В представлении Блаженного Августина время уподобляется перегонному кубу. Рано или поздно почти каждый ученый, освещающий вопросы хронобиологии и восприятия времени, цитирует Аврелия Августина, который, в сущности, первым заговорил о времени как субъективном переживании. Цитаты подводят к вопросу о сущности времени путем углубленного изучения непосредственного опыта переживания времени.
Время – необыкновенно скользкая и до безумия абстрактная тема, которая к тому же затрагивает глубоко интимные сферы. Августин предположил, что время содержится в каждом действии и слове, достаточно лишь остановиться и прислушаться к разговорам, чтобы понять, насколько метко это замечание. Действительно, сущность времени, его внутренняя структура и парадоксальный характер, может быть видна из одной-единственной фигуры речи, например:
Deus, creator omnium.
«Господь, всего создатель». Произнесите эту фразу вслух или про себя, на латыни, проговаривая все восемь слогов – кратких и долгих, чередующихся друг с другом. «Каждый долгий слог длится вдвое дольше каждого краткого, – писал Блаженный Августин. – Я утверждаю это, произнося их»[15]. Но как нам удается произвести измерения длительности слогов? Стихотворная строка представляет собой некоторый порядок слогов, воспринимаемых последовательно, один за другим. Каким же образом слушатель оказывается в состоянии осознанно воспринять два слога одновременно и сравнить их длительность? «Как же удержать мне краткий [слог], как приложить его в качестве меры к долгому, чтобы установить: долгий равен двум кратким. Долгий не начнет ведь звучать раньше, чем отзвучит краткий»[16], – продолжает Августин. Раз уж на то пошло, как мы удерживаем в сознании длинный слог? Невозможно определить длительность слога прежде, чем он закончится, но к тому времени уже оба слога канут в прошлое. «Оба прозвучали, улетели, исчезли, их уже нет, – резюмирует Августин. – Что же такое я измеряю?»[17]
Коротко говоря, что же такое настоящее и где находимся мы с вами по отношению к нему? Настоящее – это не теперешнее столетие, не текущий год и даже не сегодняшний день, а конкретный момент, который длится прямо сейчас, на наших глазах растворяясь в прошлом. Если вам когда-нибудь приходилось лежать без сна, вслушиваясь в бурлящий поток мыслей, лишивших разум покоя, или вы попросту пытались поймать миг зарождения мысли и сопроводить ее в момент ухода, следуя за робким ручейком, который Уильям Джеймс назвал потоком сознания, то вам должно быть понятно, о чем говорит богослов. Вслед за Аристотелем Августин полагал, что миг настоящего вмещает все и вся. Будущего и прошлого не существует: рассвет завтрашнего дня «не длится», детство Августина давно закончилось. Остается заключить, что настоящее – некий эфемерный фрагмент без продолжения. По выражению Августина, «настоящее оказывается временем только потому, что оно уходит в прошлое»[18]. И тем не менее мы точно измеряем время, заключая, что один слог звучит в два раза дольше другого, а значит, мы можем судить о длительности речи. Тот момент, в котором мы определяем время ее звучания, совершенно очевидно не относится ни к прошлому, ни к будущему, так как невозможно измерить то, чего нет. «Оно [время] измеряется, пока проходит»[19], – такое возможно лишь в настоящем, но как? Как измерить длительность того или иного промежутка, заполненного звуком или безмолвием, до того, как он перестанет существовать?
НАШ ОПЫТ ПЕРЕЖИВАНИЯ ВРЕМЕНИ – НЕ ПЛАТОНОВСКАЯ ТЕНЬ НЕКОЕЙ ИСТИННОЙ И АБСОЛЮТНОЙ ВЕЩИ НА СТЕНЕ ПЕЩЕРЫ, ВРЕМЯ – ПРОДУКТ ВОСПРИЯТИЯ. ВРЕМЯ ПРЕБЫВАЕТ ТОЛЬКО В СОЗНАНИИ
В ходе размышлений о парадоксе времени Августина осенила догадка фундаментального масштаба, которую принимает за данность даже современная наука, объясняя феномен восприятия времени: время – производная субъективного сознания. Задаваясь вопросом, звучит ли один из произносимых в настоящий момент слогов длиннее или короче другого, вы измеряете не продолжительность каждого из них непосредственно (к тому времени оба слога уже перестанут существовать), а нечто, запечатленное в памяти, «что прочно закреплено в ней»[20], по выражению Августина. Слоги перестали звучать, оставив о себе стойкое впечатление, которое продолжает существовать до сих пор. В сущности, писал он, все три временные формы сводятся к единому времени. Прошлое, настоящее и будущее существуют не сами по себе; они все присутствуют одновременно в сознании – в текущих воспоминаниях о минувшем и в текущих ожиданиях предстоящих событий: «…есть три времени – настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего»[21].
Августин вывел категорию «время» за пределы физики и поместил ее в плоскость того, что сейчас называется психологией. «В тебе, душа моя, измеряю я время»[22], – писал он. Наш опыт переживания времени – не платоновская тень некоей истинной и абсолютной вещи на стене пещеры, время – продукт восприятия. Слова, звуки и события приходят и уходят, но, уходя, оставляют отпечатки в сознании – время пребывает только в нем и более нигде. «Впечатление от проходящего мимо остается в тебе, и его-то, сейчас существующее, я измеряю, а не то, что прошло и его оставило. […] Вот где, следовательно, время, или же времени я не измеряю»[23]. В настоящее время ученые воспроизводят этот эффект в лабораторных условиях, в компьютерных моделях и опытах с грызунами и добровольцами из числа студентов, а также с помощью магнитно-резонансных томографов стоимостью в несколько миллионов долларов. Августин начал с того же, что и все мы, – с акта речи и желания слушать.
«Августин пытается осмыслить время не только с философской и теологической точки зрения, – однажды заметил за ланчем мой приятель Том. – Он стремится передать психологические аспекты времени: какие чувства испытывает человек, находясь внутри временного потока?» Том живет со мной по соседству; наши дети примерно одного возраста; иногда они играют вместе, с переменным успехом предпринимая попытки строить друг друга. В дневное время Том преподает теологию в профильном университете, а вечером играет на бас-гитаре в громогласных группах и ведет блог о музыке, поп-культуре и духовности. Я не уверен, что правильно понимаю значение слова «духовность», но в изложении Тома это, должно быть, захватывающе мудро и невообразимо круто. Мы сидим в ресторане нашего городка, зал совершенно пуст: сегодня последняя пятница перед Днем памяти. Погоду не в чем упрекнуть, весна вступила в пору расцвета.
Том читает философию Августина в рамках курса лекций по введению в теологию, и, по его словам, студенты охотно примеряют на себя интимный опыт переживания времени, о котором рассказывает Августин. «Мы привыкли воспринимать время как что-то внешнее, не имеющее к нам отношения: время ассоциируется с тиканьем часов и мерцающими цифрами на табло, хотя на самом деле оно в наших умах и душах, наше настоящее – это наш дух», – утверждает Том. За временем не просто наблюдают; его присваивают, в нем обживаются. А может быть, это время присваивает нас, в один момент Августин уподобляет время объему, вместилищем которого выступает человек. Итак, не представляется возможным рассуждать о времени отстраненно; напротив, необходимо обратить взгляд внутрь себя и прислушаться к своим речам, внимая слогу за слогом, слову за словом – только так можно судить о вместилище, отталкиваясь от содержимого.
Столь сложный для восприятия ход мыслей в современной философии известен под термином «феноменология», введенным Хайдеггером. Под ним принято понимать осмысление феноменов сознания с субъективной позиции. «Мы можем рассуждать о чем-либо от собственного лица, поскольку мы ощущаем это именно так, – объясняет Том, спеша разъяснить подтекст риторического приема. – Имеется в виду, что необходимо находиться внутри ситуации и изменить ее восприятие, а также способ взаимодействия с миром». Сейчас люди по выходным посещают семинары, стремясь освоить новые способы управлять временем, переживать его и выстраивать с ним отношения. Августин же предписывал обратиться непосредственно к слову. Его стратегия заключается в том, чтобы изменить психологию читателя, инициировать процесс трансформации личности и души, что может быть достигнуто только путем полного погружения в настоящее. «Почувствовать красоту можно только в частностях, во временных и преходящих явлениях, в том, что обречено на уход, – говорит Том. – Вопрос заключается в том, как преобразовать это переживание в духовный опыт. Как совершать правильные поступки вовремя?» В силу привычки время представляется нам либо как количество, которое можно растратить, либо как инструмент, который пригодится в гонке самосовершенствования. В понимании Августина время служит предметом рефлексии, духовный посыл состоит не в том, чтобы найти времени лучшее применение, а в том, чтобы лучше освоиться в нем, поселившись внутри слога. «Многие мысли, которые я слышу от своих студентов, почерпнуты ими от родителей, – продолжает Том. – Им кажется, что они должны успевать как можно больше за отпущенный им отрезок времени. Время предстает в виде суммы единиц определенной длительности, которые рассматриваются как пакеты потенциальной продуктивности. Переживать время как восхождение по ступенькам лестницы – лишь один из возможных способов. Альтернатива – представить время в виде вершины, на которую вы поднимаетесь».
Ресторан закрывается в три часа; мы последние посетители, и персонал уже бродит возле нашего столика, бросая на нас нетерпеливые взгляды, которые должны подтолкнуть нас к выходу. Том отправится домой присматривать за детьми в послеобеденное время. Мы вместе проходим начальную школу родительства: дети отвратительно распоряжаются временем, они тотчас закатывают истерику, если что-либо не происходит прямо сейчас по их внутренним часам. Я узнал, что часть моей задачи как родителя заключается в том, чтобы довести до их сведения значения слов «давай попозже» и «подожди». В действительности становится ясно, что львиная доля родительства сводится к обучению ребенка распоряжаться временем: говорить о времени, беречь, приумножать и организовывать время, относиться к нему с уважением и управлять им, а также от случая к случаю игнорировать все эти обязательства.