Норич стоял безмолвный и все еще задыхался от душившего его гнева. Уазмон, более спокойный, согласился и заявил, что вечером, в восемь часов, он будет со своим секундантом в Пре-о-Клерк, местности, где постоянно происходили все дуэли.
Когда Уазмон удалился, товарищи обступили своего сослуживца, которого все любили, и стали допытываться причины этого явного, умышленного оскорбления.
Алексей догадывался, даже знал наверное, что это было мщенье за предпочтенье, которое оказывает ему Эли, но, конечно, не объяснил этого товарищам.
Но сам Алексей ошибался тоже, думая, что злоба и ревность подняли на него руку кавалера Уазмона. Добродушный мушкетер, нисколько не влюбленный в Эли, пошел на все по приказанию графини Ламот.
Вернувшись домой, Алексей, разумеется, ни слова не сказал Лизе обо всем с ним случившемся. Наивная и недалекая Лиза не заметила даже изменившееся лицо брата, его волнение и страстно блестящий взгляд.
Он прошел быстро в свою горницу, заперся и, переглядев несколько бумаг, отложил их в сторону. Это были документы его и сестрицы, паспорты и бумага, по которой он получал ежемесячно в банкирской конторе деньги, приходившие из России.
Воображая, что Уазмон страстно влюблен в Эли, правдивый Алексей оправдывал то чувство, которое послужило поводом Уазмону к этой встрече и к нападению. Он нисколько не смущался идти на поединок, потому что недаром был студентом германского университета. Раз пятнадцать уже приходилось ему драться из-за пустяков, и он мастерски владел шпагой. Теперь приходилось в первый раз в жизни выступать на серьезный поединок, вступать в бой насмерть.
Алексей надеялся, что серьезность этого случая заставит его еще лучше воспользоваться своим искусством.
А между тем он был смущен. Его волновало совсем иное.
Как идти на смерть и, быть может, — все в воле Божьей — пасть от удара противника, когда в его ушах еще звучат слова Эли: «Подождите: мое сердце борется с разумом, а я на него надеюсь!»
«Надо отложить эту дуэль во что бы то ни стало! — думал он. — Ведь это почти признание. Согласие!..»
Если Эли скажет «нет», он готов умышленно подставить свою грудь под смертельный удар шпаги Уазмона. Но если скажет «да»… Тогда ему надо жить, и чувство полного счастья укрепит его руку, удвоит его искусство, удесятерит его силу и ловкость.
Продумав, однако, часа два, Алексей окончательно решил, что стыдно откладывать поединок и поневоле надо идти на бой, не зная, как решена его участь в сердце возлюбленной.
И он тотчас же послал за своим сослуживцем, лейтенантом того же полка, с которым был особенно дружен и близок и которого даже Лиза предпочитала всем остальным товарищам брата.
V
Были уже сумерки, когда товарищ и друг явился к Алексею.
Лейтенант Турнефор уже знал, что должен быть секундантом у друга. Он владел шпагой настолько плохо, что избегал всякой ссоры и ни разу не участвовал ни в одной дуэли ни в роли действующего лица, ни в качестве секунданта.
Молодой человек лет 22 был теперь настолько взволнован, что Алексей даже удивился и приписал эту тревогу друга новости его положения.
Турнефор просидел несколько мгновений молча, но вдруг отчаянным голосом выговорил, будто крикнул:
— Норич… Если ты будешь убит — я желаю жениться на твоей сестре. Я люблю ее.
Алексей изумленно поглядел на друга.
— Пойдет она за меня?..
— Я думаю… Я даже… Даже уверен, — произнес Алексей как бы бессознательно, настолько он был поражен этим неожиданным открытием.
— А ты согласен?..
Алексей вместо ответа, как бы придя в себя, вскочил и бросился обнимать друга…
— Но если ты останешься жив, то этого теперь не будет. И ты обяжись клятвой ничего не говорить сестре до поры до времени. Дай слово.
— Почему же, если я буду жив, то…
— Не спрашивай и дай слово молчать.
— Даю.
Едва успел Алексей выговорить это слово, как в горницу вошла Лиза и подала брату письмо, запечатанное зеленой восковой печатью большого размера с затейливо пестрым гербом.
Алексей сразу догадался, откуда это послание, и, задыхаясь от волнения, разломил печать и, вынув исписанный кругом листок бумаги, стал бегло читать… Прочтя две страницы, он выронил письмо из рук и зашатался.
Сестра вскрикнула, бросилась к нему, но помощь Турнефора, следившего за другом, уже подоспела прежде молодой девушки.
Алексей, ухватившись за товарища, удержался на ногах и тяжело опустился на придвинутый сестрой стул.
— Вот этот удар хуже, ужаснее удара шпаги! — прошептал Алексей.
Письмо было от тетки-опекунши и было, стало быть, ответом, обещанным Алексею его возлюбленной.
Тетка-опекунша не только в вежливых, но задушевных выражениях объясняла молодому человеку, что ее питомица созналась ей в своем чувстве к нему и в том, что подала ему надежду, но что, в качестве опекунши, сама она не может согласиться на его брак с племянницей до тех пор, пока его общественное положение не будет выяснено и упрочено. Она уверяла Алексея в своих добрых чувствах к нему, но прибавляла, извиняясь за искренность, что сомневается в его происхождении и в его правах.
Овладев собою, Алексей снова взял письмо и дочитал его. После первого чтения он решил добровольно идти на смерть и в поединке с Уазмоном даже не защищаться. Теперь же, после второго чтения, напротив, он твердо решил во что бы то ни стало не оставлять в живых своего врага.
Маркиза в конце письма намекала Норичу о своем желании, чтобы он прекратил свои посещения, оставил мысль о браке с ее племянницей, так как у нее есть партия: молодой человек, ей глубоко преданный и любящий ее. Опекунша намекала на то, что Эли на предложение руки этого претендента отказала ему сгоряча, но, разлученная с Алексеем, по всей вероятности, согласится на этот брак.
Алексей попросил сестру выйти и оставить его наедине с другом.
— Вот письмо… прочти его, — сказал Алексей, когда они остались одни.
Турнефор быстро пробежал письмо, вздохнул и молчал.
— Этот претендент, — произнес он наконец, — конечно, кавалер Уазмон, оскорбивший тебя?
— Разумеется.
— Ну, ты его убьешь сегодня.
— Разумеется, — злобно рассмеявшись, сказал Алексей. — Я тебе говорил сто раз, наконец, ты сам видел, как я владею шпагой… Но вот в чем дело, друг мой. Уазмона я убью, но завтра в эту пору буду тоже мертв. Следовательно, ты должен взять теперь же все эти бумаги и жениться на Лизе.
— Что это значит?
— Объяснять я тебе не стану. Говорю только одно: Уазмон будет убит сегодня, а завтра в ту же пору и я буду там, где он. В тех неведомых пределах, где, поверь, будет мне лучше, чем на этой планете… Довольно жить. Я измучился, я устал так, как если бы прожил сто лет.
— Ты решаешься на самоубийство?.. Это безумие!..
— Может быть… Прекратим этот разговор.
— Но неужели нет другого исхода?.. Никакого?!. - воскликнул Турнефор.
Алексей пожал плечами и выговорил:
— Есть… Есть один человек, который бы мог помочь мне, спасти меня. От его магической помощи все изменилось бы; маркиза Ангустиас отвечала бы согласием… Вообще все… все изменилось бы!..
— Так обратись за этой помощью… Кто он?.. Где?.. Здесь в Париже?.. Хочешь, я помогу тебе?..
— Нет. ничего не надо… Я даже назвать его тебе не могу… Да и не стоит того!..
— Но ты обращался за помощью к этому человеку?
— Конечно. Даже не раз… И еще недавно я снова обращался к нему письменно, но он избалован ухаживанием всего Парижа.
— И он отказал тебе?
— Он отвечал молчанием. Это все равно тот же отказ… Однако нам пора собираться… до назначенного часа поединка остается лишь время дойти до места.
Алексей помолчал, глубоко вздохнул и выговорил, глядя на лежащее на столе письмо маркизы:
— Да. Если бы ты знала, старая дева, что это письмо погубит твоего фаворита. Не объясни ты в письме перед самым поединком, за кого ты прочишь Эли, я бы дал себя убить Уазмону. Это была бы все-таки христианская смерть. Но теперь, зная, кто будет мужем Эли после моей смерти, я не могу оставить его в живых… И вот ты сама, старая, глупая кастильянка, убила своего любимца излишней болтовней.
Друзья оделись и, накинув плащи, собрались выходить из дому.
— А с сестрой не простишься? — шепнул Турнефор.
— Зачем?
— Как, друг мой, зачем. Мало ли что может быть. Все в воле Божьей. Лучше пойди пожми ей руку… Перед такой роковой минутой жизни она, быть может, принесет тебе счастье.
Алексей стоял в нерешимости, но вдруг шагнул к порогу и выговорил:
— Нет, не могу… боюсь… Она заметит во мне волнение и проведет целый вечер в тревоге. Из-за чего ее беспокоить! Ведь я знаю, что все обойдется благополучно, то есть благополучно для меня, — прибавил он с раздражительным смехом.
Турнефор подавил вздох и выговорил тихо:
— Ну так пойдем.
И оба офицера, закутавшись плотно в плащи, молча двинулись пешком по направлению к месту, назначенному для поединка.
На дворе уже смерклось; ночная тень быстро набегала на землю. Когда друзья приближались к Пре-о-Клерк. было уже совершенно темно.
— Да… досадно! — проворчал как бы про себя Алексей, — дрался не раз, но всегда днем; ночью никогда не приходилось… Глупый это у вас обычай!.. Лучше драться дальше от всяких полицейских, но при дневном свете. А нашему брату, близорукому, оно совсем не с руки.
Турнефор остановился вдруг как вкопанный и выговорил:
— Конечно, это безумие!.. Я забыл, что ты близорук… Надо было настоять на поединке днем… Что ж теперь делать? Надо отложить до завтра.
— Для того чтобы Уазмон прождал меня часа два и решил, что я струсил… Никогда!
— Но ведь завтра ты явишься, ты докажешь, что не струсил…
— Нет, пустое! Теперь поздно. Надо было раньше об этом думать… Идем…
Через несколько шагов среди темноты им навстречу попались две личности в плащах и окликнули их. Они отвечали.
Это был Уазмон с секундантом своим, бароном Вильетом. Поединщики выбрали место и стали…