– На самом деле я никогда не был героем, – сказал я. – Но если вы хотите выжить в бою, война заставляет вас быть совершенно не таким, кем вы являетесь в действительности. И теперь я эксперт по выживанию, – сдержанно усмехнулся я. – Хотя не могу, черт возьми, представить, ради чего я старался выжить.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Могу предположить, что жизнь будет обретать все меньше смысла, если вы будете пытаться засунуть ее в бутылку из-под виски.
В эту секунду я видел только ее глаза. Они были чистыми, гордыми и спокойно встретили мой взгляд. Я вздохнул.
– Я уже ощущаю эту потребность. У вас как раз есть возможность еще раз окунуться перед тем, как будем поднимать якорь.
Взяв банку с пивом, я направился в рубку. Здесь было чуть прохладнее. Выпив из банки, я поставил ее на стол перед собой. Через открытый иллюминатор до меня донесся всплеск воды, когда она нырнула с борта.
Звонок телефона рядом с постелью вернул меня в настоящее. Я с трудом высвободился из плена теплых воспоминаний.
– Да, – пробормотал я в трубку.
– Полковник Кэри?
– Да.
– Говорит Харрис Гордон.
Теперь я окончательно пришел в себя.
– Да, мистер Гордон.
– Прошу прощения за столь поздний звонок. Но я был очень занят. На моих часах было после семи. Я проспал почти весь день.
– Все в порядке.
– Устроит ли вас, если мы перенесем нашу встречу на завтра утром? Сегодня субботний вечер, и моя жена сообщила, что пригласила гостей.
– Я прекрасно понимаю вас.
– Значит, завтра утром в девять?
– Отлично, – сказал я. – Буду ждать в холле.
Положив трубку, я взглянул на окно. Уже сгустились сумерки и зажглись неоновые огни. Этот субботний вечер в Сан-Франциско не имел ничего общего с городом, в котором когда-то был мой старый дом. Поэтому, закурив, я откинулся на подушки и вернулся к воспоминаниям об Элизабет и о себе.
2
В тот вечер на Элизабет было простое белое платье. Волосы ее золотой волной падали на шоколадную кожу плеч. Все эти бездельники, кто приезжают сюда на уик-энды, чуть шеи себе не свернули. Они привыкли к красивым женщинам в Южной Калифорнии, особенно вокруг Малибу, где вечно болтались какие-нибудь киноэкспедиции, но в Элизабет было нечто, приковывавшее к ней всеобщее внимание.
Мэтр был отнюдь не дурак. Он сразу же понял, какое она производила впечатление. Он отвел нам место у углового окна, откуда был виден океан и где мы были видны всем. Затем он послал нам бутылку шампанского и скрипача.
Элизабет улыбнулась мне.
– Должно быть, вас тут считают крупной шишкой.
– Не меня. – Я поднял свой стакан. – Вас. И слава богу, что он меня не запомнил. Случалось, что меня просто выкидывали отсюда, когда я напивался.
Она засмеялась.
– Он еще изменит свое мнение обо мне, когда увидит, как я ем. – Несколько минут спустя скрипач покинул нас и начал играть оркестр.
Я вопросительно взглянул на нее и, когда она кивнула, мы пошли танцевать. Когда моя рука коснулась ее голой спины, я почувствовал, как от этого прикосновения в меня вливается таящаяся в ней сила.
Я запнулся, пытаясь уловить ритм.
– Я так давно не танцевал.
– Я тоже. – Она прижалась щекой к моему лицу и после этого все стало легко и просто.
Я искренне удивился, когда оркестр прекратил играть, и, только взглянув на часы, увидел, что уже три часа ночи. Время пронеслось для меня незаметно. Я уплатил по счету и оставил мэтру хорошие чаевые за его любезность по отношению к нам. Когда мы вышли в звездную калифорнийскую ночь, с холмов донесся одуряющий цветочный аромат. Смешанный с солоноватым запахом моря, он кружил голову.
– Не хотите ли пройтись по воде?
Кивнув, она взяла меня под руку. Мы спустились по тропинке, которая, огибая ресторан, шла вдоль маленького мотеля, расположенного на берегу.
Ночь была тиха и спокойна. С дороги, расположенной высоко по берегу, не доносилось ни звука.
– Смотрите, как бы на вас не налетела летучая рыба.
– Рыбачьи истории я слушаю, разинув рот.
Я засмеялся. Прогуливаясь по пляжу, мы подошли к скалам и, присев, стали молча смотреть в океан. Мы не разговаривали. Слова не нужны были нам. Ночь была наполнена редкостной тишиной и спокойствием.
Я бросил камешек, и он высек сверкающие искры, скользя по поверхности воды. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, слушая тихое шуршание волн, набегавших на песок, и не притрагиваясь друг к другу. Мы были так близки, как только могут быть близки люди.
Она повернулась ко мне.
– Люк.
Я поцеловал ее. Я и пальцем не шевельнул, я не сжимал ее в объятиях; соприкасались только наши губы, молча рассказывая друг другу, как они скучали. Как мы были одиноки и как теперь может сложиться наша жизнь.
Наконец она оторвалась от меня и, положив мне голову на плечо, застыла в долгом молчании. Затем вздохнув, она подняла ко мне лицо.
– Уже поздно, Люк. Я устала. Давай вернемся на катер.
В такси, которое нас везло в Санта Монику, мы молчали. Говорили только наши сплетенные пальцы.
Мы вылезли у пирса и, подойдя к судну, остановились. Голос у нее был тихим и спокойным.
– Я не любительница романов по уик-эндам, Люк. И если у меня что-то начнется, это будет надолго, на всю жизнь. Я не та одинокая вдовушка, которая ищет, куда бы пристроиться в жизни. Я не хочу исполнять роль огнетушителя.
Я посмотрел ей прямо в Глаза.
– Понимаю.
Она помолчала несколько секунд, пока я воспринимал ее слова.
– Надеюсь, что ты в самом деле понимаешь, – тихо шепнула она. – Мне бы этого очень хотелось. – Она прижалась к моим губам. – Дай мне несколько минут, а потом входи.
Она исчезла в кубрике, а я закурил. Внезапно у меня стали трястись руки, и я перепугался. Сам не знаю от чего, но меня охватил страх. Я огляделся, ища, что бы выпить, но тут было только несколько банок с пивом. Откупорив одну из них, я торопливо выпил ее. Пиво было уже теплым, но почувствовал я себя куда лучше и, бросив сигарету в воду, вошел в кубрик.
Она лежала на моей койке, закрывшись простыней до горла, и ее золотистые волосы разметались по подушке.
– Выключи свет, Люк. Я немного стесняюсь.
Я щелкнул выключателем. Сквозь иллюминатор проникало лунное сияние, падая ей на лицо. Торопливо скинув одежду, я встал на колени рядом с койкой и поцеловал ее.
Ее руки обхватили меня за шею.
– Люк, Люк.
Подняв голову, я медленно стянул с нее простыню. Широко открытыми глазами она посмотрела на меня и затем спросила:
– Достаточно ли я хороша для тебя, Люк?
Груди ее были полными и крепкими. Изгиб ребер переходил в тонкую талию, а живот был плоским и твердым, лишь чуть округленным, превращаясь в плавную округлость бедер. Бедра у нее были стройными, а ноги длинными и прямыми.
Ее голос снова нарушил молчание.
– Я хотела бы быть красивой для тебя.
– Ты моя золотая богиня, – прошептал я, целуя ее шею. Ее руки обвились вокруг меня.
– Обними меня, Люк. Люби меня!
Меня захлестнул прилив страсти. Я целовал ее груди. Она тихо застонала, и я чувствовал идущий от нее жар. И больше ничего не было, кроме оглушительного стука сердца и гула в голове. Но внезапно и все выпитое виски, и все шлюхи, что прошли через меня, когда я пытался сбежать от жизни, обрушились на меня и сделали свое дело.
– Нет! – закричал я, чувствуя, как ее руки, обнимавшие меня, застыли в удивлении и испуге. – Нет, только не это!
Но все уже было кончено.
Раздавленный и опустошенный, я лежал несколько минут, а потом, привстав, потянулся за сигаретой.
– Прости, Элизабет, я виноват перед тобой. Я должен был бы знать. Думаю, что я уже ни на что больше не гожусь. Я не подхожу тебе в любовники.
Сев на краю постели, я уставился в пол, не осмеливаясь посмотреть в ее сторону. Помолчав, она протянула руку и взяла мою сигарету. Положив ее в пепельницу, другой рукой она развернула меня лицом к себе.
Голос у нее был мягким и добрым.
– Это она с тобой сделала, Люк? Поэтому она тебя и бросила?
– Я сам ее бросил, – с горечью сказал я. – Я ведь сказал, что как любовник ничего собой не представляю.
Она прижала мою голову к теплоте своей груди и начала нежно гладить меня по волосам.
– Ничего подобного, Люк, – шептала она. – Вся беда в том, что ты слишком сильно чувствуешь и переживаешь, ты слишком любил ее.
Когда утром я проснулся, ее уже не было. На подушке лежала записка и четыре стодолларовых банкнота. Дрожащими пальцами я открыл конверт.
«Дорогой, Люк,
прости меня, пожалуйста, за то, что я уезжаю таким образом. Я понимаю, что это неблагородно, но сейчас мне ничего не приходит в голову. Каждый несет свой крест и каждому на долю приходится его собственная война. Мне она досталась, когда погиб Джонни. Ты по-прежнему ведешь свою войну.
Если суждено настать такому времени, когда ты одержишь победу, которая позволит тебе выбраться из своего укрытия и снова стать тем, кто ты на самом деле, может быть, мы вместе пустимся в далекое плавание. Потому что оно мне в самом деле нужно, то есть, если оно нужно и тебе. Я знаю, что ничего не могу толком объяснить, но у меня никогда ничего не выходит толком, когда я плачу.
С любовью,
Элизабет»
Три месяца я старался забыть написанные ею слова, пока, наконец, в одно прекрасное утро не проснулся в вытрезвителе, и со мной было все кончено. С катером, с кредитом, с остатками самоуважения – все пошло прахом. Они на тридцать дней отправили меня на сельские работы, пока я окончательно не пришел в себя.
Когда миновали эти тридцать дней и они вернули мне одежду, я нашел в кармане ее записку. Вытащив, я перечел ее и затем посмотрел на себя в зеркало. В первый раз за долгое время глаза мои были ясны. В самом деле. Я видел свое отражение.
Я вспомнил Элизабет и подумал, как хорошо было бы увидеть ее снова. Но только не в таком виде. Я не хотел предстать перед ней бродягой. Я пошел работать на стройку, и через семь месяцев, когда стройка была завершена, я был уже помощником прораба. В карманах джинсов у меня было шестьсот баков, и я обладал старой колымагой, которую мог считать своей.