Глава 7Вторник
Абсолютная, кромешная тьма. Холодная, уродливая и бездушная, наполненная скрежетом, свистом ветра, зловещим криком птиц и нарастающим гвалтом ожесточенных безликих голосов. Все ближе и громче, они обступают, требуют, кричат на незнакомом языке. Я ощущаю первобытную ярость и кровожадную агрессию, направленную на меня. Тьма все гуще, она давит на глазные яблоки, словно плотная тугая повязка. Все мои рецепторы взрываются, предчувствуя надвигающую смертельную опасность. Паника достигает критической отметки, но я не могу кричать. Мое тело скованно, неподвижно, кровь заледенела в венах, мышцы парализованы. Я вдыхаю смрадный воздух. Затхлые, тошнотворные запахи мокрой земли и разлагающихся тел. Грязь. Вонь, холод, вопли людей, которых не вижу. Ближе, настойчивее, злее. Холодный ветер пронизывает насквозь, я ничего не вижу и почти не чувствую оцепеневшего тела, но ощущения физических страданий, на удивление реальные, яркие, острые.
Я смотрю в глаза тьме, и она встречает меня. Неожиданно все затихает, словно растворяясь в тумане, уносится прочь, оставляя мрак и оглушающую тишину. Я пытаюсь вдохнуть, и в этот момент резкая, давящая боль сковывает горло, словно кто-то невидимый накидывает на шею петлю и скидывает меня вниз – в ад, в пропасть, в пекло… Боль переливается всеми оттенками мрака, выпивая мое дыхание до дна, сдавливая глотку, ломая позвонки, пока не остается ничего. Ни одного атома кислорода, удавка сжимается сильнее, и я беспомощно корчусь, не чувствуя почву под ногами, проваливаясь все ниже, глубже… пока тьма не принимает меня. Снова.
– Кирилл Сергеевич? Проснитесь, – настойчивое прикосновение к моему плечу резко вырвало меня из обители очередного кошмара. Я открыл глаза, возвращаясь из объятий смерти. Инстинктивно перехватил запястье следователя, пытающегося растолкать меня. Видимо, я заснул, пока он выходил в соседний кабинет, чтобы распечатать протокол допроса.
– Извините, армейская привычка, – проговорил я. Обеспокоенное лицо следователя все еще смазано, словно разъеденная кислотой фотография. В груди клокочет, пока я пытаюсь отдышаться. За окном загорелись первые лучи рассвета. Я уже говорил, не имеет значения, где я… Это всегда происходит.
Во вторник я умираю от удушья.
– Все в порядке? – спросил следак, присаживаясь за свой стол. Я повел затекшими плечами, все тело болезненно покалывало, в ноздри ударил сладковатый запах жасмина. Я через силу улыбнулся, пытаясь вспомнить имя пузатого следователя, с любопытством буравящего меня круглыми карими глазами.
– Да, нервная ночка выдалась, – кивнул я, вытягивая ноги и морщась от неприятных спазмов, пронизывающих онемевшие конечности.
– Я понимаю, – отозвался Кривов Олег Степанович. Я не вспомнил, а посмотрел на табличку с именем, стоящую на столе. Следователь двинул в мою сторону распечатанные листы и ручку. – Перечитайте, если все так, то поставьте подпись.
Взяв в руки протокол, бегло пробежался по строчкам. Два часа допроса и мои показания уместились на двух листах формата А4. Сухие факты, необходимые для создания общей картины случившегося. Я подробно и поминутно воссоздал свои действия с момента прибытия к дому Эллы Белевской. Открытая дверь, разобранная кровать, работающий телевизор и ее тело со вскрытыми венами на дне наполненной ванной. Я рассказал о ее тревожном звонке за час до происшествия и просьбе приехать, о подавленном состоянии девушки, связанном с гибелью нашего общего друга и коллеги, потому что знал, что данную информацию будут проверять. Я также сообщил о сексуальной связи с погибшей, которая длилась несколько лет, потому что наверняка найдутся свидетели, которые в курсе нашей интрижки. Я ответил на десятки наводящих вопросов – четко и уверенно. Я был максимально честен. Я сам вызвал полицию и медиков, которые зафиксировали смерть Эллы Белевской.
Я упустил только один факт, который, я уверен, имел отношение к случившемуся, как с Эллой, так и со Стасом. Мне сложно объяснить логически, почему я укрыл улику, почему продолжал молчать, совершая тем самым преступление. Я опустил взгляд на заляпанные кровью рукава рубашки… Прибывшей опергруппе, а потом и следователю я объяснил следы крови на своей одежде тем, что пытался вытащить Белевскую из ванной, надеясь, что ее еще можно спасти, используя свои навыки в оказании первой помощи. Мои слова не вызвали каких-либо сомнений, как и причина смерти Белевской. Самоубийство путем нанесения себе режущих ран ножом, найденным на месте.
– Да, все верно, – дочитав до конца, я поставил свою подпись и вернул следователю протокол. – Я могу быть свободен?
– Да, разумеется. Мы свяжемся с вами, если возникнут вопросы. Вы не собираетесь покидать страну в ближайшие месяц-два?
– Нет, – коротко ответил я, вставая на ноги. Перед глазами мелькнули серые мушки. Цветочный аромат, раздражающий обонятельные рецепторы заполнил все пространство кабинета Кривова Олега Степановича. Я знал, что, если бы задал ему вопрос…. Если бы поинтересовался, не ощущает ли он посторонних запахов, Кривов бы пожал плечами или повертел пальцем у виска.
– До свидания, Кирилл Сергеевич, – официальным тоном попрощался следователь. Ответив ему банальной фразой, я вышел из кабинета и направился к выходу. Зверски хотелось курить и принять тройную дозу кофеина. Спустя пятнадцать минут я удовлетворил обе потребности в ближайшем круглосуточном кафе, а вырванная из мёртвых пальцев Эллы золотая монета покоилась в кармане моих брюк и казалась горячей.
Телефон разрывался, пока я мчался в Чертаново, собираясь вытрясти, если понадобиться, душу из младшего брата, но выяснить, что за чертовщина второй день творится. И плевать я хотел, что еще ранее утро и Артем наверняка давит подушку, похрапывая и пуская слюни. Наворотил дел с чёртовыми монетами и дрыхнет сучонок. Трубку не берет. Последний факт приводил в звериную ярость. Тут, бл*дь, люди гибнут, а он спит. Послав брату несколько угрожающих голосовых сообщений, прибавил скорость, игнорируя предупреждающий писк радара.
Я летел по окутанной утренней дымкой Москве и одновременно решал рабочие вопросы, отвечал на звонки, используя гарнитуру, переносил назначенные встречи, успокаивал обеспокоенных сотрудников детективного агентства, которое за короткий промежуток времени понесло невосполнимые потери. Пришлось устроить в «Фемиде» внеурочный выходной, а Маргариту Лихачёву отправить без поддержки на открытие нового филиала фитнес-центра «Юпитер»; «Зевс» функционировал в обычном режиме, а моя голова взрывалась от непрекращающихся звонков, которые обычно всегда брала на себя Белевская.
Я почти одновременно лишился сначала лучшего друга, а потом и незаменимой помощницы и я понятия не имел, как буду выкручиваться дальше. Еще и секретаршу Стаса – Оксану в отпуск отправил. Пытался дозвониться до девушки и попросить выйти на работу в виду трагических обстоятельств, но её телефон находился вне зоны обслуживания.
Во дворе, где прошло наше с Тёмкой детство, как всегда негде было приткнуться. Все парковочные места заняты автомобилями, хозяева которых еще не проснулись. Взглянул на часы, сунув свой БМВ между синим Вольво и раскуроченной девяткой. Половина шестого утра. Снова набрал номер брата. Безуспешно. Пусть только попробует не открыть домофон. Вышел из автомобиля и, подняв голову, взглянул на темные окна на седьмом этаже восемнадцатиэтажной высотки. Странно, что приезжая сюда раз-два в год, я никогда не испытывал наплывов ностальгии или светлой грусти по юности. Вероятно, причина скрывалась в том, что не так много светлого хранилось в воспоминаниях о юности. А детские годы… Они остались где-то очень далеко в тайниках памяти, и их вытеснили события, которые до конца жизни будут ассоциироваться с горечью утраты.
Быстро поднявшись по ступеням, я набрал в домофоне номер квартиры. Секунд тридцать слушал монотонную трель, потом наконец-то раздался механический щелчок, сигнализирующий о том, что меня впустили. Консьерж, заметив визитера, подался навстречу из своей стеклянной будки, но я, махнув рукой, рванул к лифту, который как раз открылся перед моим носом, выпустив вечно пьяного соседа с шестого этажа. Нажав заветную цифру семь, я снова вернулся к воспоминаниям о семи злополучных монетах. Взгляд непроизвольно цеплялся за надписи, нацарапанные на стенах лифта. Некоторые из них делал я еще мальчишкой. Почти все они были матерного и нецензурного содержания, но имелись и романтичные. «Кирилл и Вера = секс и любовь». Жизненно. Правда? Вот так увековечиваются имена соседских девчонок, с которыми я познавал основы плотских отношений. Вера была первой, и она запомнилась мне веснушками на носу, заливистым смехом и огненно-рыжими волосами.
Наш бурный роман выпал на летние месяцы и в один теплый вечер мы с ней укатили на электричке в деревню к ее бабушке. Захотелось романтики полевых лугов, а не подъездной вони. Мне шестнадцать, ей столько же – самый пик гормонального всплеска. Вера заверила меня, что бабуля почти не слышит и не видит; к тому же в деревенском домике имелся флигель, где можно надежно спрятаться от слеповатой старухи и предаться разврату. Но Вера недооценила бабулю, которая нашла нас следующим утром. До сих пор помню, как труханул не по-детски, когда она ворвалась во флигель в длинной рубахе и с седыми, торчащими во все стороны, космами, уставилась на меня подслеповатым, белёсым взглядом, размахивая костлявыми руками и, осеняя себя крестом, скрипучим голосом гнала «Иуду», то есть меня, прочь. Я жутко испугался, сбежал сломя голову, босиком, в штанах на левую сторону и футболке, надетой задом наперед, оставив во флигеле куртку с ключами и деньгами на обратную дорогу.
Напрасно я ждал Веру на местной станции. Меня, растерянного и голодного пожалела какая-то сердобольная тётенька, тоже ожидающая электричку и купила мне билет. Иначе пришлось бы, наверное, возвращаться к безумной старушенции или идти пешком по рельсам. Причем второй вариант меня пугал куда меньше, чем первый. Смешная история. Только Вера так и не вернула мне ни куртку, ни ботинки. Я не видел ее до конца каникул, а потом ее семья переехала и она сменила школу. Я так и не понял, чем не угодил рыжей хохот