В этом городке, где я жил, существовала действующая церковь, что в хрущевские времена было большой редкостью. Мимо нее я проходил ежедневно, направляясь в техникум. Совершенно равнодушно я тогда смотрел на праздничное скопление людей около нее. То стояла очередь с бидонами для святой воды, то с пучками вербы, то с куличами, которые они принесли святить. «Чудаки!» – думал я. И мне была смешна их наивная вера во святую воду и в крашеные яйца. Во всем этом благочестии мне виделись традиционно реликтовые обычаи, и мне тогда и в голову не приходило, что стоит за всеми этими церковными традициями. Я замечал также, что городские власти всячески противодействовали церковной жизни. Меня забавляло, когда я видел, как стражи порядка тащили священника в милицию за то, что вышел на улицу в рясе и с крестом, как поперек дороги, напротив церкви, вывесили транспарант с надписью, что религия – опиум для народа, как с грузовой машины стаскивали ларек и поставили его у церковной ограды для торговли вином в розлив. А гипсовый памятник вождю мирового пролетариата, стоящий у райкома, окрашенный серебрянкой, указывал на церковь, как бы говоря: «Вот где затаились вражины!»
Тем временем у моей красавицы кончился обязательный трехгодичный срок отработки на периферии, и она засобиралась к себе в Москву. Как я понял, она меня всерьез не принимала и отбыла в столицу одна. Я приглашение не получил, и мы расстались с ней мирно и дружелюбно. Между прочим, я особенно и не переживал нашу разлуку, вероятно, это была всего лишь случайная связь. Но вот в это время со мной стало происходить что-то необычайное и довольно неприятное. Как-то исподволь, понемногу мною стала овладевать необъяснимая печаль, переходящая в тоску. Я не мог дать себе отчет, что со мной происходит. То ли это национальное свойство русской души от воздействия холодного сырого климата и унылой однообразной лесистой и болотистой природы, то ли это наследственное, хотя в роду у нас психов, пьяниц и самоубийц не было. Наш кочегар техникума, дядя Вася, даже рассмеялся, когда я ему пожаловался, и посоветовал принимать по два граненых стакана водки, но я его совета не принял, потому что ясно себе представлял, чем может кончиться такое лечение. Я нашел другой путь спасения от этого наваждения, купив себе ружье, лыжи, и стал ходить на охоту. Движение, поиск дичи, азарт и, наконец, утомление притупляли чувство тоски, а иногда она на короткий период даже оставляла меня. И все же надо сознаться, что в этом соревновании, в этой конкурентной борьбе тоска стала брать верх. Постепенно мир утратил свои живые краски и стал для меня серой фотографией, мысль перестала проникать в сущность жизни и скользила по ее поверхности, перекрываемая неистребимым чувством тоски. Когда мне стало уже совсем невмочь, я купил в магазине бутылку водки и выпил ее в одиночестве за один вечер. Бурное веселье охватило меня. Мне представилось, что я попал на кавказский курорт и даже пытался лихо сплясать лезгинку. Потом я ослаб и, рухнув на кровать, заснул тяжелым сном. Утром, проснувшись, я испытал такое гадкое, поганое состояние, что даже не мог сразу встать. Произошел какой-то провал, отделивший меня от привычной жизни. Кое-как собравшись, я поплелся на работу. Завуч техникума, увидев меня, щелкнул языком и сказал:
– Да ты, брат, сегодня никуда не годишься. Иди-ка домой и проспись.
Еще в студенчестве в стройотряде я приобрел плотницкие навыки, и у меня в этом деле оказался талант. Никто лучше меня не мог сделать сруб, поставить баньку, плотно настелить полы. Инструменты у меня хранились в специальном плотницком ящике и стояли под кроватью. Я ими дорожил и сберег до сего времени.
А я продолжал пьянствовать, вечером запирался в своей квартире и нарезывался в одиночестве, как англичанин. Через месяц раздраженное начальство уволило меня с работы. Все чаще и чаще я стал поглядывать на висевшее на стене ружье, чтобы свести счеты с жизнью и освободиться от тоски. Наконец я встал перед выбором: или покинуть этот мир навсегда, или уйти из города и стать странником бесконечных русских дорог. Ездил я и в областной центр к психиатру, который определил у меня глубокую депрессию и предложил лечь на лечение в клинику. Когда я приехал домой, чтобы не было мне искушения, вышел во двор, схватил ружье за ствол и разнес его о камни. Я понял, что пришло время уходить странником, чтобы рассеять на дорогах эту лютую русскую тоску. Я взял с собой круглый солдатский котелок, кружку и ящик с плотницкими инструментами. Плотники нужны везде, но на юг я не пошел – там дома лепят из самана, глины, как ласточки гнезда – а направился я на северо-восток, где еще стоит Русь деревянная, избяная, и плотники ходят в большой цене. Была ранняя весна, дороги еще не просохли, но на мне были крепкие солдатские сапоги, ватник и брезентовый плащ. Когда я шел по деревенской улице, таща свой плотницкий ящик, или по окраинам небольшого городка, где все было сработано из дерева, то кричал во всю глотку: «Кому избу поправить, кому баньку, сарай поставить?!» На мой крик выходили хозяева, и мы рядились с ними о цене и кормежке. Если работа была большая, то я задерживался на месте долго, если пустяковая – два-три дня и опять в дорогу. Хозяева плотника ублажали, готовили все посытнее, пожирнее, выставляли и водочку, но я от нее отмахивался обеими руками, чем приводил хозяев в большое удивление, и они спрашивали:
– Ты что, парень, не нашей веры или зарок дал?
– Зарок дал, – говорил я.
– Ну за твое здоровье! – говорил хозяин, опрокидывая стакан.
Работой я был обеспечен всегда – и летом, и зимой. Находясь постоянно в движении, в делах и заботах, я и спать стал крепко, и тоска не так одолевала, но совсем не проходила, а была такой тихой, ноющей, как осенний моросящий дождь.
Однажды мне пришлось ладить новую двускатную баньку у одного богомольного старичка Матвея Ивановича. Вначале в его большой и чистой избе я сменил одно подгнившее бревно под окнами, а потом принялся и за баньку. Матвей Иванович жил вдвоем со старухой, а дети их, как водится, выучились и пристроились жить в городе. В избе я обратил внимание на восточный угол, увешанный красивыми иконами, на небольшом шкафике перед ними лежали толстые старинные книги в кожаных переплетах. Молились они со старухой крепко и без счета валились на пол, отбивая земные поклоны. Все это мне было удивительно и даже интересно, тем более, что такое я видел впервые. За чаем мы часто беседовали с Матвеем Ивановичем, и я рассказывал ему о своей несложившейся жизни и о неизбывной душевной тоске, гонящей меня по свету. Старик внимательно выслушал меня, помолчал, подумал и высказал свое мнение по этому поводу:
«Мне твое состояние, милый дружок, очень даже понятно, и я постараюсь его тебе растолковать. Все дело в том, что нас самих и все, что ты видишь кругом, в давние времена сотворил Господь Бог. Человека Бог сотворил из праха земного – красной глины, и мы тянемся и любим все земное. Но душу нашу, животворящую тело, Бог вдунул из Себя. Значит, тело наше – земное, а душа – Божественная. А раз она имеет Божественное происхождение, то она и тянется к Богу. Тело – к земле, а душа – к Богу. Вот ты и маешься тоской оттого, что душа твоя ищет Бога, но ты этого не знаешь и не соображаешь, что с тобой происходит, пока не обретешь веру. А вера сама не приходит. Видишь, даже ученые безбожные профессора в клинике не смогли тебе помочь и объяснить, в чем причина твоего состояния.
А в Священном Писании сказано, что вера рождается от слышания Слова Божия. И некому до сих пор тебя было просветить. А вот бесы, которых везде полно, рады тому, что ты не просвещен. Они не дремлют. Видят они, что человек замутился, и сразу на гибельный путь толкают: водочку тебе предоставили, на ружьецо кивают, чтобы ты руки на себя наложил, а душа твоя им досталась. Вот, я тебе точно говорю, как только ты обретешь веру и найдешь путь ко Христу, так сразу и тоска от тебя отнимется и уйдет за темные леса, за высокие горы.
Вот ты имеешь высшее образование, а не знаешь, что Христос сказал всем людям: Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Но только учти и запомни, как только ты решишься ступить на путь ко Христу, у тебя начнутся разные искушения, потому что дьявол не дремлет и будет всячески сбивать тебя с этого пути. Ты мне баньку-то построишь, наверно, недели за две, может, за три, так что времени у тебя будет почитать Евангелие. Вот здесь на шкафике оно у меня лежит, бери и читай. Если что непонятно будет, спросишь меня или бабку, она тоже знает Святое Писание».
После этого разговора я с банькой не торопился и в свободное время жадно читал Евангелие. Когда работа была окончена, я плату с хозяина не взял, но попросил подарить мне Новый Завет, тем более, что у него был еще один. Он благословил мне его на молитвенную память и на спасение души. Старуха напекла пирогов-подорожников, и я отправился в путь с легким сердцем и какой-то чудной радостью, с новым, неведомым ранее чувством, что я в мире не одинок, что у меня нашелся дорогой родственник, к которому я иду под его гостеприимный кров.
Но, видимо, действительно, дьявол не дремал, и я в одном пригороде вечером попал на ночлег в один нехороший дом. Похоже, что это был воровской притон. Вначале все было тихо, и мы с хозяином-стариком посидели, попили чай из самовара. Хозяин отправился к себе в комнату, а я полез спать на печку. Проснулся я от густого табачного дыма, ругани, криков и драки. За столом плотно сидела очень подозрительная компания, которая резалась в карты, пила водку и все время скандалила. Я не мог заснуть, пока они не ушли. Под утро я проснулся от того, что меня тряс старик-хозяин и как-то жалобно выл:
– Вставай, парень, бяда!
Я вскочил, ударившись головой о потолок.
– Какая еще беда, что случилось?
– Ох, паря, – ныл хозяин, – и не знаю даже, что делать, как сказать тебе.
– Ну, говори же, старый черт, что случилось?!
– У нас в сенях образовался покойник.
Я со сна ничего не соображал: