– Я то? Я вот хранительница земли Русской. Берегиня. Было когда-то слово такое, теперь забыто давно. Зовут меня Малка…
– Колдунья что ли? – удивилась Екатерина.
– Что ж ты так ласково. Говори уж прямо. Ведьма! – улыбнулась гостья, – Да ведьма. Потому как ведаю, что с тобой будет и как вся эта свистопляска развернется. Ты ж никак камень искать должна? Валун Велесов. Гром-камень? Что ж молчишь? Али я не права?
– Права, – опешила хозяйка, – Снится мне тот Гром-камень. И волхв снится седой.
– То Симон-волхв, все со своей половиной Петром объединиться хочет. Значит, действительно ты та, кого я искала столько лет. Что ж тогда кричишь. Что Богородицу кличешь?
– Тошно мне Малка. Вот и кличу. Хотя не услышит она, кому нужна малая такая, как я?
– Как это, не услышит? Чтоб Мать-Природа да чадо свое не услышала. Вот я здесь. А коли ты себя малой мнишь, то и послали тебе Малку в помочь, – без пяти минут императрица поняла, что гостья подсмеивается над ней, но не зло, – Так что вот, Доля моя тебе помочь в деле твоем. Град здесь поставить и камень Гром отыскать. Остальное сами мы сделаем…
– Кто сами? – не сдержалась Екатерина.
– Сами мы? Те, кто в мире Правду сторожит. Введет меня к тебе Сибилла, – как о чем-то давно решенном, обыденным тоном начала говорить посланница Богородицы, – подруга моя, ты ее знаешь прекрасно под именем Елизаветы Воронцовой, полюбовницы твоего мужа. Представит младшей сестрой своей Екатериной. Тебе быть Екатериной Великой, а мне при тебе Екатериной Малой. Мне не в обиду, я и есть Малка, все время, что на свете этом живу. Примешь меня, и к себе в подружки определишь. Будем тебе трон готовить. Не тупь глаза, тот трон, о котором ты у окна стоячи, мечтаешь. Трон императрицы самодержавной на Руси.
На следующий день ближе к вечеру во дворец наследника потянулись кареты придворных. Петр Федорович, несмотря на траур, давал у себя в Померанцевом городке бал. На балу, фаворитка короля Елизавета, сама появившаяся как чертик из коробочки с секретом, к ужасу всей придворной камарильи, уже от одной Воронцовой, надоевшей всем до одури, уставшей, представила будущему государю и государыне свою сестру Екатерину Романовну Дашкову, в девичестве тоже Воронцову. На вопрос, где ж она прятала такую прелесть, львица дворцовых будуаров, потягиваясь, как огромная хищная кошка всем своим прекрасным телом, ответила грубо и коротко:
– В деревне! Как ее корь скрутила, так мы решили, что это либо оспа, либо чума и отправили от греха подальше к селянским пасторалям! А она гляди-ка выжила! – и засмеялась громким смехом, подтолкнув неуклюжую девушку на середину залы.
Сестра обворожительной фаворитки и впрямь выглядела смешно. Сама Елизавета Воронцова более походила на Афродиту или Венеру, сошедшую с картин великих живописцев, и телом дебелым, и лицом белым, и обхождением ленивым. А уж нарядами и гонором превосходила богинь это точно. В постели она, по слухам сплетников, вытворяла такое, что Петр променял бы на нее всю доставшуюся ему Российскую империю, с Данией и Гольштинией в придачу. Сестра же ее была, не в пример своей старшей родственнице, гадким утенком, еще и испорченным в глуши сельских идиллий куртуазных романов чтением. На ней было какое-то несуразное платье зеленовато-изумрудного цвета, ярко выделяющееся на фоне модных нарядов пастельных тонов: розовых, голубых серых. Непонятно зачем надетый корсет, в котором тончайшая талия ее болталась, как пешня в прорубе, к тому же он не подчеркивал, а наоборот прятал высокую и развитую грудь. Непомерно растянутая в стороны и сплюснутая сзади и спереди юбка, мешала ее хозяйке проходить по залу. Вместо воротника точеную шею скрывал ворох кружев, такие же кружева скрывали точеные холеные руки. На голове взамен, принятой по этикету, высокой, уложенной в замысловатую фигуру, прически лежали аккуратно причесанные и заплетенные косы, составившие корону, скорее напоминавшую древний воинский шлем. При этом пудра куафюра не коснулась их, и они поражали всех своей вызывающей рыжиной. Новая придворная дама держалась угловато и сконфужено, чем вызывала неприкрытый смех среди придворной публики. Екатерина грозно глянула на всех, подошла к новой фрейлине и, взяв ее за руку, сочувственно спросила:
– Как тебя звать милая?
– Екатерина Романовна Дашкова, государыня, – присев в поклоне отвечала девушка.
При слове «государыня» Петр дернулся как от удара хлыстом, но сдержал себя. Это все-таки была родственница его фаворитки.
– Так ты к нам из деревни? – опять спросила Екатерина.
– Из поместья матушка.
– И что ты там, в пасторалях делала?
– Так Вольтера читала и переписывалась с ним, – глаза ее озорно блеснули, и государыня заметила, что глаза у ее новой подруги синие-синие, а в глубине их бездонная чернота.
– С Вольтером? На каком же языке? – язвительно заметила фрейлина справа.
– На французском, – потупившись, ответила селянка.
– А какой еще знаешь? – подлила масла в огонь Екатерина Алексеевна.
– Да почитай почти все! – чуть повысила голос новая гостья и глаза ее блеснули ведьмовским огнем.
– Будешь фрейлиной при мне, – быстро свернула разговор Екатерина, – В моей свите.
С тех пор Екатерину Дашкову видели постоянно при императрице. Их так и прозвали: Екатерина Большая и Екатерина маленькая. Они весь траур по почившей императрице Елизавете провели вместе.
Шесть недель было выставлено в Зимнем дворце набальзамированное тело императрицы Елизаветы, одетое в платье, тканное серебром, с бесстрастным лицом, с золотой короной на голове и сложенными на груди руками. Придворные дамы и гвардейские офицеры охраняли ее покой, стоя в почетном карауле. Затем тело перевезли на Большую першпективу, в церковь Рождества Богородицы, где оставили еще на десять дней. Народ проходил мимо гроба со слезами на глазах. Хоронили дочь Петра Великого. Кто пустил в оборот слова эти «Петр Великий», загадка. Но полетело по городу Дщерь Петра Великого, Петра Великого. Вокруг гроба ярко горели свечи, отражаясь в золоте и драгоценных камнях, последнего одеяния могущественной государыни. Собирательницы земель русских.
Но вот наступило время и, согласно обычаю, дворяне, духовенство, армия, представители горожан и ремесленных гильдий пошли на целование креста и клятву верности новому императору. Но как помрак ударил по новому государю, как опьянение свалившейся на него вместе с полученной свободой. Петр резко встал и так же резко отказался проводить ночь у гроба. Малка глянула на него, в глазах ее сверкнул тот же ведьмин огонь, что видела уже Екатерина. Государь заговорил громко, отпуская шутки, гримасничая и насмехаясь над служащими службу монахами. Затем встал и словно пьяный, шатаясь, пошел прочь, на ходу бросив:
– Траурный цвет черный носить… запрещаю! Все должны быть в праздничных одеждах! Я тут нынче царь!!! Всем пить, смеяться и петь. А ты, Екатерина чтоб была на балу…в бальном платье!
– Государь умом тронулся!!! – сделал вывод народ.
– Государь умом тронулся! – понесли скоморохи по ярмаркам и балаганам.
– Государь умом тронулся, – зашептали придворные по дворцовым паркетам.
– Государь умом тронулся, – зашелестели серые тени по дворам и кабакам.
Все десять дней, что тело императрицы находилось в церкви, жена убогого государя Екатерина Алексеевна приезжала сюда и часами, коленопреклоненная перед гробом, вся в черных одеждах, плакала и усердно молилась. Все десять дней рядом с ней стояла перед образами подруга ее Екатерина маленькая. И уже по дворам и площадям полетело, что вот она нашлась – наследница Петру Великому. Она Катерина Великая и подруга ее Катерина Малка. Приходящий проститься с императрицей народ – горожане, мастеровые, крестьяне, купцы, солдаты, священники, нищие – все смотри. Вот она живая императрица, согбенная под тяжестью горя, среди свечей и икон, без короны, без драгоценностей. Крестное знамение и коленопреклонения сближают ее с нами, она своя!
В день похорон наглые кривлянья Петра начали выводить из себя даже его собственную свиту. Длинный трен его траурного плаща несомый гренадерами все время вырывался из рук. Государь время от времени убегал вперед, отрываясь от них, и им приходилось отпускать шлейф. Полы черного одеяния развевались за ним по ветру, как полы плаща Сатаны.
Затем он останавливался, как будто вспомнив что-то, старики сановники догоняли его, но он снова убегал, потом застывал на месте, нарушая весь порядок движения кортежа. Екатерина с ужасом смотрела, как Малка не отводила взгляда от Петра. В глазах ее пропала синева, и они стали напоминать бездонные омуты, в которых жила адская темнота. Ноздри ее раздувались, казалось, огненные косы шевелились как змеи. Во время панихиды император неожиданно залился смехом, показал язык, и громко заявил, священникам, что он прерывает службу. Затем на губах его выступила пена, и он затих на короткое время.
Екатерина поняла, что на него нашла одержимость, и вдруг появилась тяга к пропасти, к краю которой его подвела эта необычная женщина называющая себя Малкой. Все эти траурные дни и день похорон эта какая-то непреодолимая сила, толкала его каждый день все ближе к бездне, которая должна была поглотить его, в конце концов. Каждое слово Петра Третьего, каждый жест – все способствовало гибели. Екатерина ужаснулась той власти, что имела над людьми, эта хрупкая рыжая девчушка, уверенно ведущая ее к вершинам славы и трону Руси.
Народ уже открыто шептался на улицах, что император юродивый, бесами одержим и головой слаб. К концу зимы в этом не сомневался никто, и в головы всех тихо заползала мысль, что может быть у руля великого государства надобно поставить другого рулевого. Государыня хоть и молода, но после двух выкидышей все ж таки разрешилась от бремени наследником еще при усопшей императрице Елизавете, коя все ж таки будущего государя Руси – Павлушу, понянчила. Правда злые языки шептали, что Павлуша вовсе и не от убого императора, а от красавца князя Салтыкова. Так и это лыко не в строку. Сергей Салтыков был из старых боярских родов, ведущих имя свое от Михаила Кривого, что при Федоре Иоанновиче состоял и от Михаила Пруссака из тевтонских рыцарей по прозвищу Солтык, известного еще с незапамятных времен. Так что ничего плохого в том не было, что в жилы природной Рюриковны влилась старая боя