В Ниен их не пустили. Да и кто захочет обжитые места незваным гостям дарить. На другом берегу Нави, где раскинулся посад бывших воинов Спаса Нерукотворного, ныне промышлявших то ли морским разбоем, то ли делом корабельным, откусили им место рядом со смоляным двором, но Петр, так дело корабельное любивший, дышать парами смоляными не пожелал и откланялся спасовцам. Вот так и прикатились они сюда в самые Уста Нави, к острову Заячьему, на коем и решили ставить свою крепостницу. Лихо ставили весело. Местный люд прозвал место сие Веселая Земля, по их кутежам и загулам, и строго наказал девкам своим нос сюда не совать, от греха подальше. Здесь тогда первый бастион и заложили. А Петр обосновался в Летнем саду, а Алексей на Васильевом острове, а Апраксин – на Адмиралтейском. А он, Яков Брюс, чернокнижник Микулица, у своего сводного брата Романа, обер-коменданта строящегося города и крепости, здесь на Заячьем острове.
– Яша, – оторвал его от мыслей голос Шереметева, – А ведь Карл-то шведский не утерпел тогда, что Ингерманландию Петру отдал, поперся под Полтаву. Чего ему там надобно-то было у Османов под брюхом?
– Так ведь до того, то в Астрахани бурлило, то на Дону. Все решали. Признать Петра царем – али нет. Ведь так и не признали ироды. Да и что с Карла взять. Он все себя с великими мира этого ровнял. Все с султанами породниться мечтал. Думал, его до Портала допустят. Кто-то видать в спину его сильно гнал. Кто-то неумелый и не умный. Вот он супротив Доли, супротив воли Богов и попер. Так ведь и не вышло у него ничего. Закончилась та баталия знатной попойкой меж офицерством доблестным, его и нашим, за одним столом, а он болезный один и сбег с ближними холопами своими. Не берись за гуж, коли, не дюж, – Яков, вспомнив все, удовлетворенно хмыкнул, опять увидев в глубине времени, как они нашли тогда Петру взамен Анхен, эту ядреную бабенку – Марту Скавронскую, ноне получившую имя Екатерины. Чистой значит, – Тоже мне чистюля, – он опять хмыкнул, – А ведь смотри, двух дочек принесла кровь с молоком. Анна и Елизавета, не девки – загляденье, – Он опять погрузился в воспоминания.
Только вот государь уперся тогда, как баран, ни как жениться на ней не хотел, признать ее царицей законной. Видать, после того как Анхен ему на Москве отлуп дала, все отойти не мог. Пришлось его на Прут гнать и в руки туркам сдать. Да тащить туда эту Марту чистюлю, выкупать его из плена. Да в мирный договор включить пункт о венчании. Сколько ж сил положили на дурака! Яков сплюнул на пол, заслужив неодобрительный взгляд Шереметева. Но зато уж и Екатерину подвели под венец, и Указ о единонаследии вырвали, и старые роды отодвинули. Пора бы было и вновь в Закатные края прокатиться, показать воспитанника, других посмотреть, решить, что далее делать, не век же здесь по болотным кочкам прыгать, да жалкую эту крепостишку отстраивать, на смех всем лешакам и кикиморам, болотным. Брюс потянулся и громко сказал:
– А не пора ли нам братцы по Европам проехать! Хватит киснуть тут на островах средь лишайников и валунов серых! – и опрокинул в глотку целый стакан самогонки.
– Ура!!! – дружно грянуло в землянке.
Глава 9Прощальный поклон
Ни одно произнесенное слово не принесло столько пользы, сколько множество несказанных.
Отпраздновав Новый год по Указу его величества государя в январе, собрав все необходимое в дорогу, посольство приготовилось двинуться в путь. Это было уже не Великое посольство, состоящее из недорослей и неучей, впервые высунувших нос из своей дремучей чащи. Это было уже не сборище потешных мальчишек, только ростом великих, а умом несмышленышей, впервые принимавших тайну посвящения и возглавляемых прыщавым бомбардиром, считающим, что ему предназначено покорить весь мир. Нет, в этот раз от берегов смурой и затерянной средь северных лесов реки Невы, от бывших Концов света, от станового хребта нового мира, от веретена судьбы всей этой необъятной Ойкумены, в гости к младшим и равным братьям отправлялось посольство таких же Посвященных. Участие Восточных братьев, как теперь называли их во всем обитаемом мире, на всей Земле Обетованной, становилось все более и более весомым. Кончилась Смута. Прежние понятия о том, что Русь откачнулась от общей братской семьи, о ничтожности людишек, дерущихся на ее просторах за кусок хлеба и золотую монету, за призрак власти и помрак силы, о слабосильности родов, и непокорности остатков ордынских дружин превратились в совершенно другой взгляд на тех, кто вошел в новое посольство. Эти, которые теперь окружали Петра, были великолепной оправой пусть и фальшивому, но сияющему, как бриллиант, камню. Свита делала из Петра Великого царя-преобразователя, как он и мечтал, возвращающего Русь на путь прежней Великой славы.
Вьюжным утром на исходе января, по глубокому снегу, сверкающему под лучами солнца, вышедшего впервые за последний месяц для того, наверно, чтобы проводить их в долгий путь, санки с Государем Петром Алексеевичем и его ближним двором полетели в сторону Риги. В Риге на ходу, между обедом и сменой лошадей, даже не Петр, а Шереметев, дал указание генералам о продолжении военных действий в Померании, и санки полетели дальше к Данцигу, где их ждал король польский Август. Войска российские стояли в Польше, как у себя дома, впрочем, лучше, чем у себя дома, потому как на Руси всем распоряжался князь-кесарь и его Преображенский Приказ, а тут в Польше, Петр чувствовал себя царем. На рейде Данцига покачивались корабли русского флота. Август принимал Петра скорее как вассал, угождавший своему ленному хозяину, нежели как хозяин своего дома, принимавший у себя почетного гостя. Петру это льстило, а Европа, видя с какой надменностью, северный правитель обращается с королем Августом, пришла в ужас. С востока шел новый Гог и Магог и царь Рош. В довершение ко всему этот новый царь Рош заявил, что он недоволен ни Августом, ни Данцигом, ни приемом оказанным ему и что он вообще просто недоволен. Недоволен. Вот и все! Данциг со страху бил челом Голландии и Англии, прося защиты. Обе промолчали.
Посольство же российское двинулось к Гамбургу, где Петр имел встречу с королем датским. Русские войска после каждой встречи шедшие вслед своему государю расползались по Европе, как щупальца спрута, охватывая все новые и новые земли и вызывая у соседей чувство того, что вроде бы и добрые соседи, но как бы их поскорее сбыть с рук. Тайные пружины были приведены в действие и механизмы орденской дипломатии заработали. Одно для всех оставалось тайной за семью печатями. Цель поездки этого неуправляемого и взбалмошного царя. А он как бы нарочно, как бы издеваясь над всеми шпионами и соглядатаями, отправился на воды, подлечить здоровье, где в кутежах и потехах провел две недели, между делом приняв кучу послов, среди которых затерялся неприметный посол Приоров Сиона, ученый червь Лейбниц. После разговора с Петром он нырнул в покои Брюса.
– Здравствуй, душа моя Готфрид, – приветствуя его, встал Яков. Он знал Лейбница давно, еще по старым его жизням в скрытом ото всех глаз Приорате Сиона, – Все тянешь лямку? Все мечешься? Не поря ли на покой? К Раймону в Беловодье или к Старцу, в новый Приют?
– Здравствуй, здравствуй Микулица, колдовская душа. Ты все философский камень ищешь или золото делаешь? – обнял его Лейбниц.
– Нет, золото – это по вашей сионской части. Да и не до философий ныне. Вот нового подопечного на веретено жизни вывели, все на старый хребет мировой вернули, что от Мицраима-Египта к Устам Нави тянется. Ошибки правим. Надо говорят Петра обратно с Симоном-волхвом объединить, чтобы в мире все поправить, – он показал на низкий диван, приглашая садиться.
– Это все земное. Я вот все пытаюсь понять для себя, что есть истина? – ученый замолчал, задумавшись.
– Тебе надо? Боги знают. Совершенные догадываются. Тебе надо? Я вот в такие высоты и летать не хочу, – Брюс с интересом смотрел на Лейбница.
– Понимаешь Микулица, – называя его старым именем, откровенно сказал Готфрид, – Я ж ухожу не сегодня-завтра в Навь, это в Яви мой последний разговор. Подопечного твоего в Голландии встретят и посвятят. Тебя в Великие Мастера назначат. Мирское это все. Я вот когда остров Рюген взяли и Храм Аркон рушили, многое понял. Многое. Ты такое чернокнижник ни в одной книге не читал. Как только статуя Святовита рухнула, тут мне глаза и раскрылись…
– На что? – Брюсу стало интересно.
– На истину. Есть два рода истин: истины разума и истины факта. Истины разума необходимы, и противоположное им невозможно. Истины факта случайны, и противоположное им возможно.
– Так ты хочешь сказать, что Боги знают путь и цель, и противоречить им бесполезно. А то, как мы выполняем их волю, зависит от нас.
– Таким образом, – не слыша его, продолжал сионский брат, – Есть первичное Единство. Все сотворенное или производное, составляет его. Создания и рождаются, так сказать, из беспрерывного Единства. Все мы его целое.
– Все ли? И силы тьмы? И те, кто ушел навсегда?
– Никогда не бывает ни полного рождения, ни совершенной смерти, в строгом смысле. И то, что мы называем рождениями, представляет собой развития и увеличения, а то, что мы зовем смертями, есть свертывания и уменьшения.
– Но это только для Посвященных и Совершенных. Для духов, что ли, для приведений и нежити. Для тех, кто имеет право открыть Врата и уйти в Навь.
– Ты прав, – вскинул на Брюса удивленный взгляд Лейбниц, – Легко вывести заключение, что совокупность всех духов должна составлять Град Божий, то есть самое совершенное, какое только возможно, государство под властью самого Совершенного. Но это же не для всех! Вот в чем ужас!!!
– А что хочешь ты?
– Я хочу, – ученый слегка подумал, но затем, махнув рукой, скороговоркой продолжил, – Под этим совершенным правлением не могут оставаться ни добрые дела без награды, ни злые без возмездия. Все должно выходить к благу добрых, то есть тех, кто в этом великом государстве всем доволен, кто доверяет провидению, исполнив свой долг, и кто любит. Подобает, подражать Творцу всякого блага Матери-Артемиде, радуясь созерцанию ее совершенств, согласно Матери-Природе ее истинной чистой любви, в силу которой мы находим удовольствие в блаженстве того существа, которое мы любим. Это должно понуждать людей мудрых и добродетельных трудиться надо всем, что кажется согласным с волей Богов, предполагаемой или предшествующей, и все-таки быть довольными. Боги посылают нам своей тайной, последующей и решающей волей, признание, что если бы мы могли в достаточной мере понять порядок этого мира, то мы нашли бы, что он превосходит все пожелания наимудрейших и что нельзя сделать его еще лучше, чем он есть, не только, в общем, и в целом. Потому что он Един в добре и зле, в свете и тьме. Конечная причина, которая должна составлять всю цель нашей жизни – Единство мира, и только она одна может составить наше счастье, – он высказал свои сокровенные мысли и Брюс понял, что он облегчил душу, и ему стало легко и радостно.