На следующий вечер я привела с дороги трех грузинских детей – двух мальчиков лет двенадцати и девочку десяти лет. Они жаловались, что в Тбилиси голодно, жизнь стала плохая и мать их направила к бабушке в деревню. Они шли пешком, потому что на дорогу у матери не было денег. Иногда их подбирали попутные машины, но все же больше шли пешком. Отца у них не было, его убили в войне с Абхазией.
На Преображение Господне я была в церкви и исповедовалась у батюшки Афанасия. Он спросил меня: а делаю ли я добро людям? Я ответила, что принимаю в свой дом странников.
После церковной службы он принес мне выписку из книги «Пролог» за 28-е июня. Вот что там было сказано: «Не укоряйте странных и пришельцев, но принимайте их в дом свой. Вспоминайте Господа Иисуса Христа, сделавшегося странным нас ради, и не стыдитесь омывать ноги странников, чтобы иначе не лишиться награды праведных.
Вы знаете, что сделал Авраам, когда он сидел под сенью дуба мамрийского в полдень и увидел трех мужей, мимо него шедших. Он, вставши, вышел в сретение их и поклонился им до земли, говоря: Владыка! если я обрел благоволение пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего; и принесут немного воды, и омоют ноги ваши;… я принесу хлеба, и вы подкрепите сердца ваши; потом пойдите в путь свой. Что же было ему за страннолюбие? Он был наречен другом Божиим, потом услыхал, что Сарра родит ему сына и он будет отцом множества.
Так же и Лот упросил двоих странников ночевать у него, и за то они (Ангелы) извели его из Содома, чтобы не погиб с беззаконниками.
Так же и Товия, будучи слепым, принял Ангела в образе странника, и сей даровал ему зрение.
Этому же учит нас и Господь, говоря: Кто принимает пророка, во имя пророка, получит награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника.
Посему, братие, странников любите и общниками их своей трапезы делайте, чтобы и вам услыхать Господа, глаголющего: понеже сотвористе единому от сих братий Моих меньших, Мне сотвористе… и Аз вам подам жизнь вечную».
Вечер на Ивановом Погосте
Зимой на Северо-Западе России дни стоят короткие, с воробьиный нос, а ночи длинные, темные и морозные, наводящие тяжелую русскую тоску и уныние, особенно в лесных деревнях, где в основном остались старики и старухи, доживающие свой советский век. Несмотря на то что в космосе летают спутники и космические корабли и весь мир опутан компьютерной интернетной паутиной, здесь – сонное царство. Спит лес, засыпанный снегами, спят реки, покрытые толстым льдом, спят деревеньки, по самые окна погрузившиеся в сугробы. На проводах вдоль шоссе висит бахрома сверкающего инея, на деревянных столбах – снежные шапки. А приложишь ухо к столбу – он гудит, гудит напряженно и безостановочно. А что он гудит и чего там гудеть сюда, в глушь? Кто его знает?! Дед Матвей, что пасет деревенское стадо, говорит:
– Это начальство гудёт из области по обязанности, за что и хорошее жалование берет, да кто его здесь слышит? Разве что лоси, кабаны да волки.
И вот в эту глухую пору, да еще под вечер, пришлось мне ехать здесь на своей машине из гостей от свата, пригласившего меня на охоту. Сват жил в собственном доме в небольшом поселке при лесокомбинате. Я пробыл у него неделю и вот в самые сретенские морозы возвращался назад по пустынному, плохо очищенному от снега шоссе. Справа сплошной угрюмой стеной стоит еловый лес, над ним висит большой багровый диск заходящего солнца, и ни души. Как только солнце зашло за лес, сразу стало темнеть, на небе появились бледные звезды. Я включил фары, и дальний свет выхватывал то стройную, обложенную снегом, как ватой, ель, то какое-то корявое придорожное дерево, то скачущего в свете фар бестолкового зайца. В машине что-то подозрительно стало стучать. Я подумал: «Еще этого в такой мороз мне не хватало». Машина плохо стала тянуть, пошла рывками, наконец в моторе что-то затарахтело и она остановилась на обочине. Я вышел из машины, и сразу лютый мороз перехватил дыхание и защипал лицо. Я представил, что меня ожидает: ночь, мороз, волки, и нет надежды, что кто-нибудь проедет и возьмет на буксир. Все мои попытки наладить машину ни к чему не привели.
Как-то, с Божией помощью, надо продержаться до утра, а утром авось кто-нибудь да проедет мимо. У меня в багажнике был топор, которым я нарубил кучу веток и повалил небольшое сухое дерево. В сторонке от машины при помощи бензина я разжег большой костер и стоя грелся у него. На случай волков, которых здесь развелась прорва, я надел на пояс патронташ и закинул за спину ружье. Присев на корточки, я шевелил палкой в костре. В мороз огонь особенно прожорлив, только и успевай подбрасывать в него ветки. Я вспомнил, как на фронте зимой мы ночевали в лесу, соорудив нодью. Это два бревна, положенные друг на друга, укрепленные колышками, а между ними мы просовывали сухие сучья и мох. Зажигали – и эти бревна медленно горели всю ночь, обогревая лежащих вповалку солдат. Мне одному, конечно, нодью не соорудить. Просто сил не хватит ворочать бревна. Ну ладно, буду поддерживать костер и пойду нарублю еще веток… Стало совсем темно, ветра не было, и на черном небе дрожащим холодным светом ярко горели звезды. Было тихо, только иногда в лесу раздавался громкий треск – это крепкий мороз рвал древесину. Так прошло часа два, и пока никаких изменений не предвиделось. От этих хлопот и суеты я почувствовал усталость, да и ноги стали болеть. Да еще и мысль о волках не оставляла меня. Не дай Бог, волки наскочат. В такой мороз они делаются от голода наглые и бесстрашные. Ну да ладно, как-нибудь отобьюсь да в машине отсижусь, если не замерзну.
Внезапно я вздрогнул и сорвал со спины ружье, нацелив его на выскочившего из темноты зверя. Это оказалась крупная черно-белая лайка. Она подошла ко мне, обнюхала ноги и, насторожив острые уши, уставилась в сторону леса. Пока никого не было, но вот послышался кашель и скрип снега под лыжами. На свет вышел старик. Он прищурился на огонь и сказал:
– Бедуешь здесь?!
– Бедую.
За спиной у старика виднелось ружье и еще пара лыж, которые он снял и положил рядом со мной.
– С машиной что? Крах?
– Надо в мастерскую.
– Это уже до завтра, а сейчас пошли ко мне. Негоже тебе в такой морозище на ночь оставаться. Да еще у нас волки балуют.
– А ты как, дедушка, здесь оказался?
– А здесь рядом наша деревушка: Иванов Погост. Увидел я на дороге костер и думаю: надо пойти посмотреть, кто там бедует.
– Как вас, дедушка, звать-величать?
– Матвеем Ивановичем зовемся.
Перед тем как идти, я написал записку и налепил на лобовое стекло машины, чтобы, кто может, взял ее на буксир, погудел мне – и я выйду на дорогу с Иванова Погоста.
– Услышу ли от дороги? – спросил я деда.
– Как не услышишь? Обязательно услышишь. Тут близко.
Я встал на лыжи и пошел вслед за стариком. Идти пришлось недолго, и мы вышли на деревенскую улицу, освещенную светом, падавшим из окон. Деревенька оказалась маленькой, всего-то домов десять-двенадцать. Я ее с дороги не видел потому, что она прикрыта лесным урочищем. Впереди, все обнюхивая, бежала собака, приведшая нас ко двору. Мы прошли через темные холодные сени и вошли в избу. Она состояла из одной большой комнаты, на пороге которой сидел самодовольный рыжий кот и вылизывал когтистую лапу. Справа от двери, занимая треть помещения, стояла большая русская печь со множеством удобных и полезных приспособлений. Тут была и большая топка, прикрытая железной заслонкой, и вмазанный чугунный казан с постоянно горячей водой, и ниши для сушения валенок, и обширная лежанка, где могли устроиться и спать в тепле сразу пять человек. Под стенами стояли широкие лавки. Посреди – большой скособоченный стол с керосиновой лампой. В красном углу теплилась лампадка под хорошего письма иконами. Рядом – лубочная старинная картина: развеселые пьяные грешники с гармошками в обнимку с блудницами идут широким путем и в конце его валятся в огненную преисподнюю. На другой половине картины изображены сухие постные старцы с котомками и торбами, лезущие в гору узким путем прямо в Царство Небесное, у врат которого стоит с ключом гостеприимный апостол Петр.
Все в избе было просто, без всяких городских украшательств, без традиционных обоев, столь любимых тараканами и клопами, без пахучего линолеума и прочего. С другой стороны красного угла было много фотографий, к которым особенно питают пристрастие деревенские жители. В рамочках под стеклом красовались молодые солдаты времен Первой мировой войны с выпученными глазами и каменными лицами. Они сидели под фотоательевскими пальмами на тонких венских стульях и старались щегольнуть начищенными сапогами и громадными саблями. На других фотках они же, в остроконечных буденовках со звездою, сидят около пулемета «Максим» под знаменем с надписью «Смерть мировому капиталу!» Были здесь и колхозные стахановки с граблями и косами, и дорогие покойники во гробах, и счастливые молодожены, и солдаты Отечественной войны с медалями и костылями.
За столом при свете керосиновой лампы сидели и делали уроки мальчик лет десяти и девочка лет восьми со светлыми льняными волосами.
– Это мои внуки. Круглые сироты, – сказал Матвей Иванович. – Родители их погибли на дороге в аварии. Уж такое Господь возложил на меня послушание – воспитывать их. Так и живем втроем. Есть у нас и хозяйство: коровушка, поросенок, несколько овец, куры, огород. Пенсию получаем. Слава Богу, так и живем. Не голодаем. Жаль вот только света нет. Сгорел трансформатор, а новый все не поставят. Ну, да и без электричества обходимся. Меньше искушений и соблазнов. Вот и телевизор поэтому не заводим. В Писании сказано: «Не всякого впускай в дом свой». А с телевизором дом не дом, а проходной двор. С ним-то в дом входят и воры, и убивцы, и блудницы, и всякие колдуны и звездочеты, и черти, и дьяволы, и сам сатана. Тьфу, не к ночи будь помянут проклятик.
– Дедушка, а я от мальчишек в школе слышал стишок про телевизор, – сказал Вася.