оронней женщины, декламирующей то же самое стихотворение. Французский новорожденный четко распознает, когда один и тот же рассказ читают по-французски, по-голландски и по-немецки. Еще одно исследование показало, что в криках двухдневных младенцев из Франции и Германии отчетливо прослеживаются мелодии, отображающие ритмическую организацию родного языка матери; дети имитировали звуки, которые они слышали еще внутри матки.
Человек в этом отношении не уникален. Овцы, крысы, некоторые виды птиц и другие животные способны различать звуки, находясь в матке или в яйце. Самка австралийского расписного малюра начинает обращаться к своим яйцам за несколько дней до вылупления молодняка. Таким образом она обучает еще не родившихся птенцов уникальному голосовому сигналу, при помощи которого можно выпрашивать корм. В разных гнездах сигнал звучит по-разному, так что птенцы, которые способны успешно воспроизводить его после вылупления, имеют больше шансов получить корм. Сигнал выступает своего рода паролем, с помощью которого самка расписного малюра отличает своих птенцов от подброшенных в ее гнездо кукушат, оттягивающих на себя ресурсы всего семейства.
С точки зрения Левковица, способности, которые кажутся нам врожденными, содержат в себе загадку, которую предстоит разгадать науке. «При рассмотрении проблемы формирования когнитивных или перцептивных навыков меня не интересует сам факт их наличия или отсутствия. Я задаюсь другими вопросами: когда, как и откуда появились эти навыки? Если вы спросите меня, есть ли у младенцев чувство времени, я отвечу утвердительно: да, чувство времени у них есть, но форма его выражения зависит от того, что вы подразумеваете под временем. Восприимчивы ли грудные дети к структурированной информации, упорядоченной во времени? Безусловно. Вопрос заключается в другом: когда они начинают реагировать на синхронизированные данные?»
Если направление исследований, сложившееся вокруг опытов с говорящим лицом, показалось вам недостаточно убедительным, примите к сведению, что в первые месяцы жизни картина мира младенца практически полностью состоит из говорящих лиц. В течение последнего триместра беременности мировосприятие плода формируется исключительно за счет звуков и тактильных ощущений. После рождения прибавляются новые раздражители – движение и свет; новые измерения, подлежащие интеграции. Большую часть сведений об окружающем мире ребенок черпает из произносимых родителями слов. Сами по себе слова для младенца мало что значат, но при произнесении вслух они играют роль подсказок, с помощью которых дети связывают звуки с визуальными образами. Прислушиваясь к речи родителей, новорожденный овладевает искусством синхронизации сенсорных данных и выходит за его пределы. Как показали многочисленные исследования, младенцы сильнее реагируют на визуальные раздражители, подкрепленные звуком, и наоборот. Избыточность вводных данных порождает отличительные особенности, которые ведут к пониманию предмета.
РЕБЕНОК УСВАИВАЕТ ПОНЯТИЕ СИНХРОННОСТИ, ТОЛЬКО НАБЛЮДАЯ ЕЕ ВООЧИЮ. ВРЕМЯ НАЧИНАЕТСЯ СО СЛОВА – ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, ДЛЯ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕЧКА
Представьте себе, что вы находитесь на шумной коктейльной вечеринке, предлагает Левковиц. Вам трудно разобрать, что говорит собеседник, но по движению губ вам будет проще догадаться, что сказал ваш визави. Для младенца вида говорящего лица более чем достаточно. Мы разговариваем с детьми медленно, ритмично и выделяем то, на чем хотим акцентировать внимание: «Держи… свою… буты… лоч… ку…» Движения губ совпадают со звуками голоса; даже кадык на шее ритмично двигается вверх-вниз. «Посредством ритма, ударения и других подсказок мы подводим ребенка к пониманию того, что все воспринимаемые импульсы отнесены к одному и тому же явлению, и помогаем ему запомнить слово, – заключил Левковиц. – Совершенный механизм обучения младенцев речи метит прямо в точку».
Более того, у нас имеется еще одна система, ориентированная на обучение детей основным аспектам времени. Восприятие времени – осознание временных последовательностей, освоение временных форм глагола, ощущение новизны и синхронности событий. Тем не менее время само по себе едино; собственно говоря, оно представляет собой обмен данными между часами различных видов – наручными, сотовыми, белковыми и прочими, даже люди могут рассматриваться как некая разновидность часов. Ребенок усваивает понятие синхронности, только наблюдая ее воочию. Время начинается со слова – во всяком случае, для маленького человечка.
Почему улетает время
Почему, к примеру, писатель не осознает течения времени? Мы предполагаем, что он полностью поглощен работой, что значит, что, пока он пишет, он не испытывает желания заняться чем-либо еще (например, перекусить или отправиться за покупками) и даже попросту прекратить работу по причине усталости. Однако узконаправленный интерес не препятствует писателю осознавать происходящие вокруг перемены, даже если они сводятся к числу исписанных страниц.
Этот год, как и любой другой, уносится прочь. Пока только июль или апрель, а может, даже еще не февраль, но разум уже забегает вперед, устремляясь мыслями в сентябрь, когда придется снова всерьез заняться школьными или служебными делами, как будто оставшиеся недели лета уже миновали. А может быть, сознание стремится в июнь, словно вся весна пролетела в одно мгновение. Из июня воображению недолго совершить еще один скачок к следующему январю, а оттуда путем нехитрых вычислений легко добраться до всех прежних январей, проведенных в размышлениях о том, как быстро пролетел минувший год. Позади могут остаться и пять, и десять январей; наконец, их может оказаться так много, что вы перестанете помнить каждый месяц во всех подробностях, поместив все сохранившиеся воспоминания в более широкие категории – «между моими двадцатью и тридцатью», «когда мы жили в Нью-Йорке» или «до рождения детей». Потом вам покажется, что точно так же промелькнула ваша молодость – а если она еще не промелькнула, вам не составит труда представить, как жизнь однажды шагнет за черту, за которой начинается ощущение давно прошедшей юности.
«Как же летит время!» – все мы так говорили, и так же говорили за тысячелетия до нас. «Fugit irreparabile tempus», – писал римский поэт Виргилий: время улетает безвозвратно. «Ведь наших дней неудержим полет», – заметил Чосер в конце XIV века в поэме «Кентерберийские рассказы». От разных американских авторов XVII–XIX веков мы узнаем, что время «стремительно летит на крыльях тревог», «несется на быстрых крыльях», «парит на крыльях орла», а также что «время летит, а вечность манит». Задолго до появления английского языка время бежало, подобно волнам, не ожидая кого-либо из нас. Вскоре после нашей со Сьюзен свадьбы мой тесть часто приговаривал сладким голосом с оттенком горечи, пощелкивая пальцами: «Первые двадцать лет пронесутся как не бывало!» Теперь, спустя двенадцать лет, я догадываюсь, что он имел в виду. Однажды Джошуа воскликнул с тяжелым вздохом: «Помните старое доброе время?» – а ведь ему тогда не было и пяти лет. (Для него «старое доброе время» значит несколько месяцев назад, когда ему случилось полакомиться шоколадным кексом.) Я удивляюсь сам себе, когда в который раз замечаю, как часто стремительный бег времени застает меня врасплох. Мне кажется, что еще совсем недавно я крайне редко изрекал: «Как летит время!», но стоит оглянуться назад и сравнить тот период со своей нынешней жизнью, я с ужасом понимаю, что в действительности прошли годы, а я повторяю все те же незамысловатые слова. Куда же подевалось время?
Пролетают, разумеется, не только годы, но и дни, часы, минуты, секунды – но на разных крыльях. Мозг воспринимает течение времени по-разному: временные промежутки длительностью от нескольких минут до нескольких часов воспринимаются иначе, чем те, которые длятся от нескольких секунд до одной-двух минут. Когда вы раздумываете, сколько времени занял визит в супермаркет, или задаетесь вопросом, в самом ли деле часовое телешоу, которое вы только что посмотрели, закончилось позже или раньше обычного, ваше сознание задействует принципиально иные механизмы, чем в тех случаях, когда вам кажется, что стоп-сигнал горит слишком долго, или когда экспериментатор просит вас посмотреть на изображение на компьютерном экране и определить, сколько секунд оно продержится. С годами все обстоит по-другому, но мы поговорим об этом позже.
Точный ответ на вопрос, почему улетает время, зависит от того, о каком времени идет речь, сказал мне Джон Уэарден, психолог из Кильского университета в Стаффордшире, Англия. Последние тридцать лет ученый пытается разобраться в отношении человека ко времени и дать ему определение; в 2016 году он опубликовал книгу «Психология восприятия времени» – популярный экскурс в историю вопроса с обзором отрасли. Однажды вечером я позвонил ему на домашний телефон, когда он собирался смотреть чемпионат по футболу. Я извинился за вторжение. «Ничего страшного, – ответствовал Уэарден. – Честно говоря, мое время не такая уж и ценность. Я мог бы притвориться, что чудовищно занят, но я всего лишь ожидаю начала матча».
Уэарден напомнил, что время не воспринимается непосредственно, как свет или звук. За восприятие света отвечают специализированные клетки сетчатки, которые при контакте с фотонами генерируют нервные импульсы, быстро достигающие мозга. Звуковые волны улавливают крошечные волоски в ухе; их колебания переводятся в электрические импульсы, которые мозг интерпретирует как звук. Но у нас нет специализированных рецепторов для восприятия времени. «Долгое время над психологией довлела проблема поиска органа, воспринимающего течение времени», – сказал Уэарден.
Время приходит к нам по окольным путям; как правило, посредством заполняющего их содержания. В 1973 году психолог Дж. Дж. Гибсон писал, что «время, в отличие от событий, недоступно восприятию»; впоследствии это выражение заложило фундамент для многих исследований времени. Грубо говоря, ученый подразумевал, что время лишено вещественной природы и проявляет себя не как существительное, а как глагол – исключительно в прохождении сквозь множество вещей. Допустим, я описываю поездку в Диснейуорлд: вот Микки, вот Космическая гора, а вот далеко внизу под окном самолета проносятся облака – и мои ощущения от поездки, какой она запечатлена в моей памяти, вновь становятся осязаемы. Но я не в силах пережить поездку и связанные с ней ощущения, не обращаясь к образам, занятиям или мыслям. Чем было бы чтение без слов и наши попытки пробраться сквозь слова?