитовавшие» государство, смогли непосредственно либо через аффилированных лиц стать собственниками находившихся у них в залоге пакетов акций государственных предприятий» (Stepashin, 2004, p. 62).
Такого рода фактам не было числа. Из них-то и создана российская рыночная экономка. В результате у нас сложился тип предпринимателя, глубоко отличный от западного. Его российский аналог возник не в результате конкуренции и естественного отбора, а путем насильственного захвата чужой собственности, а потому иного способа борьбы за место в жизни он не знает. Честная конкуренция ему непонятна, и он к ней не способен. Если же он встречается с конкурентом, то не пытается его превзойти, а с помощью киллера убирает его с дороги. Поэтому вместе с приватизацией началась волна массовых убийств одних собственников другими, сопровождавшаяся концентрацией собственности в руках победителей кровавого побоища. Российская приватизация была невиданным в веках пиратским захватом народной собственности. Профессор Гарвардского университета (США) М. Гольдман назвал это «пиратизацией России» (Гольдман, 2005).
Для ее оправдания была пущена версия о «бесхозном характере общественной собственности», якобы ничем не отличающейся от кем-то когда-то закопанных на необитаемом острове сокровищ, законно перешедших к тем, кто их нашел. Между тем «собственность» ничейной быть не может по определению, как и «ничейное» нельзя определить как кому-то принадлежащую собственность. Но логические тонкости определения никого не интересовали. Важно было найти хоть какое-нибудь оправдание наступившему произволу, если народ можно одурманить до равнодушия к своей судьбе. Это и было сделано.
Хотя последствия насильственной приватизации и монополизации рынка будут рассмотрены ниже, но здесь надо сказать о том, что ее кровавое зарево на нашем небе стало подниматься с самого начала. Но только после двух лет преобразований до общества дошел их зловещий смысл. Приватизация стала встречать серьезное сопротивление демократически избранного тогда парламента – Верховного Совета Российской Федерации, отказавшегося безоговорочно штамповать соответствующие указы президента. Тогда признанный западными лидерами в качестве демократического лидера России президент Борис Ельцин приказал танковой дивизии окружить здание Верховного Совета и ясным солнечным днем 4 октября 1993 года на виду всего мира расстрелять его из своих орудий. Я стоял вместе в теми, кто за этим наблюдал, и своими глазами видел, как танки палили по Белому дому (названному так по цвету облицованного камня), где заседали депутаты Верховного Совета и который от возникшего пожара и копоти сразу превратился в черный. (Наглядный пример ошибочности распространенного представления, будто антикоммунизм тождественен демократии.) Было множество убитых и раненых из числа собравшихся поддерживать позицию Верховного Совета. Сколько людей пострадало, до сих пор точно не известно, а уцелевшие руководители законодательной власти были арестованы на глазах всей публики. Картина снималась и показывалась всеми телекомпаниями мира, что не помешало решить главное – криминальная приватизация получила зеленый свет по указам президента. В условиях возникшего кризиса в соответствии со своим статусом Конституционный суд предложил единственно верное решение о роспуске существовавших органов власти и проведении новых выборов Верховного Совета и президента. На это российский президент с одобрения руководителей щеголяющих своим демократизмом западных стран ответил танковым расстрелом непослушного парламента, а Конституционный суд тем же неправомерным указом президента был объявлен распущенным. Демократические процедуры принятия решений были выброшены за борт.
К сожалению, ни эта дикость, ни суть и последствия приватизации не получили должной оценки ни в российской, ни в мировой научной литературе. Даже сейчас, когда картина неблагополучия нашей экономики стала ясной, нет серьезного разбора теоретических истоков принятой нами модели экономики. Серьезной болезнью нашей экономической науки раньше был и остается до сих пор конформизм ученых, в своем большинстве всегда предпочитавших приспосабливаться к существующему строю. Поэтому объективный анализ и оценка нашей ситуации и сейчас не находят дорогу к широкой общественности.