The New Polgrave Dictionary of Economics. Отметив, что само название школы является не вполне удачным, поскольку она питается отнюдь не только Кейнсом, Дж. Харкорт пишет: «Первый путь ведет к Маршаллу, прямо повлиявшему на Кейнса и тех посткейнсианцев, которые начинали с «Трактата» и «Общей теории», как Сидней Вайнтрауб, Пол Давидсон и (в меньшей степени) Крегель и Минский. Второй путь ведет к Марксу. Он содержит подход, который был возрожден Сраффой, и недавно сделал вклад и в теорию эффективного спроса Кейнса в работах Гареньяни (Garegnani, 1978, 1979), Кришны Бхарадважа (Bharadwaj, 1978, 1983), Итуэла (Eatwell, 1979, 1983), Милгейта (Milgate, 1982, 1983) и Пазинетти (Pasinetty, 1962, 1974, 1981). Добб и позже Мик, которые играли исключительно важную роль в поддержании марксистской экономики на плаву в Великобритании в 1920—1950-е годы, были столь же важны и для установления связи наследия Сраффы с классической и марксистской политической экономией в 1960-е и 1970-е годы. Третий путь также берет начало в Марксе, а затем, через адаптацию Калецким Марксовых схем воспроизводства для решения проблемы реализации, идет к Джоан Робинсон и ее последователям» (Harcourt, 1998, p. 924).
Российских имен в этом списке нет. Посткейнсианство остается для нас за семью печатями. За исключением небольшой книги Сраффы, мало какая другая принадлежащая представителям этого направления работа переведена на русский язык. Можно сказать, что пока российские экономисты не знакомы с посткейнсианским направлением экономической мысли. Между тем его изучение приводит к выводу об исключительной ценности положений этой школы для разработки и осуществления нужной нам модели экономики.
Тем большее значение для нас имеет то, что в посткейнсианском лагере ярко засветилась такая значительная марксистская фигура, как Михаил Калецкий, который, по мнению большинства последователей Кейнса, является равной, а может быть, даже превосходящей Кейнса (Robinson 1977, 1979, Osiatinsky, J. 1988). Если к этому добавить появившуюся в 1960 году работу П. Сраффы «Производство товаров посредством товаров», которая на новом уровне возродила трудовую теорию стоимости, то следующие, 70-е годы можно считать решающими для оформления посткейнсианства в качестве самостоятельной альтернативы неоклассической ортодоксии.
Известный историк посткейнсианской экономической мысли Дж. Кинг по этому поводу пишет: «70-е годы были решающей декадой для посткейнсианцев. Это были те годы, когда они определили себя как отдельную школу мысли со своей собственной исследовательской программой или парадигмой и выстроили свои силы для столкновения с ортодоксальной теорией» (King, 2002, p. 8). В этой связи большой интерес представляет данная Бадури (Bhaduri) оценка вклада М. Калецкого в кейнсианскую теорию. Он пишет: «Отталкиваясь от Маркса, Калецкий не только независимо открыл большинство основных положений кейнсианской теории, но также изложил их с поразительной ясностью вплоть до такой группы проблем, которые общепринятое кейнсианство предпочитало избегать. Последнее было удовлетворено той идеей, что государство может управлять экономикой, и распространяло подход с позиций государственно управляемого капитализма, предполагающих сотрудничество, а не конфликт соперничающих классов. В работах Калецкого не было места подобному прекраснодушию. Он осознавал, что концепция капитализма, основанная на сотрудничестве, была чревата появлением проблем в долгосрочном периоде времени по мере проявления классовых конфликтов. Он предупреждал нас об этом в своей теории политического бизнес-цикла» (Bhaduri, 1986, p. IX).
Многие другие посткейнсианцы также согласны с подобной оценкой наследства Кейнса. Так, Ларами и Мэйер (Laramie and Mair) по этому поводу пишут: «Утраченный кейнсианской экономической теорией радикализм, согласно Бадури, может быть восстановлен путем обращения к общей традиции Маркса, Калецкого и Кейнса» (Ларами и Мэир, 2006, с. 637).
В то время когда неоклассический синтез отбросил кейнсианский радикализм в оценке капитализма, посткейнсианцы, наоборот, восприняли его и развили дальше. Кейнс дал для этого достаточные основания, в частности тем, что почти «по-социалистически» отделял социальный смысл предпринимательства и инвестиций от спекулятивной цели получения наибольшей прибыли. «Опыт отнюдь не доказывает, – писал он, – что инвестиционная политика, приносящая пользу с социальной точки зрения, приносит одновременно и наибольшую прибыль» (Кейнс, 1993, с. 345). Более того, Кейнс констатировал, что «по мере того как совершенствуется организация рынков инвестиций, опасность преобладания спекуляций возрастает» (там же). В наши дни капитализм показывает не просто преобладание спекулятивных методов деятельности капитала, а вытеснение реального сектора на обочину мирового развития, в периферийные страны и приобретение спекулятивными делами доминирующей роли в экономическом развитии.
В немарксистской литературе никто более Кейнса не занимал столь радикальную позицию по этому и широкому кругу других вопросов. Это мы могли видеть уже в первой главе. Совокупный спрос и совокупное предложение рассматриваются в таком единстве, при котором приоритет отдается уровням занятости и зарплаты, которые и определяют экономический рост. Последний гарантируется тем, что предельная склонность к потреблению у получателей зарплаты выше, чем у остальных категорий населения, а потому полная занятость в наибольшей степени стимулирует совокупный спрос, а следовательно, и выпуск и предложение. В неоклассическом синтезе радикализм этой идеи был заглушен. Теория спроса трактуется безотносительно к уровню занятости и зарплаты. В результате теория спроса вписана в ортодоксию совершенно иначе, чем это было у самого Кейнса.
В неоклассической теории занятость рассматривается как производное от свободной игры рыночных сил. В таком виде безработица увековечивается в соответствии с интересами капитала, который заинтересован в ее сохранении как средстве давления на занятых работников. «В самом деле, – утверждал Калецкий, – в условиях режима перманентной полной занятости «указание на мешок»[3] перестанет играть свою роль дисциплинарной меры. Социальное положение хозяина будет подорвано, а уверенность в себе и классовое самосознание рабочих будет расти. Забастовки за увеличение заработной платы и улучшение условий труда создадут политическое напряжение. Верно то, что прибыли будут выше при режиме полной занятости, чем в среднем в условиях laisser faire; и даже рост ставок заработной платы, вытекающий из более сильных позиций рабочих на переговорах, более, вероятно, не сократит прибыли, а увеличит цены и тем самым неблагоприятно повлияет только на интересы рантье. Но «фабричная дисциплина» и «политическая стабильность» более высоко ценятся лидерами бизнеса, чем прибыли. Их классовый инстинкт говорит им, что продолжительная полная занятость необоснованна, с их точки зрения, и что безработица является интегральной частью нормальной капиталистической системы» (Kalecki, 1943, 324).
Такая постановка вопроса является более радикальной, чем было у Кейнса, который доказывал необходимость полной занятости, но не вскрывал заинтересованности предпринимателей в сохранении безработицы. По мере того как ортодоксия все больше удалялась от подлинного Кейнса, посткейнсианцы с опорой на Калецкого все более полно обнажали язвы капитализма. Их ряды все больше пополнялись за счет новых талантливых экономистов, которые более остро, чем представители неоклассического синтеза, не говоря о монетаристах, реагировали на негативные явления капитализма. Успокоительным теориям мэйнстрима об устремленности капитализма к равновесию и процветанию посткейнсианцы противопоставляли свои тревожные доказательства того, что капитализм все больше погружается в трясину новой Великой депрессии. Одним из пророков приближающего зла был Хьюман Минский (Hyman Minsky, 1986), который задолго до нынешнего кризиса дал альтернативный анализ финансовых рынков капитализма и предсказал неизбежность его наступления.
«Тот взгляд, что нестабильность является результатом внутренних процессов в капиталистической экономике, резко контрастирует с неоклассической теорией, будь то ее кейнсианская (в неоклассической трактовке. – С. Дз.) или монетаристская разновидность, которые утверждают, что нестабильность возникает в результате событий внешних по отношению к экономике. Неоклассический синтез и теория Кейнса различаются, поскольку первый сосредоточен на функционировании децентрализованной рыночной экономики, согласованности и координации производства и потребления, тогда как второй – на накоплении капитала в экономике. Неоклассический синтез подчеркивает равновесие и уравновешивающие тенденции, тогда как теория Кейнса вращается вокруг банкиров и бизнесменов, осуществляющих сделки на Уолл-стрит. Неоклассический синтез игнорирует капиталистическую природу экономики, в которой всегда отдает себе отчет Теория Кейнса» (Minsky, 1986, p. 114).
Здесь указан главный порок неоклассического синтеза, состоящий в «игнорировании капиталистической природы экономики». Минский обнажает предвзятый подход мэйнстрима, в силу чего весь фокус своего внимания он концентрирует на равновесии, призванном подтвердить ее утверждение о стабильности капитализма. В то же время ортодоксия не уделяет должного внимания спекуляциям в банковской и финансовой сфере, которые как раз и вызывают нестабильность капиталистической экономики.
Тот же Минский по этому поводу пишет: «В то время как Кейнс в «Общей теории» предложил, чтобы экономисты взглянули на экономику совершенно иначе, чем раньше, только те части его книги, которые могут быть легко интегрированы в старый взгляд на вещи, закрепились в сегодняшней общепринятой теории. Утерян был взгляд на экономику как все время находящуюся в развитии, поскольку она накапливает в ответ на действие нарушающих равновесие сил, которые являются внутренними