– Подпиши матушка, – ласково сказала Жрица Артемиды, – Ты время не тяни, читать некогда. Подпиши, гонцы ждут.
Екатерина Алексеевна подмахнула текст, не глядя. Через час на площадях уже читали в голос.
«Мы, Екатерина II. Всем прямым сынам отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась самым делом, а именно закон наш православный греческий первее всего восчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона. Второе, слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уж действительно в совершенное порабощение, а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем испровержены. Того ради, убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностью, принуждены были, приняв Бога и его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийский и самодержавный, в чем и все наши верноподданные присягу нам торжественную учинили».
Пока новоявленная защитница Руси и Веры православной приходила в себя, осваиваясь с положением властительницы, Малка время от времени отдавала вполголоса приказы братьям Орловым, Кириллу Разумовскому или Угрюмам.
– Проследите там, чтобы не очень много спиртного гвардейцам и народу раздавали. Перепьются вдрызг. Перекройте все въезды в город, а по дороге Петербург – Ораниенбаум, рогатку поставьте и часовых, чтобы император любезный наш о перевороте узнал… как можно позднее.
Подозвала Микулицу, тихо шепнула:
– Первый успех наш несомненен, но партия, брат, отнюдь не окончена. Если Петр двинет все армии, собранные в Ливонии для ведения войны против Дании, и флот, стоящий у острова-крепости Кронштадта, Санкт-Петербург не продержится и двух часов. Значит, думай, думай, брат. Правильно думаешь. Необходимо любой ценой обогнать императора и обеспечить себе поддержку флота. Немедленно в Кронштадт. Бери указ императрицы, предоставляющим тебе полную свободу действий и лети сизым соколом. Давай братец, давай!
А ничего еще не подозревающий Петр, проснувшийся после полудня, во второй половине того же дня направился из Ораниенбаума в Петергоф, где загодя собирался отпраздновать свои именины, как он до того предписал Екатерине. Кареты остановились у павильона «Монплезир», удивленные странной тишиной.
Действительно вокруг было тихо. Двери и окна закрыты. Посланный гайдук тщетно пытался найти прислугу. Наконец притащил обалдевшего офицера охраны. Увидев государя, вконец напуганный офицерик забормотал:
– На рассвете императрица бежала. Дом пуст.
– Катерина! – заорал взбешенный, Петр, отпихивая офицера, – Катерина! – он закрутил головой, словно не веря в ее отсутствие.
Ноги подкосились, по спине побежал холодок смерти, как бы предвещая приход ее. На вдруг ослабевших ногах Петр пошел из зимнего сада в китайский кабинет. Никого! Из приемной – в музыкальный салон. И здесь, никого! Вдруг он услышал легкие шаги.
– Это она, – забормотал он, уговаривая сам себя и сам себе не веря, – Она пряталась. Разыграла меня. Как во времена нашей юности. Она всегда была мерзкой сестренкой и плаксой, – бормоча себе эти слова, он кинулся вперед и столкнулся носом к носу со странной дамой в черном платье с серебряной вышивкой.
– Скоро встретимся, – сказала дама и улыбнулась страшной холодной улыбкой.
– Смерть!!! – узнав ее, закричал в ужасе Петр, – Уйди смерть!!! Не хочу!!! – но рядом уже никого не было.
В комнату вбежал посыльный. Выдохнул одним махом:
– В Санкт-Петербурге Екатерина провозглашена императрицей!!!
Тут же вся спесь слетела с Петра. Он повис на шее Воронцовой.
– Крепитесь, Ваше величество! Смелее! – искренне пыталась утешить его Сибилла, жалея этого случайно попавшего под колесо Судьбы человечка, – Одного вашего слова, одного властного взгляда достаточно, и народ падет на колени перед царем! Солдаты гольштинского полка готовы выступить. Мы сейчас же пойдем на Петербург!
Но Петр уже не мог решиться на противостояние. Он судорожно пытался искать другие ходы. В голову ничего не приходило. Низвергнутый император бегал по комнате взад и вперед. Неожиданно потерял сознание, пришел в себя и начал пить бургундское большими стаканами. Затем вскочил и начал пьяным голосом диктовать списки людей, подлежащих аресту за участие в заговоре. Затем вдруг решил составлять один за другим два манифеста, обвиняющих Екатерину, заставил придворных переписывать их в нескольких экземплярах. Потом бросил и это, решив ехать в Санкт-Петербург, дабы приказать мятежным полкам подчиниться. Подумал, отмел и этот план. Вдруг велел собрать гольштинских солдат, оставшихся в Ораниенбауме. Сибилле это все начало надоедать, она что-то пошептала ему в ухо и он неожиданно обмяк и, уступая ее уговорам, согласился поехать в Кронштадт, где флот и гарнизон, как он был уверен, его поддержат. Пьяный в дым, шатаясь и плача, Петр пошел на яхту.
В час ночи, при неестественном свете летнего неба над заливом, яхта объявилась на рейде Кронштадта. Когда крепость была уже на расстоянии голоса, Петр, встав на носу, громогласно объявил о прибытии императора, икнул и рухнул у мачты.
– Нет более никакого императора, – рявкнул в ответ вахтенный офицер, – Возвращайтесь в море!
– Я есть император, – неожиданно протрезвев, уперся Петр.
– Флот и гарнизон принесли присягу императрице, – ехидно пояснил офицер, – Если суда тотчас не удалятся, будет дан залп из орудий на уничтожение, – и подмигнул стоящему рядом Микулице.
Петр в страхе забился в каюту, его колотила дрожь, так что клацали зубы.
– Оставьте меня в покое! – закричал он громко и зарыдал.
На рассвете следующего дня судно причалило у летней резиденции в Ораниенбауме. Сибилла сделал последнюю попытку спасти этого заплаканного большого ребенка.
– Петруша, надо пересесть на другой корабль и отправиться в Ревель. Оттуда можно добраться до армии, готовой к походу на Данию. С этими войсками будет нетрудно отвоевать трон, – гладя его по головке как маленького, пыталась втолковать она ему, зная что нарушает договоренность среди Совершенных, – Поступите так, государь, и через полтора месяца Санкт-Петербург и вся Россия будут у ваших ног! Ручаюсь головой!
– Слова утомляют меня, – тихо ответил Петр, и уткнулся головой в колени своей Воронцовой.
Сибилла вздохнула, продолжая гладить его. Хоть она одна его не предаст. Наперекор всем решениям Вселенских Соборов Посвященных и всему миру, она не предаст его, маленького заплаканного и испуганного.
А пока Петр плыл к Кронштадту, Екатерина Малая натягивала на Екатерину Большую мундир офицера Семеновского полка, ругаясь, что он не сходится на груди.
– Для мужского занятия нужна и одежда мужская. А эта смотри, раскормила титьки, аж пуговицы трещат, – затем повернулась начала диктовать писцу: – «Господа сенаторы, я теперь выхожу с войском, чтоб утвердить и обнадежить престол, оставляя вам, яко верховному моему правительству, с полной доверенностью под стражу: отечество, народ и сына моего». Все. Вези в Сенат!
Екатерина уже одетая в мундир сбежала по наружной лестнице, легко вскочила в седло белого породистого рысака.
– Темляк! – вдруг раздался крик, – На сабле вашей темляка нет, – гвардеец из унтер-офицеров сорвал со своей сабли темляк и поднес императрице.
– Как звать? – взяв темляк и улыбаясь, спросила Екатерина.
– Григорий Потемкин.
– Запомню! – и подняла коня на дыбы.
Кони помчали императрицу и ее свиту за город, принимать парад полков. Со шпагой наголо Екатерина, лихо усмирив приплясывающего от нетерпения коня, заставила его идти шагом. На голове ее оказался соболий малахай, по старому ордынскому обычаю ханов с венком из дубовых листьев. Длинные каштановые волосы развевались по ветру. Гвардия застыла, с восхищением смотря на эту женщину в военном мундире, олицетворяющую силу и грацию, хрупкость и решимость. Тишину взорвали звуки флейт и грохот барабанов. Рядом с царицей на вороном иноходце, никогда ранее не виденном в городе даже знатоками конного дела, ее подруга княгиня Дашкова, тоже в военной форме. Только на ней в отличие от императрицы она сидит как влитая. Последняя рота прошла перед ними в десять часов вечера, но было еще светло, как днем. В путь!
Как во сне ехали они в неверном свете северной ночи. Малка смотрела на людей. Не зная точно, куда и зачем идут, что их ждет впереди, они шли. Дух их был высок, она видела, что смешались свет и тьма, долг и бунт, действительность и иллюзия. Во главе медленно движущегося извивающегося вместе с дорогой, ощетинившегося иглами штыков, и брызжущего искрами факелов, дракона войны, ехала она. Маленькая, рыжая женщина, быть может, богиня этой войны. Военный оркестр играл бравурные марши, разрывая тишину белой ночи. А когда на минуту смолкали трубы, солдаты лихо заводили старинные песни с подсвистом и веселыми прибаутками. Время от времени какой-то голос выкрикивал как заклинание: «Да здравствует матушка Екатерина!» И каждый раз, услышав свое имя, вырвавшееся из грубых глоток, Екатерина содрогалась, как от любовной ласки. Вот что ей нужно, поняла Малка. Ей нужен народ, народ как ее многоликий любовник, всегда горячий и всегда покорный.
В три часа ночи царица и окружение встали на бивак в бедном постоялом дворе «Красный Кабачок». Екатерина пристроилась рядом с княгиней Дашковой на узеньком жестком матрасе. Две Екатерины, как говорили солдаты. Екатерина Великая и Екатерина Малка. Сбылось предсказание Жрицы Артемиды. Государыня ворочалась с боку на бок.
– Что не спишь? – шепотом спросила Малка.
– Думаю, что Петр делает? Собрал ли войска, чтобы бросить их на нас?
Утвердился ли в Кронштадте?