– Будет жить! – выдохнула Василиса, – Даром я, что ли день и ночь в бане провела, – она застенчиво улыбнулась и все ее старческие морщинки засветились добром.
– Будет жить! – чернокнижник спрыгнул с коня, – Будет жить! – подхватил на руки легкую как перышко ворожейку, скинул с себя тяжелую медвежью доху, оставшись в черном камзоле, и набросил ее на хрупкие плечи ведуньи, – Будет жить! Проси что хочешь!
– Так все у меня есть, родимый. Сколь живу на свете, все есть, – она продолжала улыбаться.
– Все!? – он вдруг закружил ее в странном танце, приговаривая слова:
Шалый, шалый конь по тропе, по траве!..
Скок-стук-шлеп копытками!..
Смерть зовет-кличет!
Уведет-заманит невозвратная дорожка
К бабушке погибели!
А бабушка-то рада-радешенка!
А конек-то шалый все ржет и ржет!
Покоя усопшим не дает – не дает!…
Он остановил свой странный танец. Перед ним стояла прекрасная девица в черной накидке с откинутым капюшоном. Что-то жуткое было в ее прекрасном облике. Непонятно что. По плечам ее были рассыпаны волосы цветом как вороново крыло. Почти такого же цвета что и у Брюса, только чернее. Глаза, как два черных пушечных жерла смотрели на колдуна.
– Звал, что ли побратим?
– Звал, звал сестренка. Награди ее по-своему!
– Она просит? – девушка склонила голову на бок, с интересом смотря на ворожейку завернутую в доху.
– Я прошу! – вдруг раздался звонкий голос со стороны. У крыльца стояла в коротком полушубке крытом ярким зеленым шелком еще одна девушка.
– Малка! – вырвалось у Якова.
– Ты, просишь, Малка? – повернулась к ней девушка в черном.
– Я прошу. За себя и за него. Не откажи сестренка.
– Ну, раз так. Кто ж вам откажет? Будь по вашему, – она взмахнула острой косой, спрятанной до этого под плащом, – А ты чернокнижник у меня теперь в долгу. С Малкой то мы сочтемся, а за тобой причитается! – она взмахнула плащом и пропала.
– Ну, кажи! Микулица, – Малка подошла поближе.
Брюс скинул с ведуньи медвежью доху. Он держал в объятьях девушку неписанной красы с русой косой до пояса.
– Да поставь ты ее, а то приревную! – шутливо толкнула его в бок Малка, – Здравствуй Василиса. Помнишь меня?
– Помню Лучезарная. Помню. Как ты еще меня при царе Иване Грозном про ногайн и нагов спрашивала. Я ведь долго живу. Вон как время согнуло, – ответила Василиса.
– Согнуло, говоришь, – Малка опять улыбнулась, достала зеркальце, протянула девушке.
– Ой, шутишь все Богиня, – глянув в зеркальце, опешила та.
– Это тебе подарок от сестрицы нашей. Смерти-смертушки. Вечную юность она тебе подарила за сердце твое золотое. А от меня зеркальце тебе мое. Оно не токмо твою красу тебе казать будет, но и будущее откроет коли нужда придет. А ты братец, – Малка повернулась к чародею, – приведи ко мне воспитанницу свою Лизавету. Как на ноги станет. Да смотри, береги ее пуще глаза, – она стрельнула глазами на Василису. Добавила, – И Василису береги. У нее теперь от ухажеров отбоя не будет. Хотя какие ухажеры с Угрюмами рядом, – Малка звонко рассмеялась, – Жду вас вскоре. Прощевайте, – и пропала.
Елизавета поправлялась быстро. Порозовела, похорошела. Как маленькая девочка бегала по парку огромного имения Брюса ничего, не боясь, всегда в окружении скоморохов и под присмотром четырех зверских охранников чернокнижника. Рядом с ней теперь была всегда ее новая фрейлина. Писаная красавица, которая, тем не менее, не затмевала свою госпожу, а только более оттеняла ее красоту. Эта удивительная оправа заставила бриллиант цесаревны играть еще лучше всеми своими драгоценными гранями.
Хозяин известный своим затворническим образом жизни, после того как эта дивная роза зацвела в его садах, открыл двери для гостей. Все Москва и даже петербургский двор потянулись в Глинки. Кто ж не захочет увидеть чудес великого мага и волшебника?
Имение Брюса раскинулось вольготно. В парке, засаженном липами, которые за короткое время вымахали аж выше крыш стоящих домов, создав какой-то колдовской то ли узор, то ли волховской знак, что хранил владельца усадьбы и от вора, и от татя, и от дурного глаза. Гости въезжали на липовые аллеи, которые вели их к комплексу самой усадьбы, разделенному на парадный и хозяйственный дворы.
Парадный двор был образован главным домом и тремя флигелями. Небольшой двухэтажный, прямоугольный в плане парадный дом отличала сдержанная торжественность. Арочный портал, скошенные углы здания в обрамлении пилястр, оконные наличники красивого рисунка, с демоническими масками на замковых камнях над окнами первого этажа, и лучковым очельем – над окнами второго, как бы обрамляли парадную лестницу. Второй этаж по обоим фасадам выделялся открытыми лоджиями, со спаренными колоннами. На крыше – лёгкая деревянная башенка, специально спроектированной для звездных наблюдений Брюса, казалось, улетит, будь порыв ветра чуть посильнее Флигеля тоже имели свои названия. Один назывался Лаборатория Брюса, второй Кладовая Брюса. Досужие языки говорили, что в одном он делал свое золото, а в другом хранил. По сторонам главного входа располагались полукруглые в плане арочные ниши, в которых стояли два каменных стража. Справа – дева воительница в полном вооружении вравронии. Слева – витязь тоже в полной броне. Говорили, что они оживают, если приходит злой человек или черный колдун и от их мечей нет защиты, и не знают они страха, и не боятся заговора. Чего только не было в этой усадьбе. Местные крестьяне рассказывали, что есть у хозяина живая кукла, которая умеет ходить и говорить. Сенные девки, пряча глаза, шептали, что на службе у колдуна дракон, и прилетает каждую ночь. А за то, что неслух, колдун его на день оборачивает в камень и ставит в сад. Недоверчивым гостям мальчишки за мелкий грош показывали в глубине сада стоящего дракона всего в чешуе. Потом бежали к страшному колдуну и получали от него еще один грошик за показ. Округлив глаза, деревенские бабы охали, что в доме по ночам сверкают молнии и дьявольский свет горит над парком.
Гостей хозяин развлекал знатно. Раз, усадил всех на берегу пруда в знойный летний день, а когда гости разомлели под музыку его оркестра, махнул рукой и покрылся пруд переливающимся как драгоценный изумруд под светом вылетевших из земли фейерверков, льдом. И выкатились на этот лед, все те же неугомонные деревенские мальчишки, сверкая коньками, подаренными чародеем. В другой раз угощал он гостей новым напитком «кофием», привезенным ему из заморских стран. Поднос разносила девушка небывалой красоты, неся на точеных пальцах, такие же точеные фарфоровые чашки работы китайских мастеров. Разнесла все. Подошла по знаку хозяина.
– Спасибо душечка моя, – сказал Брюс, поцеловал ее в розовую щечку и вынул из высокой прически костяной гребень.
И рассыпалась прелестная девушка на тысячи хризантем, маргариток и лилий, упавших под ноги гостям. Зимой же принимал Брюс своих гостей на том же пруду, в беседке, в которой цвели розы и было тепло как в жаркий день. По льду пруда подводы подвозили мороженых осетров и ледяные фигуры чудных животных. В самый же разгар пира, взмахивал чернокнижник волшебной палочкой и пропадал лед, а по синей глади пруда плыли венецианские гондолы, со сладкоголосыми певцами и меж них плавно и грациозно скользили белые и черные лебеди. Кто ж откажется приехать в гости к такому чудодею?
На всех приемах у Брюса блистала красавица цесаревна. Полюбившая носить в гостях у него белые и светлые платья с вытканными по подолу и лифу золотыми и серебряными лилиями. Рядом с ней всегда была прелестная фрейлина. Девушки смотрелись как солнце и луна. Как две прелестные сестры, дополняющие друг друга в своей неземной красоте.
– Малка, – глядя на Елизавету, думал Брюс, – Вылитая Малка, – потом хлопнул себя по лбу, вспомнив данное любимице Артемиды обещание привезти цесаревну к ней.
Глава 5Вставай сестра
Награждая хороших, мы тем самым наказываем дурных.
Утром в стелющемся по земле, плотном как парное молоко, тумане, от усадьбы Брюса в сторону Москвы, таким же стелющимся, как туман наметом, уходила группа всадников. Умелый глаз различил бы среди них двух женщин, хотя и в мужских плащах, но сидящих на конях, как-то по-женски. Женщины ехали в окружении четырех дюжих бойцов, видимых издалека, что это бойцы, проверять которых на выучку мало бы кто решился. Впереди маленького отряда скакал его предводитель на черном как смоль жеребце в такой же черной одежде.
– Вон наш ворон полетел, – зевая, сказал пастушок, своей зазнобе, различив в тумане скачущих всадников, – Куда-то цесаревну повез. Только мы не видели ничего, а то глаза-то лопнут.
К полудню откормленные и выносливые кони вынесли своих седоков к маленькому затону в Ногайской пойме, что прямо напротив Коломенского дворца. Всадники спешились и двое из охранников, нырнув в кусты ивняка, росшего у кромки воды, вытащили на берег казачью чайку, легкую лодчонку волжской вольницы, невесть как залетавшую сюда на просторы Москвы-реки. Брюс помог дамам войти в лодку, Угрюмы сели на весла, и чайка полетела по речной глади, правя не к шатру церкви Вознесения, как думала Елизавета, а куда-то левее, в сторону устья Дьяковского урочища, держа носом на купола церкви построенной еще Бармой и Постником. Братья гребли ровно и сильно, так что казалось, что их ковчег не касается воды, а летит по воздуху. Наконец он ткнулся носом в прибрежную траву, и Брюс, уже стоя на берегу, протягивал руку, так же галантно помогая дамам сойти.
Вверх по оврагу они пошли втроем, оставив Угрюмов на берегу у лодки. Вскоре за поворотом показались два огромных серых валуна. Василиса признала в них Гусь-камень и Девичий-камень, старые Велесовы камни древнего капища. Чернокнижник уверенно вел их между валунами в небольшую ложбинку с первого взгляда и не видимую постороннему взгляду. Все трое шагнули в нее почти одновременно, и вот… их ноги уже касались ковра из изумрудно-зеленой, казалось шелковой травы. Впереди горел небольшой костер, у которого дремала на бревне серая кошка. Невдалеке были видны стройные белые стволы березовой рощи, а по всей полянке рассыпались на удивление яркие полевые цветы.